Диалоги на тетрадных полях

      Из стены выплывают рыбы. Одна, две, четыре, десять… Собираются у окон, чтобы выплеснуться с ближайшей волной за подоконник, в стенах отложили икру, скоро там заведутся новые мальки… Плещутся-серебрятся в глазах, в отражении за спиной, собираются в косяки, вот сейчас польёт дождь, и тогда они…       — Никогда не слышал, чтобы речные девы работали в парикмахерских, — негромко говорит Келли. Почти и не слышно его из-за шума фена рядом.       — А я никогда не слышала, чтобы келпи по парикмахерским ходили, — в тон ему отвечает девушка, такая красивая, что с первого взгляда чуть сердце не останавливается.       — Туше, — ухмыляется Келли, но внутри тревожно ёкает.       Келпи не ходят по парикмахерским. Келпи перевоплощаются, становятся тем, что хотят видеть в них окружающие, иногда — тем, что хотят видеть они сами. Оправдывайся перед собой сколько угодно, что всего лишь играешь в человека, что тебе не положено сейчас, нельзя так, против правил. Всё равно знаешь — дело не в правилах и не в играх. Дело в тебе.       У Келли вот уже несколько недель совсем нет вдохновения, не осталось внутренних сил, и превращения не выходят. Застрял в одном-единственном облике, мужском, так уж вышло, всё равно похожем на девчонку. Ив и Кори пока ничего не говорил, нечего им тревожиться — если им вообще есть дело, навязчиво подсказывает внутренний голосок. Сколько ни изображай из себя людей, сколько ни притворяйся: ходи в институт, сдавай экзамены, гуляй по городу, сиди в гостях, — все вы на самом деле всего лишь чудовища. Келли не знает наверняка, есть ли чудовищам дело друг до друга, а сейчас не лучшее время, чтобы проверять.       Речная дева возникает в зеркале, ровно за его спиной, незаметно, как туман. Смотрит внимательно на проплывающих рябью рыб.       У неё волосы светлые, совсем слабый золотистый блеск в длинных прядях, аккуратными волнами спадающих на плечи. И глаза голубые, большие и серьёзные, а на щеках притаились мелкие светлые совсем веснушки. Стройная, в длинной голубой рубашке с закатанными до локтей рукавами — таких всегда тянет к голубому цвету. С первого взгляда понятно, кто она, если умеешь смотреть. Если вообще знаешь, на что обращать внимание.       — Твоих рук дело? — спрашивает она, кивая в сторону рыб. Келли с досадой кивает. Придумать-то рыб придумал, но его не хватает даже на то, чтобы выпустить их за окно, в предзимний воздух, пронизанный ветром, из осенних стали, меди и олова почти обернувшийся декабрьским серебром.       Речная дева долго смотрит в зеркало (рыбы бьются об оконную раму, чуть приоткрытую, но им-то до того что). Потом вздыхает и берётся за ножницы:       — Меня зовут Нерисс, — говорит. — Тебя постригу, и будет обеденный перерыв. Прогуляемся.       Келли бы сейчас пошутить про прогулки с прекрасными леди, рассмеяться, сощурить прозрачные глаза. Дно открылось — и там, оказывается, совсем нет витых раковин, а только колкий песок и соль, соль, соль, насколько хватает глаз. И Келли молчит. И устало кивает.       Нерисс колдует над его волосами, брызгает на них водой, состригает пряди, красит. Выходит глубокая лазурь и Келли рассеянно смотрит в зеркало, почти не узнаёт себя, надо же, а с короткими ещё больше похож на девочку, и лицо заострилось сразу, и цвет волос хоть немного да возмещает посеревшие глаза.       Пока он расплачивается, Нерисс бойко снимает фартук, оправляет рубашку, надевает пальто, шарф и берет. Серый цвет нисколько не делает её тусклее, это на Келли все цвета выглядят пустыми, даже неловко перед яркими волосами.       Речная дева кивает администратору и выбегает на улицу, подхватив Келли под локоть, так что тот едва ногами перебирать успевает.       Рыбы плывут по стенам. Целая стая одинаковых голубовато-серебристых рыбёшек, блестящие спинки, брюшка светлые. Со стены на стену, собираются — больше, больше, больше. Выплеснуться никак не могут, даже если бы затопили все стены в городе. Нерисс смотрит на них и цокает языком.       — Ну, и что с тобой случилось? — спрашивает. Голос похож на переливы ручья, звонкий и нежный, Келли всегда такие успокаивали, оно и понятно. Послушать бы, как она поёт под его флейту…       — Ничего, — пожимает он плечами. — Ханд-ра. Доигрался в человека. Опустошён и устал стою перед тобой.       Всех обычно раздражает такое его поведение, но Нерисс глядит ласково и почти с жалостью. А потом обнимает и крепко-крепко прижимает к себе, унылого, посеревшего, почти незнакомого мальчишку. Самого настоящего келпи. За спиной рыбы бьются о потрескавшуюся краску стены и открывают рты, словно им не хватает воздуха. Келли бессильно утыкается в плечо речной девы, чтобы не видеть ничего. Ничего.       Чтобы не слышать, как они пытаются вырваться, так же, как и он сам.       Только вечно так стоять нельзя. Келли выпрямляется, вздыхает и морщит нос. В лицо ему впиваются острые осколки — ещё не дождь, уже не стекло. Режут, наверное, кожу.       — Вот что… — строго говорит Нерисс. — Вот что: так не пойдёт. Рыб нужно выпустить, сам знаешь. Пошли! — и снова тянет за руку.       И Келли, надо же, не возражает. Позволяет вести себя, а вокруг слякоть и морось, и тучи тяжёлые, в них отражается каждый шаг, каждый звук. А дождь всё никак не начнётся, и тучи набухают и темнеют всё больше, и в них блуждает эхо…       — Держи, — обрывает его мысли Нерисс. Келли всё-такие отводит взгляд от неба. Они не так уж далеко ушли, всего-то до рынка. Рыбы всё так же глядят со стен выпуклыми своими глазами. И когда он, наконец, смотрит, что речная дева вложила ему в руку, он обнаруживает зонтик-трость, синий-синий, такого невероятного цвета, какого бывает только небо по вечерам в самом центре Города.       Это смешно почти, у Келли никогда не было зонтов, зачем, если сам — текучий, как вода, холодный и светлый.       — Зачем? — всё-таки произносит вслух.       — Пригодится, — пожимает плечами Нерисс, певучий ручей, лезвие дождя. — Не тебе, так просто. Пошли, это ещё не всё.       Это, конечно же, не всё, но у Келли — синие волосы, они отражаются, переливаясь, в рыбьей чешуе стен и мостовых. Это так красиво — неровный перламутровый блеск, — что Келли впервые за несколько дней всё же улыбается.       В этой части Города дома похожи один на другой, легко потеряться в мелких улочках, только чувствуется во влажном воздухе сладковато-острый запах рынка, упирающийся под левую лопатку.       — Нужно повыше, — бормочет Нерисс. — Повыше… Да, сюда! — и ныряет в парадную, плавным движением пальцев, почти колдовским жестом набирая код на домофоне. Лифта в старом доме нет, бегут вверх по лестнице, и Келли почему-то снова ничего не спрашивает, только ускоряет шаг, чтобы рыбы не задохнулись в душной серости.       На чердак выплёскиваются, все вместе, Келли тяжело выдыхает и опирается на зонт.       — Мы что, на крышу полезем? — ошалело уточняет он.       — Не полезем, а уже полезли, — хмыкает Нерисс и встряхивает длинными волосами. — Ты что, боишься?       Келли прислушивается к себе: нет. Нет, не боится. Просто — и правда, слишком привык играть в человека, а люди не ходят, не поскальзываясь, по крутым мокрым крышам.       Но Нерисс уже впереди, и ничего не остаётся, кроме как пролезть в маленькое чердачное окошко вслед за ней.       Крыша и правда скользкая, покрыта вся мелкими-мелкими каплями. Келли жмурит глаза — забывает о человеческих ногах, обутых в поношенные ботинки. Тело становится текучим и лёгким, совсем ненадолго, на те несколько коротких минут, что он, вытянув руки с зонтом вперёд для равновесия, поднимается к гребню. Нерисс сидит там: совсем не боится, что испачкается пальто или промокнут волосы. Забирает из рук зонт и похлопывает по коньку крыши рядом с собой.       Город — цветные острова крыш, вырастающие из мутного сизого моря тумана и мороси. Много-много, целые цепочки, пробежать бы от одного до другого, звонкими серебрящимися копытцами разбить стылые лужи, расплывающиеся по черепице. Пахнет солью и водорослями, и нежная морская вода, плещущаяся у карниза, тёплой волной толкает Келли в грудь.       — Не плачь, — ласковым шёпотом просит Нерисс. — Не плачь, пожалуйста.       Келли плачет. Тёплые солёные дорожки остаются у него на щеках. Келли плачет, как все келпи: горькой морской водой. Как все келпи — рассыпаясь в дрожащие брызги, плачет навзрыд, пока сам не рассыпается водными искрами, смотрит на Нерисс пронзительно-прозрачно водными тёмными лошадиными глазами.       — Выдыхай, рыбка, — говорит Нерисс. И раскрывает синий-синий зонт.       Рыбы плывут, сплошным потоком высыпаются из черепицы, раскрывают рты, плавники цветные расправляют. Задевают брюшками наконечник зонта.       Келли медленно перетекает в человеческий облик — ни мужской, ни женский. Пушистые синие короткие волосы торчат во все стороны, обрушивающийся с неба ливень пытается пригладить их прохладными своими ладонями. Келли совсем не боится воды, но садится рядом с Нерисс и, улыбаясь, глядит из-под изрезанного заливами и выступами спиц края зонта. Дождь разостлался до самого края горизонта, вертикальное море, сплошная стена, но отсюда, с самого верха мира, видно, как…       Как проливается ливень из-за синего края зонта. И рыбы плывут между островами разноцветных крыш.