Диалоги на тетрадных полях

      — Слушай, — говорит, — я расскажу тебе сказку про мальчика, у которого в одном глазу и в сердце застряли осколки северного ветра, разбившегося о стены домов. Страшную и печальную сказку.       Сидит в темноте в одиночестве, только пылают едва заметные огоньки свечей, мечутся в крошечных подсвечниках, дикие, живые.       Скоро погаснут и они.       Страшная выдалась ночь, и северный ветер снова бьётся стеклянно и хрупко о бетонные стены, воет от боли. Руки так и тянутся распахнуть окно, впустить его, пригреть, но Кори уже знает: так нельзя, выучил прошлый урок, запомнил хорошо. В глазу колет, если глядеть на свет. В сердце болит всё время.       — Слушай… — задумчиво шепчет Кори.       Свечи догорают.       — Перестань это, а, — Иса — вот он, сидит на подоконнике, болтает ногами прямо над подушкой. — Хватит. Я прихожу раз в месяц, а ты тут…       — Ладно, — легко соглашается Кори и хмыкает. — Будет, значит, не грустная сказка, а весёлая. Про то, как в чёрной-чёрной комнате сидел чёрный-чёрный мальчик с глазами белыми-белыми, как лёд…       Иса доволен. Иса любит, когда говорят о его глазах. Иса нечеловечески, чудовищно любит, когда говорят о нём. Потому что, чтобы говорить — нужно замечать, а Иса из тех, из живущих в темноте, его мало кто видит и ещё меньше кто — хочет видеть. Кори тоже не видел, пока не поймал осколок северного ветра в глаз, и не хотел бы — но поймал ещё один, в сердце.       Научился видеть навь за явью и за навью — явь. Так и встретились, так и живут. Видятся раз в месяц, как наступит новолуние, как тьма ляжет на землю бесконечная, непроглядная — до утра.       — Поиграй со мной, — просит Иса. Сползает с подоконника, садится по-турецки. За окном пляшут тени, мечутся между деревьями, с одной стены на другую. Больше, чем слушать сказки и разговоры о себе самом, Иса любит только играть во всё подряд. У Кори, к счастью, достаточно большая коллекция настольных игр. Он мысленно благословляет давно сбитый режим, позволяющий целыми ночами пребывать в блаженном промежутке между сном и бодрствованием. Иса ему почти что снится. Они так и остаются сидеть на смятом покрывале, раскладывают игральные доски, расставляют фигуры и фишки.       Иса приносит с собой лёд и холод, стекло оконное покрывает жгучими белоснежными узорами — изнутри. Не нарочно, конечно, но он иначе и не умеет, у него ледяное крошево под кожей, у него кошмары прорастают среди волос. Белые дорожки вен нитями паутины растягиваются по рукам.       Кори бережёт своё чудовище. Позволяет прятаться под кроватью, тихонько шипя от света ночных фар, задевающего окно. За стёклами больших тёмных очков скрываться от блестящих в небе фейерверков.       Они меняют лица и маски, становясь фигурами игры, прячутся за цифрами и точками на кубике, за чужими историями и сказками.       — Расскажи про рассветы и фейерверки, — с жадностью просит Иса, когда все принцессы спасены, все принцы побеждены, а драконы засыпают, сворачиваясь клубками на горах сокровищ. Кори никогда не читает Исе правил, тот додумывает их сам, на ходу, возбуждённо сверкая белоснежными своими глазищами. Так гораздо интереснее, и кто бы мог подумать, что у ночных монстров такая фантазия. Кто бы мог знать, как весело с ними играть.       — Возьми шоколадку сначала, — предлагает Кори. — Для тебя всё-таки покупал. Это странные, странные ночи. В них мир выворачивается наизнанку, рассвет становится неизбывно далёким, а Кори — Николас, банковский, собственно говоря, работник, — сидит в кромешной темноте и стирает салфеткой шоколад с чёрной-чёрной мордашки жуткого ночного монстра.       На рассвете свет проливается из-за края мира густой медовой волной, нежной такой, и сладковатый привкус остаётся на самом кончике языка. Будто с головой в него погрузился. Все мы — отмеченные рассветами, они как годовые кольца ложатся нам на кожу и расцветают под ней спиралями, знаками не зажившими. Кори не знает, сколько у него таких меток, но если бы посчитал — испугался бы получившегося числа.       Иса слушает жадно. Фейерверки он слышал, даже видел — не их сами, но хотя бы слабый отсвет цвета на дальней стене. Он хрупкий такой, любой свет ранит его и обжигает. Кори покупает ему белый шоколад, да только разве в темноте увидишь разницу. Иса пробует белое, как его глаза, на вкус. Ощущает сладость и жмурится, пытаясь представить себе рассвет. Похож ли он на тысячи одновременно вспыхивающих в темноте искр, оставляющих на языке шипящий сладкий привкус?       — Не бойся темноты, — говорит Иса, когда Кори вздрагивает — скорее от неожиданности, чем от страха, — увидев клубящиеся за окном тени.       — Не бойся света, — передразнивает его Кори и треплет по голове. Иса шмыгает носом воинственно: ничего себе, обвинять его в том, что он боится, и упрямо заявляет:       — Хочу посмотреть на рассвет!       Хочу увидеть, даже если он сожжёт меня до тла.       Кори смотрит на него долго и хмурится. А потом всё-таки кивает:       — Ну, если так, пошли на балкон. Он у меня как раз на восточную сторону, тебе повезло, счастливчик.       Иса, как ребёнок, цепляется за его руку. Терпеливо ждёт, пока Кори, критически цокая языком, укутывает его в куртку, да ещё и одеялом сверху укрывает. И шарфом заматывает лицо — по глаза. Наступает самый тёмный час, Иса в нём — как в своей стихии, у Кори руки почти леденеют от прикосновений к нему. Пальцев почти не ощущает. Но он терпит, потому что — и правда, Иса приходит всего раз в месяц, слишком редко и так ненадолго. Почему бы не потерпеть.       — В следующий раз расскажу сказку о тебе, — шепчет Кори, и Иса взволнованно крутится под укрывающими его слоями ткани. Это надо же, сказка — и о нём же! — О чёрном-чёрном мальчике, который сидел в чёрной-чёрной темноте всю свою жизнь, так долго, что его и звали — Живущим-в-темноте, одним из многих. Но это был очень храбрый мальчик, и он не побоялся смотреть на свет. А тот, кто жил при свете, не побоялся его. Это будет, надо сказать, довольно глупая сказка, но зато про нас. И с моралью, как для маленьких храбрых девочек: о том, что бояться не следует, и что дружба всегда сильнее.       Иса обдумывает сказанное и важно кивает:       — Из нас с тобой вышли бы очень храбрые маленькие девочки, — говорит.       Кори садится рядом. Достаёт откуда-то из кармана тёмные очки и напяливает Исе на нос. Вздыхает:       — Знаешь, — говорит, — я и правда боялся темноты, пока не встретил тебя. Даже когда вырос во взрослого дяденьку. Очень забавно выходит: раньше я думал, что все шорохи по ночам — это что-то страшное, что непременно меня съест. А теперь любой звук — это ты, даже когда не заглядываешь в гости.       Иса снова молчит, прежде чем ответить.       — Значит, — произносит, наконец, — любой свет будет теперь не как ожог, а как будто ты рядом и что-то рассказываешь? Это хорошо. Мне нравится.       — Не знаю, — пожимает плечами Кори. — Но будем надеяться, что так.       Часы бьют — смещённое время вспоминает само о себе, старательно нагоняет пропущенные удары.       В полупрозрачных стёклах чёрных очков на чёрной коже отражаются розоватые солнечные лучи. Первое рассветное кольцо тихим шёпотом чужого голоса опускается Исе на плечи.