Диалоги на тетрадных полях

      Когда марганцовка в стакане начинает пахнуть ржаным хлебом, Ференц и виду не подаёт. Сидит себе на старом ободранном стуле в медпункте и потихоньку пьёт, ладонью прикрывая от света. «Это ещё ничего не значит, — говорит себе. — Может быть, просто показалось. Так бывает иногда. Всё нормально. Это не повод бросать всё и куда-то бежать». И теребит красную ленту, обвивающую шею. Потому что — может быть, и не кажется. Может, и правда пахнет кисловатым ржаным хлебом. И тогда… тогда…       Но только лимонный чай на столике начинает вдруг пахнуть ландышами так, словно стоишь в лесу на поляне, заросшей их белыми бубенцами целиком. Даже голова чуть кружится от сладости.       Ферек шире распахивает глаза и принюхивается неуверенно. Запах бьёт в нос, а в кружке всё так же плавает кружок лимона.       «В этот раз я его точно не упущу», — решает Ференц, встаёт и боком двигается к двери. Стакан марганцовки, разумеется, прихватывает с собой.       — Я-пойду-мне-уже-лучше-спасибо-извините-до-свидания-я-потом-допью, — скороговоркой выдаёт нахмурившейся было медсестре и выскальзывает из медкабинета в коридор. Там тихо-тихо, из аудиторий только раздаются приглушённые голоса преподавателей. Ференц крадётся по скрипучим полам, стакан несёт в руках, то и дело принюхивается к нему, как ищейка.       С детства чует не самих призраков, конечно, было бы странно, имей они все одинаковый запах, но то, как изменяется всё, стоит им оказаться поблизости. Как начинают неестественно пахнуть привычные предметы.       Ференц так задумывается, что едва замечает, как марганцовка пахнет — снова просто марганцовкой. Приходится вернуться и замереть у двери кабинета (а от дерева — слабый совсем запах последождевого асфальта). Там почти совсем тихо, и если заглянуть в замочную скважину, видно только молодую преподавательницу, сидящую за столом. Видимо, принимает досрочный экзамен. Только вот студентов в аудитории больше нет.       «Это оно!» — торжествующе думает Ференц. И опускается на пол рядом с дверью. Прикрыв глаза, медленно допивает кисловато пахнущую марганцовку.

***

      — Очень хорошо, — говорит Габия. — Давайте следующий вопрос, — и пытается незаметно выдохнуть, чтобы не смущать студента. Чтобы не заметил, как же она устала. Даёт маленькую паузу: не ему, себе. Но вида не показывает. Жюлиан, в конце концов, образцовый студент. Единственный, может быть, кто был на всех лекциях. И если он хочет сдавать экзамен досрочно, разумеется, ему пойдут навстречу. Габии, если уж честно, ужасно хочется вытащить из волос удерживающие тяжёлую причёску шпильки и, если уж ещё честнее, закурить.       — Вы готовы? — спрашивает она, преодолевая себя, и сама готовится. И кладёт пальцы на маленькую деревянную планшетку. Та мгновенно сдвигается по доске Уиджа к надписи «Да».       — Хорошо, — кивает Габия и нервным коротким жестом поправляет очки. — Начинайте.       А потом планшетка начинает летать по дощечке, и Габия едва понимает текст, который ей пытаются передать. Жюлиан — редкостная умница и солнце, и ничего не сделаешь, что призрак, что умер, бедняжка, не успев доучиться, и даже тогда не сдался. Вот, сидит теперь за партой, полупрозрачный силуэт, привязанный (намертво?) к потёртой керосиновой лампе.       — Достаточно. Переходите к задаче, — предлагает отважно Габия, уже, в сущности, и без того понимая, что поставит она ему «отлично». Пальцы подрагивают от напряжения, и подушечки зудят, а в глаза словно засыпали песка.       Керосиновая лампа Жюлиана вздрагивает в ответ, и в солнечном свете, в кружащихся в воздухе пылинках, Габия почти различает страх на его как будто ещё сильнее побледневшем лице да длинные завитки волос, тянущиеся по ветру.       — Не беспокойтесь, пожалуйста, — говорит она как можно ласковее. — Всё хорошо, ну что вы, Жюлиан. Я знаю, как вы учились в течение семестра, и что вы были на всех парах. Вы молодец и всё знаете, ну же!       Ответом ей становится едва слышимый, с трудом различимый шёпот: «Я сейчас!» Она и раньше слышала, что Жюлиан вполне может говорить, только слишком уж тихо, вечно его не слышно. Но ничего, со временем научится и погромче.       Но злосчастная задача оказывается испытанием не только для Жюлиана, но и для неё самой. Жюлиан не способен сжать ручку прозрачными дымчатыми пальцами, и сначала он пытается держать всё в уме, но быстро сбивается, и тогда Габия хватается за листок бумаги, и то слушает, что говорит ей Жюлиан, вцепившись в доску, то по действиям переносит это на лист, пока они не доходят до ответа.       «А ведь, на самом-то деле, он вряд ли младше меня», — мимоходом думает Габия, но не придаёт этой мысли значения. И всё же, когда числа всё-таки сходятся, она готова рассмеяться вслух и обнять молодого человека. И даже лицо самого Жюлиана становится чётче, словно бы светится изнутри. Но Габия ведь хороший преподаватель, и она не смеётся, только доброжелательно улыбается и говорит:       — Я же сказала: вы молодец. Сейчас отнесём вашу зачётку в деканат, староста вашей группы ведь уже ушла, так?       Жюлиан взволнованно кивает, даже забыв про доску Уиджа, но Габия, к счастью, замечает движение всё равно. И ещё замечает, как восторженно, как у первокурсника, сияют его глаза, когда она ставит подпись в зачётной книжке. А потом Габия берёт в одну руку её, а в другую — лампу Жюлиана, и к двери они идут вместе, и светящиеся пылинки, поблёскивая, пролетают сквозь аккуратное невесомое кружево рубашки призрака. Она бы и сама, конечно, дошла до деканата, но у двери на полу сидит молодой человек, и Габия его отлично знает, а курить хочется всё сильнее…       — Ференц, — делано строго говорит она, — вы почему сидите на полу? Вам нехорошо? — уточняет, заметив у него в руке стакан из медпункта.       — Нет, всё уже хорошо, извините, — поспешно отзывается он и вскакивает. И странно втягивает носом воздух. И смотрит дикими глазами на Жюлиана.       — Отнесите, пожалуйста, зачётку в деканат, — слышит он голос Габии словно издалека. Но всё-таки кивает, хотя на неё так и не смотрит: в полутьме университетского коридора Жюлиана видно намного лучше, чем в светлой аудитории, и он, кажется, смущён, а от того выше вздёргивает голову и хмурит брови, а волосы всё вьются и вьются кольцами дыма, как из трубки, и запахи меняются, перетекают друг в друга, чудные и странные, словно кто-то зажёг благовония. И у призрака лицо тоже текучее и плавкое, но не увидеть проступающую улыбку — невозможно. Потому что он тоже понимает. Это не похоже на любовь, но — как найти давно пропавшего друга, почти забытое детское счастье, привет, я Ференц, а ты Жюлиан, будем теперь всегда дружить. Призрак привычным жестом протягивает руку, но так и замирает, только Ференц не теряется.       И чуть крепче сжимает ладонью ручку старой керосиновой лампы.