Диалоги на тетрадных полях

      — Ну что, дикая тварь из Нижнего мира, драгоценное моё существо, поможешь мне? — ласково спрашивает Агата и склоняется над столом.       — А что нужно сделать? — спрашивает Янус, потому что сама же Агата его и учила: не соглашайся делать что-либо, пока не спросишь, что от тебя требуется. Но, прежде, чем она успевает ответить или хоть одобрительно цокнуть языком, добавляет: — Я согласен.       И прячет хитрую торжествующую улыбку на дне прозрачных речных глаз: потому что больше всего на свете Янусу нравится обходить правила, не нарушая их до конца. Агата глядит возмущённо, но затем всё-таки смеётся и покачивает головой. Поиграй со мной, маленькая синеглазая тень.       Перед Янусом на столе стоит высокий гранёный стакан, а в стакане — кружится бездна, манит водоворотами синевы. Танцует смерчами и, того и гляди, перельётся через край. Морской змей грозно шипит и бьёт хвостом. Корабли с хрустальным звоном разбиваются о прозрачные стенки. Янус мерно покачивает стакан, пальцами постукивает по стенкам, чтобы бездна не затихала.       Чтобы смеялась и журчала ему в лицо.       — Дверь у нас на чердаке, — говорит Агата. — Она всё никак не открывается, а когда двери в твоём собственном доме пытаются что-то от тебя скрывать — это нехорошо. Поговори с ней, дикая тварь?       — Хорошо, — послушно соглашается Янус. — Поговорю. Идём?       «Ну как же, — думает Агата нежно, — как же ты собрался идти, даже не подготовившись и не собравшись. Глупая ты моя дикая тварь из Нижнего мира, никогда не знаешь, куда заведёт приключение и куда откроется дверь, нужно всегда быть готовым ко всему».       «А я всегда готов, — отвечают ей Янусовы глаза. — У меня есть всё, что только может быть нужно в этом мире или в любом другом. Я всегда ношу это с собой, глубоко в сердце, и никто не в силах у меня это забрать».       — Можно я возьму бездну с собой? — спрашивает он вслух.       — Конечно можно, — вздыхает Агата и покачивает головой. Ну что с тобой таким делать, дикая тварь с глазами речной воды. Что же делать с тобой.       Башня вся пропахла волшебством, оно колышется и потрескивает в воздухе, оно зовёт за собой и тонким запахом молока манит вверх по лестнице, мимо комнат зачарованных принцесс, мимо окна, которого касаются ветви стройной ольхи, мимо этажей, о которых знает хоть что-то только сама Агата. Да и то наверняка не всё. Закрытая дверь — весёлого нежно-зелёного, как апрель, цвета и негромко золотисто гудит, словно впитала в древесину эту сумасшедшую бесконечную весну.       Агата терпеливо ждёт, пока Янус прижмётся ухом к замочной скважине, будто пытаясь подслушать, что там — с другой стороны, а потом сядет на пол и прижмётся к двери спиной, закрыв глаза, дыша ровно и тихо и сжимая в руках стакан, полный бездны. Дверь удивлена. Дверь настороженно прислушивается к тому, кто не делает никаких попыток открыть её. Она уже почти что готова к диалогу, теперь главное — не спугнуть, поэтому Агата всеми силами не мешает, начинает деловито раскуривать трубку, ни секунды не глядит на дверь, будто бы она тут вообще ни при чём.       Потому что — что там, за тонкой древесной преградой, не знает даже сама Агата, и лучше быть готовой ко всему, но не подавать виду. Нежданное любит оставаться нежданным до самого конца.       Янус начинает говорить и шепчет едва слышно, он совсем не уговаривает, он ни словом не просит открыться и позволить пройти, главное, чтобы двери самой стало интересно, чтобы захотелось показать, что же там. Чтобы поняла: за ней скрыты такие сокровища и тайны, каких нигде больше не найти, ну, разве что, вон там, на дне синевы, плещущейся в прозрачном стакане… но стакан Янус благополучно загораживает коленкой.       Дверь приоткрывается тихо и медленно, без единого скрипа, положенного типичным башенным дверям. Будто бы настороженно, боясь, что сейчас в неё вцепятся и откроют на распашку. Но Янус только едва слышно мурлычет под нос слова благодарности и на пару секунд прижимается щекой, как котёнок.       Агата прячет улыбку, отворачиваясь. Януса отчаянно тяжело не любить. Ещё ни одной двери такой фокус не удавался.       За дверным проёмом притаилось сияние, гулкое, как старые качели, и светлое, как крылья лебединые. Агата подходит и галантно подаёт Янусу руку:       — Ну, дикая тварь из Нижнего мира, держись теперь. Идём!       И ноги у неё лёгкие, а в спине со звоном распрямляется стальной стержень, готовый удержать хоть всё мироздание разом. Янус берёт её за руку, стакан крепко сжимает в руке, чтобы только не расплескать свою бездну.       Стоит шагнуть за порог — порог исчезает, нет сзади ничего больше и нет пути назад. Агата крепко-крепко держит Януса за руку. Она бежит сквозь сияющее ничто, азартно перебирая ногами, сминая неподатливое пространство, и Янус неловко парит рядом, штанины шаровар развевает шумный изумрудный ветер, обретающий плоть. Это не Нижний мир, нет, это не мир вообще, так, пробел между ними, колыбель будущего.       В этом будущем впервые зарождается тень, у неё нет хозяина — Янус пришёл без Хайда и Джекилла, а значит, всё равно что один.       — Это что? — шёпотом спрашивает он. — Старая забытая кладовка, так, что ли?       — Вроде того, — со вздохом отзывается Агата. Ну знала же, знала, что со всеми делами приходится однажды разбираться. Почему этот урок усвоить получилось слишком поздно?.. — Ошибки юности, глупые шутки судьбы и всё такое прочее.       Не стоило, нет не стоило брать сюда бездну в стакане.       — Очень мило, — вежливо отзывается Янус.       Агата почти его не слышит — так злится на себя, потому что не стоило брать его с собой и приводить юную и абсолютно сейчас ничью тень в этот жадный сияющий мир. Но и совершенно невозможно ведь было оставить его за открытой им же самим дверью, и запретить взять бездну с собой тоже — совершенно невозможно.       Янус с бездной не расстаётся, это уже усвоили все. На ночь оставляет на тумбочке у кровати, освещаемой нежным золотистым светом крупной гирлянды. Янус бездну вырастил сам, вытянул тонкими ласковыми пальцами из синевы, поселившейся в собственном сердце с того самого мига, как он попал в этот мир.       Беда только в том, что содержимое этой комнаты — порождение любви того же рода, дикое, отпущенное на волю юной волшебнице, в юношеском максимализме считавшей, что нельзя держать рядом то, что любишь, что любая привязанность — плен. Прошлое, живущее само по себе, затаившееся там, где его и не ждали.       Сияние звенит, и она в ответ раскидывает руки, объятья раскрывает ему навстречу. Агата ждёт света как беды, приходящей изнутри, как первой и последней грозы, разражающейся над миром… С третьего раза сердце твоё расколется от боли, милая, не забывай. Она помнит, она, конечно же, помнит, как приходит беда...       И всё равно оказывается не готова, когда ласковый этот свет с рёвом дикого зверя бросается вперёд.       Потому что — не на неё. На Януса. Он, как положено всякой тени, даже той, что с глазами весеннего ливня, отшатывается назад.       Бездна с хрустальным звоном переливается через край.       Синева и свет сталкиваются у них под ногами, схлёстываются, смешиваются, рычат, раздувая пену, как бешеные. Дикие твари.       Агата отважно бросается шторму навстречу, тянет руки, сама не зная, зачем, но привыкнув полагаться на интуицию. Будто может помочь, успокоить, «Я рядом, свет мой, я извлекла тебя из сердца — и всё равно оставила там навсегда, так и не смогла позабыть и отпустить до конца, веришь ли?»       Он не верит. Целый будущий мир, оставленный и брошенный. Одичавший от одиночества.       Он опрокидывает её на спину и, рыча, нависает сверху. От Агатиных рук кругами по воде растекается безоблачное небо. Обращается в гром и звук. Утягивает за собой всех воздушных змеев, треплет безжалостно вьющиеся хвосты.       Тень замирает между Агатой и её сиянием стеной — тонкой, трепещущей, зыбкой. Нерушимой.       — Не надо, радость моя, — севшим голосом просит Агата. — Отойди. Утонуть, задохнуться собственным светом и сводящей с ума любовью, что может быть лучше. Очень подходящий исход для такой волшебницы, как она. Удерживать на плечах весь мир и оказаться в конце погребённой под ним — как правильно бы это было, но вместо этого она только слышит на самой грани, но с пугающей чёткостью хруст чужого позвоночника. Янус, не-её тень с глазами светлыми, как весенний ливень, дикая тварь из Нижнего мира, совершенное отражение, без единого сомнения взваливает на спину всю тяжесть мира и стоит, зажмурив от боли глаза, а свет треплет его одежду. Космос, вселенная за латунной дверной ручкой.       Но ученикам, наверное, положено учиться на ошибках своих учителей, даже не зная о них. Бездна прижимается к Янусу, льнёт к нему, морских змеев и крупный чёрный жемчуг выбрасывает к ладоням, путает разноцветный бриз в волосах, синий смазанный след оставляет на щеке.       Сияние замирает и перестаёт давить на его спину. Отступает, смягчается, скулит, как забытый хозяйкой щенок. Агата чувствует — верит. Верит-верит-верит, так отчаянно и болезненно, что абсолютно невозможно больше без него, не вплавить себе в грудь, не захлебнуться нежностью.       Свет тает у неё внутри — и остаётся снаружи, всё так же заполняя комнату.       Агата медленно поднимается на подкашивающиеся ноги: Янус прячет свою бездну в стакан, заглядывает через край и смотрит ласково на крошечного морского змея. Поднимает голову.       — Тебе не нужно держать все миры на своих плечах, ты знаешь? Самым мудрым и сильным иногда нужно немного помощи.       — Да, дикая ты моя тварь, невероятная моя тень, ты совершенно прав, — устало вздыхает Агата, опираясь на его плечо. Нельзя справляться со всем и всегда, право, это уже как-то не по-человечески. Иногда можно позволить себе положиться на окружающих чудовищ и тварей.       Или на бездну, грозно рычащую в гранёном стеклянном стакане.