***
В лавке темно, горит только старая керосиновая лампа. Влад делано близоруко щурится: за все эти годы испортить себе зрение он так и не смог. Перед ним на столике разложены старинные и новые карты. Сфинкс полудремлет, перед глазами у него прорастают из бумажной плоти незнакомые странные земли, невиданные. Под кремового цвета рубашкой, под прожжённой древним солнцем кожей тревожно светит изумрудная ясная звезда. Отражается в зрачках. Синие льды на севере, близкие звёзды востока, горькая западная трава полынная да горячий песок… Он вдыхает их терпкую смесь, воздух, наполненный пряной солью, нанесённой с залива. Влад ни разу не видел города за окном, не выходил в него, лапами кошачьими не измерял округлых камней мостовых. Договор простой, но крепкий, как вечность. Джинн сладко улыбается и не отказывается от условий. Влад — ещё один экспонат здесь, зеленоглазая кошка за прилавком, дикий взгляд и мягкие шаги. Бешенство, скрытое под золотистой шкурой. С шумом расправленные из-за спины невесомые орлиные крылья. Стук в окно вырывает его из мглы, заставляет тревожно дрогнуть крошечный негасимый огонёк лампы, очередную издёвку. Влад встаёт, хмурясь, и крадётся к окну. Взглядом упирается в речные светлые глаза. И идёт открывать дверь. Келли почти традиционно ковыряет носком кеда порог, прежде чем войти. Оправляет недлинное, до колена, тёмно-синее платье. — Не верю, когда мне отказывают, — говорит. И улыбается, на мгновение скаля острые клыки. Из-под речной глади смотрят омуты зрачков. Напоминает, кто она есть, не просто девочка с самокатом, оставленным, кстати, на ночь дома. — Неверный ответ, — устало говорит Влад. Но пропускает внутрь. И кивает в ответ на вопросительный взгляд, проводит к своему месту, где в кучу свалены пледы и подушки, и можно уснуть прямо так, не уходя от стойки. И машинально, ровными движениями, заваривает крепкий чай. Чай сводит с ума запахом восточной ночи, розы и ноготков, притаившихся коварно среди ягод. Выросших под горячим белым небом Та-Сети. Келли обхватывает кружку руками и накрывает ладонью, под кожу впуская горячий пар. Подгибает под себя ноги и деловито принимается раскладывать перед собой мятую карту Города, принесённую в кармане. — Что это? — деревянным голосом спрашивает сфинкс. Келли не обращает внимания, тыкает пальцем в маленькую галочку на бумаге: — Смотри. Мы вот здесь. Если очень постараемся, добежим до реки, я наметила короткий маршрут, не волнуйся, не заблужусь. А уж у реки тебя никто не поймает. Это моё место, а не каких-то там джиннов. — Что ты, чёрт возьми, такое говоришь? — почти рычит сфинкс. Карту нетерпеливо смахивает в сторону рукой, на мгновение ставшей когтистой лапой. — Что ты творишь, что ты вообще тут делаешь?! — Я тут ненавижу, когда кого-то держат в неволе, — хладнокровно отзывается Келли и складывает карту. Карту, крыть которую абсолютно нечем. — Пошли, говорю. И встаёт, отряхивая юбку. И протягивает руку. И Влад, самый глупый из каменных, самый усталый из пустынных крылатых кошек, за эту руку берётся. Переплетает смуглые пальцы с тонкими, выбеленными речной пеной. Поднимается на ноги. Тёплой одежды у него нет, зачем она тому, кто не бывает на улице, но ночь уже почти по-летнему тёплая. Открыть дверь — внутрь прохладу впустить, сладкий запах цветущей вишни. Растёт прямо у входа, лепестки налетают бурей, путаются в волосах. Сфинкс замирает на пороге. Тревожно вглядывается в городские огни. — Пошли, — шепчет Келли, озорные искры на дне омутов-зрачков. — Сегодня отличная ночь, чтобы устроить побег с абсолютно незнакомым чудовищем, ну же, принцесса! Влад выдыхает и делает шаг за порог. Пламя огненным водопадом, льющимся снизу вверх, вспыхивает у него за спиной, почти опаляет кожу, предупреждающе рычит: вернись на место, глупый котёнок, вернись, тебя ждёт тёплая подстилка да миска с водой, а завтра хозяин вернётся и пожурит, но, может быть, принесёт новую игрушку — клубок цветных ниток, если сейчас ты будешь хорошим котёнком… — Бежим, — рычит Влад и бросается вперёд. Келли не нужно упрашивать, Келли срывается с места, как камаргу, морские лошади, под чьими копытами солёная вода разлеталась брызгами. Бег на самой грани танца и полёта. Искры, рассыпающиеся из-под ног. Искры рассыпаются на самом деле. Огненная река течёт след в след за ними, шипит, извиваясь, у ног. Не задевая ни порога двери, у которой стеклась печатью, ни травы по обе стороны от дороги. Жаром настигая, проникая в кровь. От огня не скроешься и не убежишь, он распахнёт все двери, он догонит, как ни несись вперёд, проскальзывая на поворотах по асфальту, влажному от росы. — Вот же чёрт, — шипит сфинкс сквозь зубы. — Сейчас налево! — выдыхает Келли. — Держись! — рявкает Влад практически в унисон с ней. И кошачьим грациозным рывком бросается, сбивает её с ног, рукой крепко обнимает за талию. Последние шаги проделывает практически на трёх конечностях, когти выпуская, высекая ими искры из серой земной тверди. Ошейник ещё одной линией огня обжигает шею, когда за спиной с хлопаньем распахиваются крылья. Влад взлетает вверх, не позволяя пламени опалить подошвы его ботинок. Мощными движениями поднимается выше и выше, над самыми крышами Города. Келли крепко-крепко обнимает его за шею и с любопытством глядит вниз. Это больше, чем любая карта. Дух захватывает от огромного живого Города, прорастающего плотью мироздания. Сфинкс забывает дышать. Невиданное никогда, невероятное, видишь северное сияние разноцветных крыш и сияющих окон? Видишь, как звёзды отразились в глади реки, а костяной гребень морского змея каменистой дугой проступил из воды залива, как из запылённых балконов проросли незнакомые травы, но полынный запах узнаёшь всё равно, не умеешь не узнавать, зелень, в витраж сплетённая. Видишь, как синим льдом расцветает дальняя кромка небосвода, там, где выйдет солнце, такое же древнее, как-то, что освещало пирамиды Хебену и горячие просторы Та-Сенет. Такое же юное, как это рассветное небо. Лепестки сакуры опадают на линию горизонта. — К реке, — шёпотом напоминает Келли. — Лети к реке. Влад кивает. Лениво разворачивается пространство, перьями покрытое, гладкое, полузабытое ощущение полёта. Волны лижут камень набережных. Но, когда они всё-таки опускаются с небес на землю, когда Влад бережно ставит келпи на ноги и складывает крылья печатью на спине, джинн уже тоже, конечно, здесь. У ног его цепными псами бушует пламя, и сфинкс едва сдерживается, чтобы не зашипеть, как кот, горбом изогнув спину. Но вместо этого устало закрывает лицо ладонями на пару секунд, трёт красные от усталости глаза, вздыхает и обречённо делает шаг вперёд. Кто сказал, что нужно всегда бороться за что-то, что нельзя просто подчиниться, что нельзя… — Хороший котик, — бархатно говорит джинн и улыбается, ладонью задумчиво поглаживая аккуратную чёрную бородку. — Весной кошки всегда сходят с ума, правда? Но теперь всё кончилось, пора домой. — Так не пойдёт! — рычит Келли и заступает дорогу. И скалит острые зубы речного чудовища, а псы огненные рычат на неё, и Влад улыбается через силу. Кто её только выдумал, такую храбрую. И вздрагивает от неожиданности, потому что за спиной у него стеной шумит речная вода, волной поднявшаяся, обнажившая каменистое дно. Вода шипит и плещет, и больше не лижет камень, но готова укусить. Псы скулят и жмутся к хозяину, растекаясь пламенем. Джинн глядит внимательно и хмурится, глядя на них. Темнеет смуглое лицо. Он щёлкает пальцами и… … и пламенная река гаснет, а джинн смеётся и как будто молодеет на глазах, хохочет так, что по щекам текут слёзы, и ему приходится согнуться пополам. Смотрит на них и не может остановить смех. Рассмешишь джинна — разрушишь любое проклятье, с треском лопнет огненная печать, и следа не оставив на коже. Никогда не угадаешь, что он сочтёт смешным, но, может быть, древние чудища в этих юных телах, в этом виде — это и правда забавно. — Иди гулять, котёнок, — ласково говорит джинн. — Я люблю редкости, а нет ничего особенного в ручном зверёныше. Теперь иди. И складывает руки у груди древним колдовским жестом, кланяется коротко и исчезает, как положено джиннам, в дыме и искрах, рассыпающихся в стороны. А они остаются, абсолютно оглушённые, и речная вода, недовольно рокоча, возвращается на место в своём каменном гнезде. Несколько минут они молча смотрят на то место, где только что тёк огонь, чуть не спаливший их дотла. Ни следа не оставивший ни на камне набережной, ни на траве у дороги. — Так что, сходим куда-нибудь? — неловко спрашивает Влад, рукой потирая то место на загривке, где замыкалась печать, пленившая его. Келли садится на холодный камень и деловито снимает кеды и длинные серые гольфы. Опускает ноги в ледяную воду. — Посмотрим, — вздыхает и не сдерживает широкий зевок. — Что скажешь на то, чтобы сначала отоспаться хотя бы немного, а? — Чепуха, — усмехается сфинкс. — Кому это нужно, скажи мне на милость? Келли оборачивается и широко улыбается в ответ, и длинные хищные клыки совсем не превращают её улыбку в оскал, вовсе и не портят юное девичье лицо. — Не знаю, — пожимает плечами. — Точно уж не нам, да? Горькие полынные звёзды далёкой родины отражаются в воде с той стороны неба, что первой расцветает от света.Полынь да синий небесный лёд
31 мая 2018 г. в 12:01
Келли сосредоточенно ковыряет носком кеда шершавый облезлый пол, руки складывает за спиной и наклоняется вперёд, прежде чем спросить:
— И кто же это додумался поставить на кассу сфинкса, а?
Сфинкс глядит на неё сверху вниз, смеривает тяжёлым хризолитовым взглядом, будто говорящим: «Вопросы здесь задаю я». Ну, то есть, не вопросы — загадки, но какая уж, в сущности, разница, из одного другое следует. Хризолитовая колкость пересекается с прозрачным цветом речной волны. Переворачивает что-то, мир разом ставит с ног на голову, выворачивая наизнанку тем, что было спрятано.
— Вам что-нибудь подсказать? — цедит белокурый сфинкс сквозь зубы. Вокруг них — чего только нет, всё, что только бывает в антикварных лавках: книги, статуэтки, карты… Вещи, о предназначении которых Келли даже догадываться боится. Она обводит взглядом всё это великолепие и снова глядит на сфинкса.
— Нет, спасибо… Миджад.
Видеть чужие имена никогда не было слишком сложно. Имя горячее, как снесённый ветром песок, сыпучее и терпкое, как древний гнев. Хризолитовые — и кто только вплавил ему вместо радужки эту каменную твердь? — глаза смягчаются, сфинкс опирается на прилавок слитным гибким движением.
— Влад, — поправляет он. — Здесь — так.
Келли кивает. Их имена всегда были выдуманными, стикерами-наклейками, простыми и звонкими, плоскими как тетрадная бумага. Просвечиваемыми иными сущностями изнутри. Влад — другой, он весь — каменная твердь, и имя его — клеймо и печать. Имя — обещание.
— Келли, — представляется она. И отходит в сторону, чтобы только его не смущать. Разглядывает старинную карту, в бурлящих морях притаились морские змеи, чудные твари ходят по континентам. Келли глядит пристально, пока они не начинают оживать от взгляда.
Сфинкс неслышно, как огромная кошка, обходит прилавок и подходит к ней со спины. У Келли от этого мягкого шага по позвоночнику пробегает дрожь.
— Джинн, — говорит он. — Джинн посадил меня сюда. Он владеет этой лавкой. А я работаю на него.
Келпи не оборачивается. Если не оборачиваться, можно услышать на самой грани шелест расправляющихся крыльев. Можно услышать, как они разворачиваются и вдыхают свежий ветер, принесённый Келли в пыльную комнату. Музыка ветра звенит коротко. Воздух снова замирает, наполняется жаром, у Келли ладони пересыхают, кожа становится горячей.
Ей страшно, как всегда бывало страшно в клетках. Как она сразу не заметила: слишком маленькое помещение для такого, как он, и тонкая линия татуировки, перечёркивающая шею цепью.
Сфинкс стоит рядом и смотрит на карту, и глаза у него всё такие же каменные и беспомощные.
— Хочешь, сходим куда-нибудь? — робко спрашивает Келли на пробу. Пальцами теребит выкрашенные в цвет сирени волосы. Сфинкс тяжело вздыхает и морщится.
— Я не могу, — говорит он. — Но спасибо за предложение, келпи.
Чудовища не врут. Чудовища говорят всё, как есть, прячась за формулировками и недоговорками. «Я не могу» — от обыденной фразы у Келли внутри зарождаются дрожь и гнев. Он и правда не может, и если приглядеться, то становятся видны полупрозрачные цепи, такие же, как татуировка на шее Влада, готовые вспыхнуть чуть что.