Диалоги на тетрадных полях

      Пора бы уже решить, кто кого придумал первым. Кто первым увидел сон, имя назвал в предрассветной дымке, прошептал немеющими со сна губами, пряча глаза под одеялом от любопытных солнечных лучей. Кто первым из дома вышел в смешном цветном комбинезоне и панамке, с коленками, расцвеченными синяками и травяным соком, руки в боки упёр по-хозяйски, владея всем двором, а значит — всем миром, сказал: я тебя приснил, ты теперь мой лучший друг, не отвертишься.       Ну, во-первых, если что и остаётся неизменным, так это панамка.       У Свен — соломенная, ровно такая же, как в детстве, в поля колючие вплетено столько травинок, что уже почти считается за самодельную. Золотится — на золоте же волос.       — Здравствуйте, ваше высочество, мой глубоковыдуманный лучший друг! — торжественно провозглашает Свен и кланяется, взмахом руки сдёргивает с головы шляпку, подметая ею пыльную шершавую столешницу, белый сарафан задирая выше колена.       — Добрый день, миледи моя фантазия, — в тон ей отзывается Киаран. Слова в тон, всё остальное — нет, отражение-перевёртыш: мятая зелёная рубашка с пуговицей набок, за воротом перекатываются тёмные бусины чёток, а волосы чёрные и встрёпанные, и запах куркумы и корицы сквозит в чертах лица и тёмных глазах. У него тоже шляпка — из ткани, серовато-голубая, цвет не определить, сколько ни вглядывайся. Но от подруги отставать нельзя никак, так что за ленту заправлена маленькая россыпь полевых цветов.       Киаран забирается на стол тоже, Свен подаёт ему загорелую тонкую руку: белые полосы на запястьях клеймом браслетов из цветных ниток.       — Ноги болят? — со знанием дела спрашивает она. Киаран плечами поводит, мол, ну да, сама знаешь, я тут не самый выносливый из присутствующих.       — Ну, тогда станцуем, — кивает подруга. — Шаманьего бубна, чтобы тебя вылечить, у нас нет, придётся упростить ритуал.       И первой топает ногой, обутой в аккуратную шнуровку босоножек. Сильно, так что старое дерево с протестующим скрипом выдыхает облачка пали и впитавшегося сигаретного пепла в золочёный воздух. Киаран, впрочем, не заставляет себя долго ждать: ноги окаменевшие совсем, если только камень умеет так сладко болеть и стонать изнутри, но танец — это же совсем другое дело. Покажите мне того, чьи ноги посмели болеть от танца на старом деревянном столе, стоящем в тени дерева у дороги. Чистая радость звонкая, вывернутая наизнанку, вместе с пылью и светом рассыпавшаяся.       И это всё, что у них осталось, солнечный свет в глазах да прошлогодний дождь, отразившийся в брызгах луж.       И поэтому Киаран тоже пляшет, и ноги действительно больше не болят, каменная крошка с треском осыпается с ботинок. Смешивается с серой пушистой пылью. Тогда они всё же заканчивают танец, схватившись за руки, грациозно расплёскивая один шаг до целого полёта, спрыгивают со стола. Земля под ногами светло-коричневая, сухая, вытоптанная. Ботинки и сандалии — ровно между муравьиными тропами, никого не задев.       — Так намного лучше, — говорит Киаран, на пробу упираясь носком в земную плоть, вращая пяткой. — Можно идти.       — А есть куда? — любопытствует Свен. Дурачится, конечно. Им — всегда есть, куда. Они главные первооткрыватели позабытого, исследователи никому не нужного, путники усталых тропинок.       — Я нашёл заброшенный док, — таинственным шёпотом сообщает Киаран. — Внутрь не влезал, конечно, куда ж я без тебя. Но выглядит крепко, если не лезть на металлические конструкции.       Свен даже не раздумывает, кивает и подбирает с земли небольшой рюкзачок, в котором перекатывается бутылка воды, пара яблок да тетрадка с ручкой, всегда могут пригодиться, никогда не знаешь, где повезёт наткнуться на брошенные кем-то слова.       Солнце жжёт сегодня, трепещущий оживший огонь небесный скручивается в клубки между ветвями деревьев, превращая весь мир в полыхающий витраж. И мы с тобой — абсолютно придуманные, ненастоящие, самые что ни на есть живые, идём по нему, тонем в расплавленном стекле, расцветаем на его поверхности.       — Неужели о нём никто не знает? — удивляется Свен. Киаран плечами пожимает в ответ:       — Да знают, конечно. Просто не говорят, зачем, им же всё равно. Так что это всё равной по нашей части. Они же не мы.       И никто не мы, кроме нас. Это правда.       С дорожки всё равно приходится свернуть в какой-то момент, углубиться в заросли, привычно высматривая огненные, как папоротника цветы, листья крапивы. Зная, что кожа и одежда до следующего солнца, до лета, до первого ливня, пропитаются стойким запахом зелени и влажной земли.       Свен закрывает глаза и чувствует, как подошвы ног звенят от близости моря, и скоро можно будет скинуть обувь, повесить сандалии через плечо и зарыться пальцами в крупный колкий песок. Но не сейчас, конечно, это всё потом, потом, когда они разберутся с новой дорогой. Свен чувствует — как Киаран идёт впереди, и она может не открывать глаз, а просто шагать по отзвукам его ног. «Ты — мой путь к закрытым городам, — тепло думает Свен. — Моя карта, мой маяк и болотный огонь. И пора бы уже решить, кто кого придумал первым: я тебя, чтобы было куда идти, или ты — меня, чтобы всегда был тот, кого ты ведёшь».       Лучший друг как будто слышит и аккуратно касается её ладони, мол, открой глаза, не теряй время, не теряй мир. Я знаю, тебе нравится чувствовать через меня, но иногда нужно смотреть и самой. Ему лучше знать, так что Свен всегда слушается. Покорно открывает глаза.       Перед ними расстилается покатый склон холма, весь поросший травой. Ни единой тропинки на чистой зелёной скатерти, расстеленной гладко прямо на голой земле. Они стоят на самом гребне, гибко выгнутом, как будто огромный зверь потянулся, сгорбив спину. Свен аккуратно делает шаг вперёд, покачивает ногой на воздухе, оборвавшемся полого.       Далеко внизу видна каменная стена с нависшими над ней паучьими острыми ногами старого проржавевшего металла. Свен уже прикидывает, как они будут лезть наверх.       — Наперегонки? — уточняет она, хотя и так понятно, что да. — Чья сегодня очередь догонять?       — Твоя, — улыбается Киаран, шляпу сдвигает на затылок, заправляет за ленту подобранные по дороге листики земляники. А потом без предупреждения бросается вниз. И Свен, задохнувшейся от возмущения, ничего не остаётся, кроме как сорваться с места и побежать за ним следом, не глядя под ноги — они знают лучше, сами встанут, как удобно, сами найдут дорогу, только смотри, постарайся не упасть носом в изумрудную траву. Руки раскинь пошире, пропустив между пальцами шёлково-прохладные лезвия ветра. Рвущиеся в клочья и смеющиеся на ладонях. Свен так счастлива этим ветром, что почти забывает о погоне, об игре и о победе.       Проигрывает, конечно, но всем бы проигрышам быть такими.       — Тебе просто повезло! — угрожающе заявляет Свен в перерывах между тяжёлыми вдохами.       — Конечно, — легко соглашается Киаран. И машет рукой, дело прошлое уже, ну же, пошли дальше, самое интересное впереди. Оно всегда где-то там.       А влезть на стену оказывается даже проще, чем издали казалось. Свен лезет первой, как положено проигравшей — компенсация неудачи, самое большое счастье, — ногами упирается в прогретую солнцем кладку. Порывается пару раз ухватиться за паучьи металлически лапки, но сдерживается: не уверена, что они не сломаются тут же, обрушив её вниз. Киаран лезет сразу следом.       Наверху воздух совсем золотой, и сухой заброшенный док распахивается хищным каньоном, открывается туманной пропастью в этом бесконечном свете. Киаран жмурится надолго, прежде чем заглянуть туда. Каждый раз боится, как будто всё может оказаться неправдой.       Но реальность, наверное, всё же не настолько жестока. И это всегда, всегда срабатывает.       Дорога прорастает из золота, золота. Не кирпичная и не покрытая гравием или асфальтом, а просто пыльная, потому что пыль — и есть память. Поверни в воздухе ключик — открой дверь или городские ворота. Смотри, как расцветают в забытом доке отражения чередой, сплетающиеся во всех плоскостях здания, мосты от крыши до окна, витражи на всю стену, от верха до низа, упирающегося в небо. Ещё один осколок города, закрытого ото всех. В такие места лучше не соваться в одиночку, и Киаран со Свен крепко берутся за руки, прежде чем шагнуть в золотую эту взвесь.       Их ноги истоптали несметное количество таких дорог, призрачных и звонких, рябью идущих под подошвами. Оставили следы на каждой. Время не ждёт, шаг с моста на подоконник и через анфиладу новых миражей, арками растекающихся вниз. А потом поднимаются наверх, и если ноги устанут, можно снова сплясать, но только не на деревянной столешнице, а на алой неровной крыше, и вместо бубна взять солнечный лик, расколоть о него звенящие молнии небесные. Сплясать вокруг самого высокого из шпилей, раствориться в золотом свете.       Всё равно быть — навсегда.       И теперь остаётся последнее: проложить след, запомнить на веки вечные, что вы были здесь, что это место теперь осталось в вас, что оно есть, есть-есть-есть и не пропадёт никогда.       Но обычные надписи тут, конечно, не подходят.       Киаран достаёт из кармана перочинный нож, старый-старый, видно, как много раз счищали ржавчину с лезвия. Нож входит в камень — не как в масло, конечно, но всё-таки входит, оставляя царапины-шрамы. Киаран оставляет угловатый знак: руну Райдо. Передаёт нож Свен, чтобы, нажав обеими руками, нацарапала вторую: Ансуз. Счастливый путь и Живое слово.       После этого оба привычно ощущают подступающую слабость. Садятся — рука к руке, ноги опускают в разверстый каньон города, которого никто никогда не видел. Так и сидят.       Пора бы уже решить, кто из вас кого придумал первым.       — Разыграем в камень-ножницы-бумагу? — спрашивает Свен.