***
— Что это? — спрашивает Герберт, вертит в руках лист бумаги и хмурится. — Это нежность и тишина, — терпеливо объясняет ему Шекет. — Я нашла их в задних комнатах того места, где ты сидел, здорово, да? За весь вечер ничего подходящего так и не нашлось, а потом я пошла за тобой, и там нашла. — Ты рылась в чьих-то вещах? — устало уточняет Герберт. Шекет фыркает и начинает вылизываться, без слов говоря: «Ну, а как иначе найти что-то стоящее?» Алхимик в ответ только головой качает, мол, ну как тебя научить, кошка и есть кошка, и вглядывается в листок, весь исписанный мягкими знаками. Шань Си, ещё одна химера, на половину кот, на вторую — китайский дракон, белый и пушистый, гибкое тело, украшенное кисточкой хвоста, воротником ложится на плечи. Герберт рассеянно гладит его по спине. Шекет фыркает. Таким разумом, как у неё, не наделён ни один из них, пусть даже и ей нравится мурлыкать по вечерам у него на коленях. — Ладно, — только и вздыхает Герберт. — Идём. Попробуем сделать с этим что-нибудь. Шань Си мурлычет как паровоз, будто слова были обращены к нему. Алхимик благодарно похлопывает его между ушами. Меховой облачный воротник даёт хотя бы иллюзию избавления от острой тяжести мира, невыносимо давящей на плечи день ото дня всё сильнее. Столько лет — не найти лекарства от этой мучительной боли, не выплавить достаточно крепкой брони. Шекет тонкими сфинксьими лапами переступает по плиточному полу, бежит вслед за создателем во вторую комнату, всю наполненную битым стеклом, цветными пламенем, бурлящими растворами да большими аквариумами, накрытыми плотной тканью, колыбелями не созданной ещё жизни. Герберт садится на стол, и Шекет запрыгивает на специально стоящую рядом табуретку. Голову кладёт алхимику на острые колени. Герберт колдует над тонким тетрадным листком, слабо пахнущим пылью и какими-то коктейлями. Нежность и тишина сквозят через чернильные строки, испещрившие каждую клеточку. Он медленно и аккуратно разглаживает листок, на маленьком металлическом подносе. Синяя, остро пахнущая солью свеча вспыхивает словно бы сама по себе под лёгким движением пальцев. Листок сморщивается в нём, сереет, сгорает до мелкого мягкого пепла в сиреневом пламени. Шекет по-кошачьи морщит человеческий нос, но с места не двигается. Они сидят, не шевелясь, вдыхая медленно и глубоко, пока комната скрывается в синевато-сиреневой мгле. И когда кроме тумана и теней не остаётся ничего, Герберт встаёт, и Шекет идёт рядом с ним — кошка и её алхимик, не сговариваясь, шагают, пока под ногами не начинает шуршать песок, а воздух не становится плотным и горячим. Идут по узкой тропе, и раскалённый песок шуршит и осыпается под ногами и лапами. Герберт внимательно оглядывается по сторонам, словно пытаясь запомнить всё до мельчайших деталей. Идут шаг в шаг, отражая движения друг друга, отстранённые, разделённые тончайшим зеркальным стеклом. Алхимики отдают, чтобы получать, и получают, чтобы отдавать ещё больше. Вечный закон для хозяев неизменного круговорота. Здесь — ни один из них не говорит. Здесь нет места словам и символам: им остаются взгляды и улыбки, из глаз в глаза, без единого жеста. «Ты знаешь, зачем мы здесь», — слабо улыбается алхимик. «Знаю», — щурится Шекет, не глядя на него. Мы ищем. Мы всегда ищем, но иногда не можем сказать, что, пока не найдём. Но в этот раз всё проще и понятнее: нам нужны Нежность и Тишина. Тишину мы уже нашли, вот она, на этой тропе, за краями которой притаился хищный Белый Шум. Чуть оступишься, и уже не сможешь вынырнуть из его глубин. Здесь — я знаю всё, что и ты, потому что хрупкий иллюзорный мирок слишком прост, чтобы делать различия между автором и его созданием. И пока нужно всего лишь следовать за Тишиной. Небо высокое, зыбкое, на грани между алым и лиловым. Герберт останавливается и просеивает между пальцами мелкий шёлковый песок, отразивший невероятный этот цвет. Погружает пальцы в саму плоть мироздания и ощупывает основы. Шекет ждёт, пока он закончит, а потом, увидев, как алхимик улыбается, начинает аккуратно копать сама. Нежность прячется здесь, прямо под ногами, в каждой песчинке и в зыбком воздухе между ними. Прохлада обволакивает, приглушает неостановимую боль, источник которой тело, не в силах найти, помещает в грудь. Шекет внимательно следит за лицом Герберта. А потом прижимается лбом к его плечу. Песка больше нет. Иллюзии недолговечны, и они оба сидят на полу комнаты, а дым скапливается в стеклянном стакане, обращается в пар, а затем и в жидкость, в которой растворяются остатки сероватых хлопьев. Герберт, пошатываясь, поднимается с пола. Он слишком редко выходит из дома и слишком часто уходит путешествовать внутрь него. Шекет следует след в след за ним обратно, к столу. Алхимик задувает свечу, и взгляд его задумчиво останавливается на стакане. Шёлк песка, лиловый горизонт, горячий воздух и прохлада земли, тишина над тропой в зыбком мареве… — Выпей, — мурчит Шекет, лбом по-кошачьи бодает в плечо. — Выпей, тебе станет легче. Герберт молчит и думает, кружку с прозрачно-серебристым раствором медленно покачивает в пальцах. Крошечные брызги оседают на тыльной стороне ладоней, потихоньку расползаются отражением карты вен. Герберт распахивает окно: старые рамы скрипят впервые за много лет, и окно распахивается, как расплёскивается наружу. А вслед за ним растекаются по ночному Городу серебристым потоком тумана нежность и тишина.Нежность и тишина
26 апреля 2018 г. в 07:47
Часам к четырём утра Джози потихоньку начинает клевать носом за стойкой, домывая кружку в самых лучших барменских традициях. Но скоро закрываться, и Джозеф надеется, что вот сейчас он останется один и подремлет за стойкой, а потом запрёт бар и отправится домой, и будет спать, спать, спать, спать до следующего вечера.
Но последний посетитель никак не уходит, и сколько он тут сидит? — уже несколько часов, наверное. Заказал глинтвейн и всё цедит его, остывший уже, совсем, наверное, невкусный. И посматривает на дверь — а, по скромному убеждению Джози, лучше бы ему глядеть на часы!
— Вы кого-то ждёте? — наконец, не выдерживает и уточняет он, хотя не дело это — лезть с разговорами к клиентам. Тот вздрагивает и близоруко щурит глаза, глядя на него. По привычке, наверное. Волосы у него длиннющие, гладкие и чёрные… ну, положим, не как вороново крыло, у городских ворон крылья серые, а воронов Джози и не видел никогда. Но, наверное, как очень свежий асфальт, если бы он умел так гладко блестеть.
— Свою кошку, — негромко отвечает посетитель, высовывая из-за длинных прядей нос. Нос, кстати, чертовски впечатляющий, длинный и острый, будто кто-то пытался сделать наконечник для копья, но не вышло, и создатель махнул рукой и прилепил несчастный этот нос на лицо первому встречному. Джози так увлекается развитием этой теории, что не сразу реагирует на ответ.
— Кошку? — уточняет он и думает, что, может, всё-таки уснул за стойкой, вот же чёрт.
— Она должна меня забрать, — виновато отвечает ему но… то есть, нет, не нос, конечно, а посетитель. — Она меня привела и просила дождаться.
— А. Вот оно что, — легко соглашается Джозеф. — Ну, тогда хорошо. Но мы скоро закрываемся. А! — он указывает на дверь. — А это не?..
Посетитель бросает взгляд в сторону двери, и рядом с носом возникают глаза, ну, то есть, нет, поправляет себя Джозеф, пусть это и был бы сон, но глаза-то у него были всё время, это только он сейчас заметил, что они тоже чёрные, но при этом, оказывается, умеют светиться. Потрясающее наблюдение.
— Да! — радостно кивает обладатель сияющей черноты, поселившейся в обычных человеческих глазницах. — Это моя кошка! Здравствуй, Шекет.
— Доброго вечера, — дежурно повторяет Джози, наплевав на то, что на улице уже, по сути, утро.
Кошка грациозно кивает в ответ. Строго говоря, не кошка даже, а сфинкс, с симпатичной девчачьей головой, в каштановых волосах поблёскивают золотые украшения.
В зубах она, правда, по-кошачьи держит листок бумаги.
— Я нашла тебе вот это, папа, — сообщает она, и голос у неё бархатистый, настолько кошачий и проникновенный, насколько может быть таким голос маленькой девочки.
— Да, конечно, — торопливо кивает кошачий хозяин и встаёт. И когда становится видна его одежда, Джози сходу понимает, кто перед ним. Алхимик, как же. Настоящего имени его никто ни разу не называл, да, может, и нет его. Алхимики же предпочитают называть всё, как есть. Он и есть — алхимик Герберт, создатель странных химер, в том числе, и маленького сфинкса Шекет.
— Пойдём, — говорит Герберт и нервно теребит пальцами рукава. — Они сейчас уже закрываются, — Джози о нём столько всего слышал, но никогда не видел раньше. Немудрено, раз уж самый распространённый слух — что алхимик никогда не выходит из дома, а все ингредиенты приносят ему его химеры-подручные.
— Кто — они? — уточняет Шекет, вперив янтарные глазищи в Джози.
— Мы, — дружелюбно отзывается он. — Мой бар и мои глаза.
Шутка, может быть, неуместная, но Шекет покровительственно кивает и смотрит снизу вверх на своего создателя:
— Идём домой, папа. Ты посмотришь, что я нашла.
И, запирая снаружи двери бара, Джозеф видит в конце улицы, как они идут: кошка и её алхимик.