Диалоги на тетрадных полях

      В колёсах кресла путаются ветки, мех оборачивает блёсткие острые спицы. «Тише, — думает Хозяйка. — Успокойтесь». И Лес отступает, прячется в коре деревьев и пружинистых моховых подушках.       Мастер внюхивается жадно, вбирает всем существом хвойный, влажный, прохладный лесной воздух. Агата с Чародеем шагают чуть впереди, по обе стороны от его инвалидного кресла, будто почётный караул. Льюис идёт рядом с Хозяйкой, то и дело порывается убирать ветки от дядиной головы, но те, повинуясь мыслям Хозяйки, расходятся по сторонам сами.       Что-то шумит в тёмных лесных тенях, стелющихся у самой земли под деревьями, перешёптывается с самим собой, хрустит сухими сучками.       Чуждые, не-Лесные звуки.       — Привет, — ласково говорит Агата. Август, вынырнувший из кустов, снимает в ответ широкополую шляпу, отряхивает её от налипшего лесного мусора. На ней шуршат бумажные журавлики и звёзды, перезваниваются подвески из меди.       — Я не заблудился? — смущённо уточняет он. Агата цокает языком и уверенно качает головой:       — Нет, мальчики обо всём позаботились. Сегодня в Лесу заблудиться не получится, как ни старайся. Они у нас большие молодцы, хоть и разгильдяи, каких мало.       За деревьями и правда видные алые просветы: где-то там садится звонкое алое солнце, выглядывает из-за почерневших силуэтов деревьев.       Август присоединяется к их маленькой процессии, пальцами взволнованно теребит висящую на шее флейту. Мордочка белого хорька настороженно высовывается из-за ворота куртки. Маленький городской зверёк.       — Хороший зверь, — говорит Мастер и улыбается. Ему нечасто удаётся выбраться из дома так надолго, да ещё в большой компании. Тень Хаманакки, неуклюжая и нескладная скользит, путаясь в тенях деревьев.       Стволы и ветви обрываются внезапно, даже несмотря на то, что шум слышно издалека, и просветы между деревьями были видны давно. Будто кто-то зачаровал поляну выскакивать из-за поворота на проходящих мимо. Первый из маленьких розыгрышей от тех, кто живёт между спиц Вечного Колеса. На поляне — толпа народу, Янус, Джекилл и Хайд сидят кружком на разложенных платках Януса, машут руками пришедшим. Рядом с ними, вытянув ноги на старом бревне — Эржебет, Лианна-Лотта и Иш’ваан. Волшебники подходят к ним, и земля под ногами на пару секунд выворачивается на изнанку, остро пахнет Нижним миром. Янус успокаивающе поглаживает её ладонями, успокаивает-усыпляет. Чародей пальцами бережно постукивает по стенкам хрустального флакона.       — Я сплю, — глухо отзывается изнутри ифрит. — Выйду, когда начнётся всё веселье.       Агата ныряет в толпу, мгновенная собирая вокруг себя знакомых.       Двое Тёмных крутятся рядом с высоким усталым человеком с седыми висками. Выглядывают нервно из-за его спины.       — Здравствуй, Генрих, — говорит Агата. — Не ожидала встретить тебя здесь. Одна из Тёмных, девочка, глядит на волшебницу чуть ли не с яростью. У Генриха дёргается нервно щека и улыбается он почти через силу.       Но всё-таки улыбается, и слава небу. Слава небу за двоих Тёмных, которые больше не прячутся у него за спиной, а наоборот, загораживают от любого, кто посмеет навредить. Столько лет он вовсе не появлялся на праздниках.       Ветры весело шумят в кронах деревьев, предвестие будущей грозы сливается с запахом далёкого моря и золотистым песком, просыпающимся из прорех загорелых ладоней. И солнце всё никак не скроется за горизонтом, предвкушающе пляшет у самого края света, золотит чужие волосы, светом наполнят глаза.       Они все здесь — дети луны и друзья солнца, юные ветры, древние создания Леса и Города.       Сангит Ананта, Музыка Вечная, за руку вытягивает из кустов Крысолова.       — Эй, ребятки, не подыграете нам? — шёпотом звучит голос у них за спинами.       А потом костры, разложенные у краёв поляны, вспыхивают все одновременно, заключая мир в огненное колесо, не касаясь свисающих над ними ветвей. Разноцветное, певучее, живое пламя. Замершая, склубившаяся в воздухе музыка, наконец, взрывается — из свирели у губ Медноглазого, из укулеле Мартри, из сердца каждого, кто пришёл сегодня на праздник. Пространство растягивается, сжимается время, вмещая между стройными тёмными силуэтами целый Город. Лёгкие быстрые тени оборотней аллегро мелькают среди ветвей и кустов. И птицы. Как же много тут птиц.       Солнце всё-таки утопает за горизонтом, но западный край небосвода всё ещё окрашен в нежно-розовый, перетекающий в сирень и синеву. На небо выходят звёзды: небесная свора лает, серебристая шерсть дыбом встаёт от восторга на их загривках. Просыпаются и золотые, натягивают тонкие цепочки, опускаясь ниже, становясь всё крупнее, чуть не с кулак величиной.       — Тоже спустились посмотреть, — шепчет Ференц Волку на ухо. Тот кивает, взгляда не отрывая от темнеющего неба. Они оба, разумеется, пришли. Волк самому себе напоминает до предела сжатую пружину. Под человеческой кожей, глухо рыча, ворочается дикий зверь. Но Ферек чувствует, как и всегда. Ферек кладёт прохладную ладонь поверх его дрожащих пальцев. Волк чует других, и вдоль позвоночника у него крадётся дрожь. Запахи мешается в удивительно знакомое варево, запах улиц и домов.       Город — это, в первую очередь, люди. Сложный пазл, сплетённый из нитей сотен судеб.       — Пойдём танцевать? — спрашивает Тобиас, пальцы и лицо, вымазанные краской.       — Но никто же ещё не танцует, — с сомнением отзывается Вера. Тобиас тащит её за собой, в центр чужих взглядов и отсветов пламени:       — Но кому-то ведь придётся стать первым, правда? — пятнистый дворовый пёс с тявканьем носится за ними и путается в ногах. Они целуются, и сладость растекается в воздухе. Они становятся первыми из многих, ноги и лапы двигаются с места, приминают легко свежую траву. С шумом расправляются и складываются крылья, когда дракон кланяется Валь и мерно покачивает головой на уровне её лица. Танец растекается по поляне от костра к костру. Увешанная бусами рябина подрагивает в такт шагам. И музыка сливается со смехом. Единый мотив, вечный, как лето, наступающее на Город и Лес.       Мартри и Медноглазый — где-то в центре толпы, то прижимаются спиной к спине, то расходятся, Мартри — вон, пляшет с Хозяйкой и Мастером, отпустив одной рукой гитару, держится за спинку кресла.       — Здравствуй, девочка-стрела, — подмигивает Медноглазый, кривляется перед Ираве, выдыхая шёпот свирели прямо ей в лицо. — Тебе понравилось танцевать?       — Очень, — смущённо улыбается Ираве и нервно сжимает пальцы Салли в своей руке. — Сегодня мы станцуем Белтейн, правда?       — Всё-то ты знаешь, девочка-стрела, — мурлычет Медноглазый. Тени под ногами оживают, свирель тянется к флейте, Крысолов смотрит из-за плеча Салли беспомощно и даже не дышит почти, но колдовская музыка льётся и льётся.       — Так не пойдёт, Зачарованный, — хмыкает Медноглазый. — Пусть танцуют — но танцуют не потому, что кто-то так повелел. Дай-ка посмотрю.       И — всесильный сегодня, на одну ночь, на несколько мгновений, почти навсегда, — щёлкает пальцами по кончику изукрашенной резьбой и бусинами флейты. Музыка не меняется, но словно что-то исчезает из неё, опадают стройные нити кукловода.       Крысолов в честь праздника одет в вещи Сангита Ананты, и его собственные плащ и шляпа неловко и странно смотрятся с цветастой футболкой и шароварами.       Тонкие нежные тени вырастают из проросшей травой земли: тьма и свет, сплетающиеся ладони под ногами у танцующих. Тени тоже здесь, у прозванной Морриган не хватило бы духу запретить им прийти. Названная Морриган пляшет в их руках, опьяневшая от счастья. Ангел Габриэль, её Литтен, рядом, и к звенящей над Лесом музыке присоединяется звучание то ли гобоя, а то ли кларнета.       Агата замирает среди этого праздничного безумия, щурится от удовольствия, как кошка. В карманах её фартука сегодня прячется несметное количество колдовских вещиц и талисманов.       — Держи, славный мой, — усмехается она и, встав на носки мягких туфель, вешает крошечный ловец снов на шею Охотнику. В паутине полно дыр, а снизу висит пуховое перо аиста. Охотник неуверенно кивает и отступает на шаг назад, ощупывая подарок. Гончие вьются у ног Агаты, лают, пока она не погладит каждую по голове. На старом трухлявом пне стоит большой поднос со свежим печеньем. Вацлав рядом ставит огромный термос с кофе, горячим и крепким, напоенным запахом специй.       Луна спускается вниз, аккуратными шагами меж распластанных крыльев птицы-ночи. Пред ней склоняются человеческие головы и звериные морды, уши прижимаются к головам. Серебристый свет укрывает оборотней, и по шкуре леопарда, сидящего в тени дерева, проходит короткая дрожь.       — Здравствуй, Госпожа, — мурлычет Медноглазый. Мартри встаёт на одно колено и подаёт богине руку, помогая ступить на траву.       Хороводом свиваются близкие крупные звёзды, собираясь в новые созвездия — отражения танца на земле. Белтейн каждому дарует по путеводному огню, чтобы вёл за собой целый год, прежде чем раствориться в мириадах других, смениться новым маяком.       Выныривает из стеклянного своего флакона проснувшийся от шума и жара огня ифрит, рассыпает фейерверками в небе искры от костров, рыжие, счастливые, живые.       Белтейн соединяет их всех. Связывает в единое целое, создаёт из людей и духов — Город, дышащий, настоящий и изменчивый.       — Дождь начинается, — говорит Смерть. Они с Асколь сидят на дереве, прячутся от старших сестёр. Скорее уж шутки ради, чем всерьёз. Болтают ногами, осыпая вниз оставшиеся в развилках с осени сухие листья. Мелкие капли и правда падают сверху, так что им приходится плотнее прижаться к стволу дерева.       Прозрачный и звонкий нежно-зелёный апрель уступает место маю. Май приносит с собой трубы и гонги, тут же рассыпающиеся по потемневшему небу первой летней грозой. Огни не гаснут, но тускнеют, и яркие искры, шипя, больше не расцвечивают воздух.       Центр поляны, где сложены большой кучей ветки, пустеет, все разбегаются под деревья, к краям. Прячутся от дождя, как могут.       Эржебет, Янус, Хайд и Джекилл кое-как укрываются куртками и накидками. Дракон распахивает бережно шатёр крыльев над Валь, рыцарем Раймондом и всех прочих обитателей университета, пришедших на праздник, только Ферек прячется под кожаной курткой обратившегося в зверя Волка.       Чародей раскидывает по воздуху плащ, чтобы тот повис над другими, кому спрятаться больше некуда. Рядом с ним распускают и сплетают вместе тонкие ветви свои Лианна-Лотта и Джорджи. Протягивают вперёд покрывшиеся корой руки, создавая тонкий полог над частью поляны, скрывая от дождя ближайший костёр. Феликс вздрагивает от холодных капель, падающих за шиворот, и поспешно надевает свою волшебную накидку, расправляя крылья.       — Спрячься, — шипит на Алека Руэрга, старший из ветров, заталкивает его в ближайшее же укрытие, чтобы не промокли бумажные крылья, не разлетелся клочками разноцветный гребень. Вацлав шагает между пришедшими, раздаёт горячий глинтвейн.       Льюис замирает на пару секунд под дождём, а потом обнимает возникшую из него Лидию и поспешно ведёт её к своим.       Рут поступает радикальнее всех: сплетает над Марией из самого себя зыбкую плоть сновидения, в которой не находится места ливню.       Медноглазый досадливо выдыхает в свирель последний раз. Агата, стоящая рядом, цокает языком, глядя на ливень, заливающий всё вокруг, пляшущий на юных листьях.       — Так нельзя, — сердито ворчит Медноглазый. Волшебница щурится и небрежно ерошит его волосы, задевая зелёные пряди:       — Верно. Нельзя забывать, хороший мой, что это — твой праздник. Сегодня ваша ночь и ваша история. Не о Городе, не о всех нас. Так что иди, драгоценный ты мой злой дух. Костёр должен гореть.       Мартри хмурится и пальцами барабанит по грифу укулеле, когда лучший друг дотрагивается до его плеча и тянет прямо под ливень, наклоняется и манит за собой лёгкой песней свирели. Мартри усмехается и берётся за струны.       Медноглазый смеётся себе под нос, склоняет голову набок и шагает спиной вперёд всё дальше и дальше.       Они пляшут друг для друга — и друг с другом, как было всегда, через всё бесконечное время, напрямую и по диагонали.       И одновременно топают ногами, вырывая хруст сухих веток.       И, значит, безумный, до самого неба, главный костёр Белтейна вспыхивает навстречу громовым раскатам.