***
Фейри стоит у парадной, спиной прислонившись к перилам неровной лесенки, ведущей в подвал. Хэлдар выходит как был, в домашней нестиранной рубашке, тонкие будто бы кожаные перчатки небрежно держит в одной руке. Щурится на обезоруживающую улыбку Джоэла. Ни слова не говорит, но… но Иай впервые за всё время своего ученичества спит спокойно, и тонкий доспех, похожий на экзоскелет, не нужен ему, чтобы перестать задыхаться, чтобы не болела грудь, а позвоночник не полнился кипящим металлом. Джоэл берёт перчатки и тут же морщится, а пальцы у него мгновенно краснеют. — Эй! — возмущённо смотрит он на Хэлдара. Лицо у того вовсе ничего не выражает, ни улыбки, ни усмешки. — Подарок будущему постоянному клиенту, — спокойно говорит он. — Комплимент от шеф-повара. Как там это ещё называется. Тебе ведь нужны были не они, так? — Не они, — ворчит Джоэл, даже темп речи снижает. — Но и вкладывать в них холодное железо тоже было необязательно, спасибо. Он аккуратно сворачивает перчатки в трубочку и запихивает в карман. Болезненно морщась от прикосновений к обожжённым пальцам, зажигает сигарету. Крошечный рыжий огонёк остаётся гореть среди ливня, укрывающего Город.Доспехи от мира
26 июня 2018 г. в 22:24
— Если бы ты захотел выковать самые крепкие доспехи в мире, из чего бы ты сделал их, мастер? — спрашивает Иай как бы невзначай. Хэлдар бросает на него короткий взгляд из-под бровей и возвращается к работе, так и не отвечая. Металл звучно сливается с металлом — и расходится снова. Алые отпечатки остаются на бархатной темноте комнаты. Хэлдар больше, конечно, не кузнец, в общепринятом смысле слова, это всегда было лишь маскировкой — он работает с куда более тонкими материями. Иай едва слышно вздыхает. Воздух с хрипом проходит в лёгкие.
Насколько крепкой должна стать твоя броня, мальчик, чтобы больше не чувствовать тяжести этого мира?
У Хэлдара нет сейчас времени на ученика, новый заказ нужно выполнить до завтрашнего вечера. Меч из теней, острый клинок на грани сумерек невозможно ковать в течение дня, только сейчас, когда тени особенно густые, как чернильное молоко, скапливаются по углам. Тогда Хэлдар сплетает из них наковальню и молот, тогда они вплавляются в жидкий холод металла. Клинок обретает невероятную, невиданную доселе синеву, глубокую, стекающуюся в желобок для крови.
Иай сидит тихо и ничего не говорит: он плетёт колкую жгучую паутину из расплавленного золота заката, аккуратно расправляет спутавшиеся нити, а подушечки пальцев жжёт уже почти нестерпимо ядовитый небесный металл. Иай дышать старается потише, и лёгкий медный доспех, выкованный учителем Хэлдаром из колкого северного ветра, исправно тянет за собой слабую грудную клетку.
Наполняет лёгкие воздухом до предела.
Сколько Иай себя помнит, весь мир вокруг болит. Весь мир ранит его и тончайшими лезвиями вонзается под кожу. Он прячется за слоями одежды, за кольчугой, сотканной из колючих диких шипов. Скрывается за всеми щитами, какие только может найти.
Мир всё ещё наваливается снаружи нестерпимым грузом, мир находит его везде, куда бы он ни шёл.
Может быть, поэтому он и оказался в учениках у Хэлдара — чтобы научиться ковать клинки с гранями тоньше лунного луча, выплавлять из кипящей стали гладкие солнечные щиты, сделать себе доспехи, такие, чтобы никто никогда не смог достать его.
Звонок в дверь звучит как гром с весеннего неба. Хэлдар ругается едва слышно под нос, чернильный его молот растекается в комнатной полутьме.
— Иди, посмотри, кто там пришёл, — бормочет он.
Иай открывает дверь: распускает витые цепочки, на волю отпускает птиц замков. Выглядывает в темноту вьющейся неровно наверх лесенки — кузница Хэлдара оборудована в маленьком помещении в подвале.
Человек стоит перед дверью так, чтобы его лицо освещалось маленькой лампочкой над ней. Иай почти удивлён — их гости редко когда поступают так, предпочитая оставаться в тени. У этого — открытое дружелюбное лицо, и глаза зелёные, как свежая листва, и такие же яркие. На вьющихся каштановых волосах — сдвинутая к затылку шляпа. Ученик кузнеца с первого взгляда признаёт фейри, не из ши, конечно, ши больше и не осталось, кроме последнего. Но, как бы то ни было, ни у кого, кроме благословенного народа, таких лиц и таких глаз быть не может.
— Добрый вечер, — дежурно здоровается он. Фейри открывает рот медленно, будто бы предупреждающе, так что у Иая сердце успевает дёрнуться от внезапного неясного предчувствия.
— Привет-меня-зовут-Джоэл-тут-работает-кузнец-Хэлдар-правда? — с вроде бы вопросительном интонацией выдаёт фейри. Джоэл, если вышло правильно разобрать. — Я-пришёл-потому-что-мне-нужна-защита-от-холодного-железа-а-он-как-я-слышал-лучший-мастер!
— Помедленнее, — шёпотом просит Иай и прикладывает палец к губам. — И потише. Пожалуйста.
Фейри всё ещё не закрывает рот, но активно и понимающе кивает, а потом глубоко набирает воздух, и Иаю, честное слово, ну даже завидно от того, что кто-то может дышать вот так просто, без ветряного доспеха, от которого холодно в животе.
Они проходят в комнату — Иай усаживает птичьи замки на место, а они в ответ тревожно щебечут, устраиваясь на цепочках, — Хэлдар даже не оборачивается.
— Что нужно? — грубо ворчит он. Фейри головой вертит во все стороны, прежде чем ответить. И, кажется, сравнивает глазами ученика и учителя, и брови на пару секунд вздрагивают, слишком велик контраст. Иаю стыдно и неловко за себя, но уж спасибо, что хотя бы его учитель оправдывает ожидания.
— Мне нужны доспехи от холодного железа, — уже чётче говорит Джоэл, хоть всё ещё и тараторит. — Что-нибудь, чтобы хотя бы руки закрыть.
Тени густеют, становятся острыми и жёсткими. Хэлдар сильнее хмурит брови, и Иаю теперь совсем уж неуютно: значит, учитель недоволен, но всё ещё надеется успеть выполнить предыдущую работу, только встать для этого придётся ещё до рассвета.
— Сделаю, — коротко бросает кузнец. — Быстро, можешь не уходить.
Иай косится на своё рабочее место: солнце уже зашло, нет даже смысла пытаться доделать что-то до завтрашнего заката. Он бережно свивает потускневшую пряжу в моток.
Ночь — острее всех прочих времён, горше дыма и крепче соли, впивающаяся под рёбра. По ночам мир настигает его изнутри, выпирает изо всех щелей, хлещет неумолимо, не давая вдохнуть. Обоюдоострый клинок, и познакомиться бы с тем, кто умудрился заточить его до такой остроты.
— Эй, черепашка, — шепчет Джоэл на ухо и руку лёгкую, как у всех фейри, кладёт ему на плечо. — Поболтаешь пока со мной на кухне?
Болтать с таким — чистое самоубийство, но Иай машинально кивает, только бы уйти от молчания, спрятаться от пустой и тихой комнаты, где не скрыться никуда от тяжести, с хрустом ломающей позвоночник.
— Почему черепашка? — спрашивает Иай, как только они оказываются на кухне. Под мерно движущимся с каждым вдохом и выдохом доспехом притаился вакуум, неизмеримая пустота в межрёберном пространстве. Джоэл по-хозяйски ставит чайник, достаёт из шкафчика печенье и заварку, будто бывал тут уже с сотню раз.
— Потому-что… — он делает глубокий вдох, прежде чем начать заново. — Потому что прячешься под своим панцирем, как маленький черепашонок. Что ж тут непонятного.
Наливает чай в любимую кружку Иая, себе щедро доливает молока — обожает его, как и все фейри. Устраивается, вытянув ноги, на высокой табуретке.
Мир за окном проливается дождём, острые водяные иглы грозно бьются в окно, и стекло течёт и плавится, прогибается под их ударами. Если сядешь к нему спиной, так и будешь ждать, пока дождь ворвётся в комнату, сорвав бумажную обёртку стен, шрамы оставит плетью на спине. Насколько крепкой должна быть твоя броня, мальчик, какие доспехи нужны тебе?
— Меня зовут Иай, — говорит он на всякий случай.
— Я в курсе, — отмахивается Джоэл и с хлюпаньем отпивает чай из кружки. — Не нужны мне никакие доспехи, подумаешь. Слышал, фейри похищают детей? Вот я и пришёл за тобой.
Ученик кузнеца вздрагивает, когда фейри, с силой раскачавшись на стуле, вскакивает на ноги рядом с ним и приобнимает за плечи.
— От мира не спрячешься и не убежишь, — зловеще шепчет он на ухо. — Он у тебя в крови, дурилка. Мир не снаружи — он внутри тебя.
Разговоры на кухне, как отдельный вид искусства, это все знают, даже поломанные мальчишки в учениках у угрюмых мрачных кузнецов. Когда не остаётся ничего, кроме этой комнаты, и все звуки за её границами тонут в распахнутых наружу стенах. В позвоночнике Иая со стальным звоном расправляются лезвия, ранят, ранят, ранят, всё вокруг оборачивается остриями, впивающимися в тело. Какие доспехи нужны тебе, мальчик, чтобы спрятаться от себя самого?
Джоэл кладёт ладони, узкие, прохладные, на плечи: смиряет неуёмный грохот волн в черепной коробке. Джоэл крадёт его у мира на те несчастные несколько секунд, что взгляды пересекаются в одной точке. Секунды становятся минутами, как это положено у фейри.
Ты чешую отрастил — твёрже стали, прочнее гранита, не латы, а оковы сделал, запер живой, бьющийся птицей мир у себя в груди. Ты замки смастерил, точёные прутья клетки, тысячи преград, стен и границ. Сеть соткал — крепче паутины, такую, чтобы объяла всё море и всех рыб, живущих в нём.
Со звоном хрустальным распускается шнуровка доспеха. Иай вдыхает на пробу — солёный тёплый воздух мерно наполняет лёгкие целиком, распускает хрупкий белоснежный цветок грудной клетки. Город пропах мечтой о море и прозрачным нерождённым рассветом. Светлой печалью.
Выдох — чёрный дым из красно-белой трубы, драконьей шеи, пальцами перебирай дрожащую поверхность морской сети. Собирай мелких рыбёшек, поселившихся под твоей кожей.
Выпускай на волю, мальчик. Мир у тебя в крови, эти рыболовные крючки не вытравить никому. Отпуская его, сможешь, наконец, отпустить и себя самого.
Джоэл коротко, бережно, на пару секунд прикасается губами к его лбу: оставляет едва видимую метку, сияющую тёплым светом.
— Иди спать, хорошо? — мягко говорит он. — Придётся похитить тебя в другой раз, маленькая ты дурилка.
И когда Иай засыпает, его кровать впервые в жизни — не неприступный замок, а гнездо из шёлковой пряжи, мягкая дождевая постель, пропахшая листвой и хвоей.