Диалоги на тетрадных полях

      — Я готов, — мурлычет Медноглазый. — Идём.       — Здрасьте, — вздыхает Мартри. — Приехали. И что, по-твоему, входит в понятие «готов»?       Медноглазый абсолютно беспринципно и бескомпромиссно вешается ему на шею. Болтает в воздухе ногами — коварно коронует травяным венком, из которого во все стороны торчит клевер. Венок кривой, косой, и длинные травинки и метёлки пушистые свисают Мартри на лицо.       — Теперь и ты готов, — продолжает ворковать Медноглазый, будто одуревший от валерианы кот. Мартри вздыхает. Ну, раз уж Медноглазого так ведёт, то и выбора нет, придётся быть готовым. И дело не в том, как тяжело его, такого, терпеть.       А в том, что всё это из-за папоротникового цвета.       Каждый год он буквально сводит Медноглазого с ума, словно клеймом разгорается где-то на изнанке сознания, тянет, тащит, заставляет скулить и ёрзать на месте. И если с ним сейчас никуда не пойти, то он, конечно, умотает сам, тайными своими тропами, исчезнет, и чёрта с два потом найдёшь, Мартри не понравилось, спасибо, плавали.       — Подожди, я сейчас, — торопливо говорит он, но ждать не оставляет, нет, тащит за собой и, придерживая за запястье, кое-как запихивает в рюкзак абсолютно случайные вещи. Бутылку воды, пластыри, бубен, календарик, фонарь, перочинный нож… Медноглазый доверчиво утыкается лицом ему в бок, забившись под локоть. Приплясывает на месте от нетерпения.       — В этом году мы его найдём, обещаю, — вздыхает Мартри.       Он сегодня лёгкий, почти такой ж лёгкий, как Медноглазый — всегда, не обязательно ступать по прогретой солнцем земле, но Мартри всё равно держится: потому что хотя бы одному из них стоило бы твёрдо стоять на ногах. Хотя бы одному, раз уж у второго уже весь мир полетел кувырком от огненного запаха, заполнившего пространство. Мартри его тоже чует — но хотя бы не сходит с ума, и на том спасибо, что ши в нём всё-таки больше, чем злого духа.       И сколько их из года в год — таких же безумцев, ищущих в тёмной летней ночи огненный папоротников цвет.       Весь праздник, собственно, идёт псу под хвост, и вместо того, чтобы вместе с другими разжигать костры, плясать вокруг них до упаду, прыгать через огонь, венки пускать по воде — вечно подбирая спущенные на воду друг другом, носить их потом, позволяя холодным струйкам стекать по лицам, вместо всего этого приходится тащиться в чащу. Но пока в Лесу цветёт проклятый папоротник, покоя не жди, конечно. И ладно было дело было только в балбесах, шатающихся по Лесу, да в нечисти, этих балбесов пугающей. Вдвоём с Медноглазым — не беда, справились бы, распутали бы дороги, разогнали бы всех, кому ночью в Лесу делать нечего. Но в том и шутка: вдвоём они всегда намного, намного больше, чем по одиночке. И без него Мартри остаётся не то чтобы бессильным, но как бы почти уходит в минус.       — Я готов, — наконец, говорит он, закидывает на плечо рюкзак — ещё бы кое-кого закинуть туда же, — и тащит Медноглазого за собой. Тот, конечно, умница, даже когда совсем сумасшедший, и если уж вцепился в чужую руку, то вовек не отпустит и не потеряется, можно не бояться.       Но Мартри вот только всё равно боится.       Ночь темнющая и такая отчаянно звёздная, а от реки всё доносятся звуки голосов, и цветами нарочно так сильно пахнет, и кострами, и молодым вином, что у Мартри внутри что-то заходится от тоски. Он ничего так отчаянно не хочет, как чтобы это безумие прекратилось, чтобы за руки можно было держаться не потому, что так надо, а просто так.       Ну, по крайней мере, венки у них есть, с иронией думает он.       Медноглазый мгновенно откликается на эти мысли, тянется, подлетая в воздух как резиновый мячик, меняет венки у них на головах местами. Рыжий улыбается через силу, на его волосах теперь золотятся лютики.       Лес стоит неприступной стеной, и здесь все запахи сливаются в один горячий и сумбурный, как сон на смятой простыне под жарким одеялом. Медноглазый шизеет окончательно, больше нечему отвлечь его от того, за чем они пришли. Прохлада реки на таком расстоянии совсем уж не ощутима.       Войти под древесные своды — обрубить все пути назад, тропинка тут же запутывается в такой тугой узел, что захочешь пройти назад, запутаешься в собственных ногах, во времени и пространстве, заблудишься, так что лучше уж даже не оборачиваться. Мартри только крепче сжимает ладошку Медноглазого, горячую в звёздно-колком и холодном ночном воздухе. В этой сумасшедшей чаще, хохочущей тебе в ответ до того, как хотя бы успеешь нормально вглядеться, все ориентиры лучше носить с собой, ни на секунду не оставляя, чтобы не украли.       Мох вместо северной стороны растёт под ногами и над головой свисает кружевом, а кроны неровные, будто рваные, и загораживают небо, так что не видно луны, а по звёздам особо не сориентируешься, когда они кружат в воздухе и забиваются в нос, как пыль.       — Отстаньте, — ворчит Мартри сердито и отмахивается. Он знает, что в Лесу сегодня полно народу, все травинки пропахли теми, кого тут быть не должно, но только чёрта с два их так просто найдёшь.       «Нужно найти цветок, — с досадой думает он. — Нужно найти цветок, и тогда всё это безумие прекратится само собой».       А мимо вот этого бревна они уж абсолютно точно проходили, но это, конечно, ничерта не значит такой ночью.       Первая тень с глазами блуждающего огонька догоняет их у третьей по счёту развилки (или первой, учитывая, что все предыдущие куда-то подевались). Взволнованно щебечет и с хлопком растворяется в воздухе, наверняка зовёт остальных. Медноглазый приветственно щебечет ей в ответ. Невероятное дружелюбие, Мартри искоса поглядывает на друга. Глаза у того абсолютно шальные, и зрачки, кажется, разного размера, всегда было интересно, мешает ли ему это.       Ходить кругами по ночному Лесу — то ещё, конечно, развлечение. Но зато они находят каменную спираль лабиринта, и тут уж даже Медноглазый почти отвлекается, смотрит под ноги с интересом, обоим до одури любопытно, что будет, если пройти до конца. К сожалению, утром найти каменный след на земле будет так же сложно, как и сейчас.       А запах наполняет воздух, кружит голову, сосредоточиться не даёт… У ши лёгкие будто огнём объяты, в горле поселился колючий кашель. Но Мартри уже научен горьким опытом, тут закашляешься, так и не сможешь прекратить, задыхаться будешь, пока воздух в лёгких не закончится на самом деле. Потом ещё заново учиться дышать, нет уж, спасибо.       По обеим сторонам их тропинки в темноте шелестят шаги, иногда видны отсветы чьих-то фонариков. Мартри даже, кажется, слышит голоса и, может быть, плач, но только шаг ускоряет и тянет приятеля за собой. Нельзя отвлекаться. Ничем он сейчас не сможет помочь. Все дорожки сейчас ведут в одно и то же место: неизвестно, куда. Ничего не зависит от дороги, которой ты идёшь.       Сотни историй написаны о тех, кто вернулся после этой ночи с седыми, инеем покрытыми волосами. Кто голосу любимого человека доверился, пошёл на зов, потерял тропу.       Мартри в этом плане повезло: единственный любимый у него рядом, вот он, щебечет и насвистывает дурашливо.       А потом возбуждённо квакает как дикая ночная птица, почти одновременно с отчаянным женским плачем где-то в стороне. Мартри, вот честно, не решился бы определять направление, пространство сжалось в одну трепещущую точку, всё происходит здесь, но, может быть, не сейчас, время растянулось невыносимо, чёрт его знает, когда наступит благословенный рассвет.       — Пошли от неё прочь! — орёт Мартри, и это единственное, что он сейчас может сделать, если только не хвататься за меч, но этого делать никак нельзя, это не по правилам, испортит весь праздник.       Хотя, казалось бы, куда уж портить его ещё больше.       Медноглазый восторженно подхватывает его голос кваканьем, и на том спасибо.       О, ну, отвлечь внимание на себя было, без сомнения, лучшим вариантом.       Глазастых теней вокруг набирается столько, что сквозь плотный рой почти ничего и не видать. Мартри морщится и отмахивается рукой. Мох под ногами становится ярко-зелёным, сочным, и где-то под ним булькает вода. Значит, добрались до болота, и тропинка теперь ведёт, виляя, вниз по склону, тут бы не споткнуться. Он отгоняет назойливые тени, как комаров, и идёт всё дальше и дальше, а где-то внизу глухо шумит ручей. Мартри мог бы прихлопнуть одной рукой, но эти твари ночные, в конце концов, не виноваты, их огненный бутон сводит с ума ничуть не меньше, чем Медноглазого.       Нечисть их почти не трогает: один, считай, свой, второй тоже, пусть и в меньшей степени, но всё равно кружит вокруг, и вот эта тропинка абсолютно точно вела не сюда, так что Мартри плюёт с высоты своего роста на все правила и сходит с неё, потому что и чёрт бы с ним, уж они-то в Лесу не убьются, а с нужной дороги ему не даст сойти если не собственный нюх, то хотя бы Медноглазый.       Судя по тому, как приятель взволнован, осталось недолго, да у ши и самого в носу щекочет, как от газировки какой-нибудь, он упрямо давит в голове на мысль о том, что всё это скоро, совсем скоро закончится. Медноглазый так вообще — скулит как потерявшийся щенок и упирается пятками в хлюпающий мох. Капризно хнычет сорванным голосом. И отпускает руку.       Мартри застывает с холодеющим сердце. Медноглазый воет на какой-то отчаянно высокой ноте, и по щекам у него сбегают слёзы, больше похожие на вскипевший металл. Он ревёт так отчаянно, что Мартри абсолютно серьёзно не знает, что делать, потому что никакого Мартри сейчас, в сущности, и нет — для Медноглазого. Потому что поганый цветок нащупал его слабую точку, впился, как клещами, натравил всю тьму, собранную за год. И глупый маленький дух оказался не готов, оказался сегодня слишком сумасшедшим, чтобы помнить о том, что он не один, никогда не один. Как же просто оказалась запутать его сегодня.       Мартри, честно говоря, в бешенстве, и, может быть, это единственная причина, по которой он не бросается назад, не хватает Медноглазого подмышку: а идёт вперёд, и под ногами хлюпает болотная жижа, ботинки промокают почти сразу, а в гнилостной темноте впереди…       Ну да. Разумеется.       Папоротников цветок — вот он, горит, пальцы обжигает, щекочет ноздри. Щебечет, как сумасшедшая птица в сбившихся часах. Дарует власть над тёмной силой, открывает все тайны и клады, взгляд пропускает за завесу будущего, любым языкам научит, даст любое обличье… Очаровывает, обманывает, вьётся, не даваясь в руки, дразнит, отвлекает…       Но только вот Мартри ничего этого не надо, ему вообще ничего не надо, кроме того, чтобы Медноглазый перестал так надорванно скулить. Мартри озверел уже от этих игр, и ему бы в жизни не сдалась такая власть, но только вот никому другому он тоже не может позволить её иметь.       Так что он пальцы сжимает только крепче вокруг искрящегося стебля, и по сторонам мгновенно начинает шипеть, рычать, квакать, небо прости, на разные голоса.       — Пошли прочь! — рявкает Мартри абсолютно зверски, почти готовый уже схватиться за меч, а потом у него за плечом музыкой звучит привычное уханье Медноглазого. Мол, это моё, это со мной, расходимся, господа, понадобится — я его сам напугаю. Очень интересный вариант собственничества.       — Идём, — вздыхает Мартри устало, и огненная волна злости в нём успокаивается, укладывается, а может, просто перетекает пламенем в цветок, полыхающий в руках.— Поставим этот салат в вазочку до следующего года.       — Поставим, — покладисто соглашается Медноглазый, на радостях забывая вернуть себе человеческое лицо, так что выходит смутное «У-хух», но Мартри всё равно понимает. На то он и лучший друг.       И где-то далеко, над выпутавшейся из клубка узенькой тропкой, наконец-то восходит из лесного сумрака путеводным огнём ясная холодная звезда.