Диалоги на тетрадных полях

      За окном расцветает круглая горячая луна. Распускается золотым цветком на лезвии горизонта. Жар проступает ночной росой на помутневших стёклах окон, когда Береника сухонькой дрожащей рукой дёргает за шнур, собирая шторы складками у карниза. За окном текут реки золотого фонарного света. Береника близоруко щурится и поправляет узкие прямоугольники очков на носу.       — Сегодня полнолуние, дорогой, — рассеянно замечает она, и на мгновение ей чудится, что из голоса исчезает скрип, и он звенит, как в далёкой, туманом затянутой молодости.       — А? Что? — Квентин просыпается в кресле, вздрагивает и часто-часто моргает, глядя на сестру. Береника подходит к нему и бережно накрывает ладонь своей.       — Полнолуние, Квентин. Смотри, как светло. Выйдем сегодня прогуляться?       — Сколько времени? — бормочет Квентин. Щурится на наручные часы, пока сестра не сдвигает, цокая языком, его очки со лба на нос. — А, ещё только десять. Подождём ещё немного, договорились? Скоро должен зайти Фред, Берри…       — Прошло уже больше двухсот лет, — сетует Береника. — Ну какой смысл в том, что он живёт отдельно, дорогой, объясни мне?! Давно нужно позвать Фреда к нам. Это же глупо, по меньшей мере!       — Потому что необходимо соблюдать хотя бы подобие норм приличий, — чопорно отзывается Квентин и поднимается из кресла, медленно распрямляя спину. Приглаживает седые волосы, оправляет тёмно-алый жилет, зевает, рот прикрывая ладонью. В темноте опасно поблёскивают острые клыки.       Береника покачивает головой, прячет улыбку от брата и идёт на кухню, разливает по чашкам воду из чайника, укутанного в плотный вязаный футляр. Чашек — три, все с одинаковым узором, сколы по краям, тонкий белоснежный фарфор. В одну она, улыбаясь, кладёт два кусочка сахара. Во все три добавляет молока, прежде чем налить заварку и кипяток.       А часы отбивают ночь, часы отбивают свет.       Квентин потягивается до хруста в позвоночнике и идёт открывать дверь за пару секунд до того, как в неё позвонят. Береника остаётся на кухне, из шкафчика достаёт остатки имбирного печенья.       — Берри! — зовёт Квентин, голос у него скрипучий, как двери в старом замке, с таким голосом в любой квартире, даже самой уютной, превращаешься в старого мрачного графа. Только слуги-горбуна и не хватает, право-слово. Беренике, видно, отведена роль красавицы, у которой старик-вампир выпил молодость, чтобы продлить себе жизнь. Во всяком случае, пока не видны острые клыки за краями тонких губ.       — Здравствуй, милый, — говорит она, выходя в прихожую. Интерьер старомодный, и тёмная мрачная картина висит над полками. Только поднимая руки, чтобы обнять Фреда, она понимает, что забыла оставить на кухне чайник. Вот значит, как выглядит старость. Фредерик ловко выдёргивает чайник у неё из рук и ставит на тумбочку, а потом подхватывает на руки и кружит, и годы как будто вовсе не властны над ним. Береника смеётся и поправляет чуть не слетающие очки.       Квентин негромко кашляет, раздражённо вздыхает и уносит чайник на законное место.       Береника ждёт, пока Фред опустит её на пол и тут же опирается на его плечо. Века берут своё, голова кружится, и квартира вокруг всё никак не желает поменять обратно местами пол и потолок.       — Прости, — шепчет на ухо Фредерик. — Всё время забываю, сколько тебе лет, любовь моя, выглядишь так же, как когда мы только познакомились.       Она только улыбается ему ласково и качает головой. И только теперь замечает огромный свёрток, прислонённый к стене у двери.       — Что это? — ахает она. — Фред, милый, ты что — сам это сюда приволок?!       — Он не такой уж и тяжёлый, — отмахивается старый друг и приглаживает вечно взлохмаченные, почти белоснежные теперь волосы. Вот уж кто всегда забывает о возрасте — и не только о чужом.       — Это наш подарок, — негромко говорит Квентин и кладёт руку Фреду на плечо. Они смотрятся рядом почти смешно, Квентин аккуратный и приглаженный до щеголеватости, а рядом неуёмный, весь взъерошенный, нескладный Фредерик, до сих пор похожий на слишком быстро выросшего щенка, так и не научившегося справляться с собственными конечностями. — Потом откроем. Чай остывает, Берри. Пойдём.       И за руку пытается увести на кухню Фредерика, но, будем честны, это Фред всегда тащит всех за собой, да и в гостях у них бывает так часто, что ориентируется в некоторых комнатах уж получше Квентина.       — Берри хочет гулять, — негромко говорит Квентин, одёргивая рукава рубашки.       — Желание дамы — закон для нас, — галантно кланяется Фред и отпивает из чашки, цокает языком. — Любовь моя, ты снова подобрала идеальное сочетание.       Береника прячет улыбку, отворачиваясь на доли секунд к окну. Ей ли не знать, что последний кусочек сахара в чашку Фреда добавил Квентин в последний момент.       Они вместе уже столько времени, что и не вспомнить, сколько. Квентин был рядом всегда, стройный-строгий, непоколебимый и прямой, как стальное лезвие, но с такими живыми глазами, что только в его присутствии юная Берри переставала робеть и стесняться. Следовал за ней тенью и стражем, охранял свою маленькую сестричку ото всех. Пока, конечно, не встретил Фредерика. Долговязого, невозможного Фредерика с вечно взъерошенными тёмными волосами да тяжеленным зонтом от солнца. Фред сказал: «Буду с вами всегда», и Берри испугалась, что брат взорвётся, но Квентин ни словом не возразил, а только кивнул сурово и пожал протянутую порывисто руку.       Так и остались, и во время учёбы в университете — во всех университетах, в каких они только ни учились, — Фред и Квентин всегда занимали одну комнату в общежитии, а Береника отчаянно скучала, но так ни разу и не смогла почувствовать ревность хоть к одному из них.       Они допивают чай, Фред грызёт печенье, и Квентин раздражённым жестом отряхивает с его щёк мелкие крошки, а потом закатывает методично рукава и моет посуду.       — И всё-таки… — начинает Береника, никак не может забыть о пресловутом свёртке в прихожей. Но Фред мягко подхватывает её за талию и кружит в танце. Лунный свет отплясывает джигу на его лице.       — И всё-таки сейчас мы пойдём гулять, любовь моя. Ты же этого хотела, правда? Квентин собирается отчаянно долго, проверяет запонки и пуговицы жилета, волосы седые приглаживает, Фред почти силой напяливает на него пальто и выталкивает на лестничную площадку, прежде чем подать руку его сестре.       Ночь звенит им в лицо. Холодным чёрным ветром, птичьим криком во тьме. Острыми лунными лучами. Верный зонт висит у Фреда на сгибе локтя, за другую руку держится Квентин, изо всех сил делающий вид, что трость ему без надобности.       Ночной мир привычный и спокойный, Берри прожила слишком долго, чтобы не вздрагивать от громких голосов и не пугаться толпы, ощущая напряжение каждой клеточкой кожи. Никогда не знаешь, что поцелует тебе руку, а кто попробует проткнуть сердце осиновым колом, кто пустит серебряную пулю в ногу твоему брату, зная, что такие раны не заживают… Береника плотнее кутается в тёплую клетчатую шаль.       Лунные лучики танцуют на влажном от вечерней росы асфальте. Настоящее плавится и меркнет за плотным туманом, заволакивающим глаза. За ним нечёткими контурами проступает прошлое. Береника крепче вцепляется в руку брата и щурит глаза.       Лунный свет обжигающе скользит по её губам, как алая кровь, солоноватая на вкус, водопадом проливающаяся в пересохшее горло. Сейчас они, конечно, покупают кровь в специальных пунктах…       Когда они были моложе, Берри так отчаянно хотела посмотреть на солнце, что не могла уснуть к утру, всё норовила хоть немного отодвинуть занавеску и горько плакала, когда солнце жгло нежную кожу. Шрамы, впрочем, давно уже прошли. Ни следа не осталось.       Но Фредерик бережно раскрывал над ними троими огромный зонт, и они сидели у берега реки, в тени кустов, укрываясь под ним и хихикая тихонько, потому что взрослые спали за плотно задвинутыми шторами и не догадывались ни о чём. А по ночам — Фред катал их на лодке, грёб всю дорогу, отказываясь от помощи, небо его знает, кого хотел впечатлить больше, притворялся, что ему несложно, но Берри-то видела, как он потирает спину и руки и морщится болезненно. Но посреди ночи можно было — опускать руки в воду и скользить пальцами по прозрачно-белому металлу лунной дорожки, можно было — смеяться и вплетать в волосы гибкие ветви ивы, можно — плести Фредерику и Квентину венки из душистых прибрежных трав и смотреть, как на губах брата проступает скупая улыбка.       И уже потом, спустя десятилетия, когда она совсем выросла, но волосы всё ещё были цвета золотого каштана, а не белого-белого снега, Квентин подарил ей плотные перчатки и шляпку с вуалью, чтобы прятаться от света, а Фред — платье такого жёлтого цвета, чтобы сразу становилось понятно, кто был солнцем для них.       Береника — вот в чём штука — никогда не чувствовала себя с ними лишней или чужой.       Они поменяли вместе столько квартир и домов, и за границами общежитий университетов Фред ни разу не жил с ними, но всегда неподалёку. Всегда так близко, чтобы видеться можно было каждую ночь, всегда — в квартире с лишней комнатой, которую Квентин церемонно звал «гостевой», или с лишним спальным местом, если вздумается остаться на целый день. Годы, десятилетия, века прошли, но рядом с ними двумя Береника всё ещё чувствует себя юной, и луна расплавленным металлом растекается у неё по венам.       Может быть, всё это было для того, чтобы теперь, в этом Городе, они могли гулять по ночам, не распуская плотно сплетённых рук.       — Пора домой, — хмуро говорит Квентин. — Луна начинает опускаться. Рассвет близко, — но в ворчании его всё равно звучит нежность, потому что кто бы следил за движением солнца, если не я, что бы стало со всеми вами без меня. Было бы очень плохо, хором думают Фредерик и Береника. Было бы просто ужасно — без тебя.       Они тяжело поднимаются по лестнице, и ноги у Береники больше не лёгкие и звонкие, как когда-то в юности, а Квентин тяжело опирается на руку Фреда, да и сам Фред дышит тяжелее. У двери брат долго гремит связкой ключей, прежде чем пропустить их в квартиру. Свёрток так и стоит у стены.       — Но что же… — снова начинает Береника. Фред хитро улыбается и кивает, мол, сейчас покажем.       — Закрой глаза, Берри, — строго хмурится Квентин, когда они начинают разворачивать упаковочную бумагу. Береника покорно жмурится, слушает шорох и тихое ворчание Квентина: Фред, ну зачем было завязывать такие узлы…       — Можешь открывать глаза, любовь моя, — ласково шепчет Фред через несколько минут.       В первые мгновения Беренике кажется, что они принесли мастерски написанный портрет, но, стоит ей пошевелить рукой и сделать шаг вперёд, изображение делает то же самое.       — Это наш подарок тебе, — тихо говорит Квентин онемевшей сестре. — Зеркала уже давно не покрывают серебром, Берри. Ничто не мешает нам видеть себя в них. Мы просто слишком привыкли не смотреться, не замечать своих отражений в витринах и стёклах. И мы с Фредом подумали… мы решили, что тебе зеркало не помешает.       Береника робко заглядывает в зеркало, аккуратно дотрагивается пальцами до пряди волос, выбившейся из причёски и ахает: левая и правая стороны не совпадают в зеркальной поверхности.       — Ничего, — рука Фредерика опускается на её плечо. — Всё в порядке, любовь моя, мы поможем. А потом ты сможешь привыкнуть.       Они обнимают её за плечи — с разных сторон. Три отражения, улыбаясь, наблюдают за ними из зеркала.