***
Марта бросает кубик: на деревянной грани выпадает полностью белая выжженная луна. Марта собирается. Надевает алую свою длинную куртку и полосатый красно-оранжевый платок повязывает на шею. Поправляет жёлтый вязаный беретик, сдвинутый набок, и прячет пушистые русые кудряшки под красный капюшон. Под конец, Марта надевает клетчатые резиновые сапоги, аккуратно заправляя в них джинсы. Когда Марта собирается и берёт в руку поводок, она выходит из дома. Когда Марта выходит на залитые лунным светом улицы, она перестаёт быть Мартой. Госпожа идёт по улицам и бездомные псы сбегаются к её ногам, тонкий ремешок поводка расслаивается, растекается тенями, тянется к шее каждого из них. Псы жмутся к земле и радостно виляют хвостами. И прячутся за ногами Госпожи, когда Зверь выходит из темноты подворотни. Даже псы боятся зверя, но только не хрупкая девочка в красном пальто. Госпожа опускается на корточки и протягивает к Зверю руки. Зверь опускает голову, вытянув передние лапы к её ногам, носом, тяжело и горячо дыша, утыкается в маленькую ладонь. Высовывает язык шершавый — касание-поцелуй к пальцам. — Рада тебя видеть, — ласково говорит Госпожа и чешет Зверя за ухом. — Пойдём. Чуешь, где наш новый друг? Где тот, кто сегодня станет одним из нас? Зверь поводит огромной мохнатой головой, словно кивает, и бежит вперёд, носом приникая к влажной ночной земле. Госпожа идёт за ним: собаки сбегаются со всех сторон, сплетаются из плотных теней, из листвы палой, из звонких отражений в лужах. На запястье у Госпожи переливается хрустальным блеском незаконченный браслет, в несколько витков обхватывающий тонкую руку. Браслет, сплетённый из сотни предсмертных слов, из сотни хрустальных слов, произнесённых в миг кристальной ясности перед порогом небытия. Такие смерти Госпожа ценит больше всего. Зверь ведёт её за собой, капли дождя высверкивают на густой шкуре. Зверь всегда чует, где скрывается то, что нужно его хозяйке. Он просыпается из соли земли, покорный её словам, он обрастает обликом — человеческим ли, но чаще звериным, — чтобы отыскать, учуять, встать на след. Останавливается он на площадке перед многоквартирным домом, Госпожа задумчиво обводит взглядом ближайшую парадную, находит взглядом нужное окно. Значит, здесь. — Здравствуй, — говорит Смерть, старый знакомый. — Ты вовремя. И отходит в сторону, а за его спиной виднеются две высокие и тонкие фигуры, сливающиеся со стволами деревьев. — Ты вовремя, — говорит Смерть, — но и они тоже. — Здравствуйте, здравствуйте, давно не виделись, Госпожа моя, — тараторит тот, что чуть выше, волосы чёрные, встрёпанные, убраны в хвост, пальцами поглаживает узенькую бородку. — Но тут, конечно, дело решённое, верно? Он наш. — Значит, говорить сегодня будешь ты, — вздыхает Госпожа, — Самаэль. Он раскланивается, чуть не подметая стылую по осени землю полами строгого чёрного пальто. — Увы, но с тех пор, как ваш… щеночек откусил нам обоим языки, а один ещё и проглотил, говорить может, стало быть, тоже только один из нас, и сегодня моя очередь, — он щурится и понижает голос до театрального шёпота: — Вообще-то, нет, не моя. Я сжульничал, — и показывает язык, тот самый, неаккуратно пришитый на место белыми нитками. Госпожа морщится: — В следующий раз попроси Шахата пришить. У него получается ровнее. Второй — кажется, ещё более тонкий, полупрозрачный почти, с волосами серебряными как самый светлый металл, благодарно кивает, приложив узкие ладони к груди. Смерть аккуратно садится на покосившуюся ограду, щёлкает пальцами, растворяя в воздухе неясно светящуюся косу. И готовится ждать. Их споры никогда лёгкими и не бывали. — Прошу прощения, Госпожа, — кланяется Самаэль. — Но вынужден просить вас уступить нам. Этот человек, к превеликому нашему сожалению, умер не с яростными словами на устах, а с печалью. Что значит — они принадлежат нам. — Он злился, — резко отвечает Госпожа, рык замирает на девичьих тонких губах. — Злился на свою смерть. А значит, слова его тоже принадлежат мне. Предсмертные слова — вот, что им нужно. Души — всего лишь пустота, ничто, лёгкий выдох реальности, не могут они принадлежать никому. Слова, о, слова — это совсем другое дело. Слова вещественны, их так легко собрать. Сто бесполезных, сто хрустальных слов, вот, что им нужно. Осталось только решить, кому же именно они должны принадлежать. Самаэль облизывает губы тонким языком, готовясь к долгим дебатам. — Злиться он, может, и злился, но только нас волнуют ведь не чувства, а слова. И он ни словом своей злости не высказал. Формулировка точная: разочарование, печаль, никак не гнев. Нам ведь надобны только слова, — шипит он негромко. Шахат пока молчит, но руки держит навесу, готовый, чуть что, вступить в диалог. — Если бы нас волновали только слова, а не чувства, — с раздражением говорит Госпожа, — то все наши споры не имели бы смысла изначально. Самаэль руками разводит: кто их поймёт, этих людей со всеми их чувствами, целой сложной симфонией эмоций в наивысшей точке. Но Госпожа — маленькая хрупкая Марта со звёздной бронёй под алой курткой — неплохой знаток человеческих чувств. Она достаёт, протянув руку, прозрачную хрустальную жемчужину, последние предсмертные слова. И сжимает её пальцами, выпуская не звучащий больше голос на волю. И закрывает глаза, прислушиваясь внимательнее. — Страх, — говорит, — отчаяние, боли очень много, ничего себе. И грусть, да, грусти тут ого-го. Светлая печаль и сожаление. Раскаяние, кажется… Досада скорее, а не настоящий гнев. И сама же чувствует пресловутую эту досаду. Ненадолго над двориком, над высокими домами, над детской площадкой повисает тишина. — Ладно, — Госпожа поджимает губы упрямо. — Забирайте. И кидает хрустальную, звучащую бусину в руки своим противникам. Шахат ловит её, согревает в узких ладонях, аккуратно нанизывает на шнур чёток, обвивающих плотно его руку. — Очень любезно с вашей стороны, — щерится Самаэль и сгибается в поклоне так резко, словно переламывается. А когда он поднимает голову, только алый плащ горит, словно пламя, в конце переулка, да ступает шаг в шаг с маленькой Госпожой огромный чёрный Зверь.Сто бесполезных, сто хрустальных слов
9 марта 2019 г. в 21:18
Примечания:
Сотая глава. Поздравляю, мы дожили.
Худенькая маленькая Марта с трепетными локонами русых волос из-под жёлтого берета кутается в длинную красную куртку, нос прячет за высоким воротником. Ветер находит её и там, задувает, играет с локонами волос.
Вокруг Марты — целая компания, кто-то курит, кто-то ждёт других знакомых, кто-то болтает ни о чём.
Марта тоже ждёт — непонятно, кого.
Они только вышли из университета, совсем недалеко остались широкие мраморные ступени, серые под серым небом. Мимо проходят преподаватели, славная девочка Марта здоровается с ними, высовывая чуть нос.
А там, на ступенях, стоит тот, кого тоненькая маленькая Марта, похожая на школьницу, совершенно точно не ждёт. Тот, от кого у неё не получается отвести внимательного взгляда из-под ресниц, из-под чёлки, из-под края жёлтого беретика.
На него, конечно, много кто смотрит: и как ему только не холодно в кожаной жилетке на тонкую цветную майку, жилистые руки, покрытые татуировками, открыты всем ледяным ветрам ноябрьским, а ботинки тяжёлые, и ноги в них кажутся чуть не в два раза больше Мартиных, и узкие штаны — чёрные, как и вся остальная одежда, в противовес медовым волосам. На него, конечно, много кто смотрит: по большей части, неодобрительно. Но никто не глядит на него так, как Марта.
Но он тоже смотрит на неё: пронзительными чёрными глазами с широким зеркалом зрачка почти во всю радужку.
— Ты чего? — спрашивает у Марты кто-то из друзей, она по рассеянности, задумавшись, не выделяет голос. — Пойдём. Ух, какой он жуткий, да?
— Жуткий, — невозмутимо соглашается хорошая девочка Марта, встряхивая кудряшками, чтобы ветром сдуло их от лица.
И бросает короткий прощальный взгляд за спину — но на широких серых ступенях университета больше никого нет, только тени стали острее и чётче.
У Марты лёгкий нрав, глаза серые в голубизну. У Марты — лучшие на факультете лингвистики оценки, аккуратный летящий почерк, умение подделать любую подпись, рассеянная улыбка да умение мастерски убедить кого угодно в чём угодно. У Марты странный секрет: кубик деревянный в кармане, на гранях которого выжжены и раскрашены белой краской все фазы луны.
И когда друзья провожают её до перекрёстка, она машет на прощание рукой, а вторую прячет в карман и кончиками пальцев чувствует, как луна поворачивается в ладони тёмной стороной. И тёмная, как обратная сторона луны, тень скользит у самых стен домов за её спиной.
Марта оборачивается и, склонив голову набок, смотрит ощерившейся тени в ответ. И под красной её курткой, под джинсами, под невысокими сапожками проступает броня из звонкого звёздного металла, из пряжи раскалённой и не остывающей.
— Спасибо, что проводил, — говорит Марта. — Рюкзак нести не надо, он не тяжёлый. Дальше я сама. Ночью буду ждать. Не опаздывай.
Тень рычит, но жмётся, словно тростник под ветром, ближе к земле и в итоге скрывается за углом дома. И только там позволяет себе снова принять облик светловолосого молодого человека в чёрной одежде.
И на жадном ноябрьском ветру ему совсем не холодно в этой его кожаной жилетке.