Диалоги на тетрадных полях

      У Вайоны отрастает огненный меч. Это всегда — как впервые влюбиться, как проснуться из долгого тягуче-липкого сна. Как встретить самого себя, настоящего, в лабиринте зеркал искажённых, где ты давно уже стал завсегдатаем.       У Вайоны отрастает огненный меч, как одновременно и третий глаз, и второе крыло, и в прямом смысле продолжение руки. Огненный клинок, от которого где-то в крови вскипает золото, и у Вайоны от этого сияния руки золотые уже по локоть.       «А если наш враг о семи головах? — хмуро думает Вайона, на пробу расправляясь новый сустав, за которым притаилась пылающая раскалённая сталь. И отвечает себе сама: — Ничего. Я всё равно буду страшнее».       Вайона — самая настоящая колдунья, потомственная, как это водится у них. Не ведьма и не городская волшебница, и от этого знания упруго и упрямо болит где-то в груди несвершившийся для неё Нижний Мир. Случившийся только так же, как и для обычных людей, так и не открывший Вайоне её сокровенной сути. Вайона сильная, в деда вся, но завидует и легкомысленной Эржебет, и Агате, которая в городе за главную. И собственному братцу, потому что Мэттью, может, в колдовстве и не силён, но зато водится с фейри, а уж кому знать тайные пути к Нижнему Миру, если не эшу.       Но сейчас, когда у Вайоны отрастает, расплавляя кости и мышцы, огненный меч, всё это становится неважным.       Меч — не живой, не говорящий, не отдельное существо, а часть её самой, — всегда приходит первым, чувствует на каком-то ином уровне восприятия, на точной частоте, чище любых охранных амулетов и талисманов. Меч отрастает, и Вайона бесшумно спускается с подоконника, на котором сидит. Подходит на цыпочках к двери и прислушивается: нет, все спят. А если и не спят — что ж: семья есть семья, но существуют битвы, в которых каждому придётся победить в одиночку.       Или не побеждать вовсе.       Вайона достаёт из-под вешалки тёплые полусапожки, припрятанные там именно на такой случай, и слышит, как над окном, рядом с тёплыми огоньками гирлянды, тревожно шуршат бумажные человечки, её единственное, хрупкое, бессмертное воинство. Второй знак. Вайона — мастерица предупреждающих талисманов, срабатывающих на любые признаки. Человечки не поспевают за огненным мечом, куда им, но зато всегда опережают чудовищ. Но, конечно, не сильно.       Чудовища со стоном сползаются в её комнату, и у Вайоны привычный с детства холодок пробегает вдоль позвоночника. Она не боится, конечно, Вайона — прирождённая колдунья, ещё ребёнком была страшнее любого монстра. Собирала у себя под кроватью всех этих тварей, прятала от мамы и дедушки, показывала только брату, Мэтти кивал и тоже не рассказывал никому. И тоже не боялся никогда. Они хором читали чудовищам книги, разыгрывали сценки, чуть ли не колыбельные пели.       Они до сих пор сбегаются к Вайоне, когда им страшно.       — Тихо, — строго говорит она и прикладывает палец к губам, критически оглядывая свою армию. — Перебудите ещё всех. Мне этого не надо.       Чудовища послушно затихают, забиваются под кровать и едва слышно стонут оттуда, сверкают драгоценными камнями разноцветных глаз.       — Я вас защищу, — решительно говорит Вайона. — Не бойтесь ничего.       Её армия жмётся к ногам и скулит из-под кровати. Её армия бумажным ветром, гирляндой колышется над окном. Вайона терпеливо вздыхает и трёт глаза. Она сама всегда была своей собственной армией.       Вайона открывает окно и аккуратно влезает на подоконник. Над почерневшим, раздевшимся на зиму лесом высоко поднимают головы подъёмные краны. Вайона приветственно кивает им, и склоняются в долгом поклоне. Колдунья смотрит туда, где уже скоро появится тонкая светлая полоса: там ничего, хотя проклятый зверь всегда приходит с востока, солнце встающее загораживает своей тушей. Ветер треплет юбку Вайоны и длинные светлые волосы, со свистом расходится вдоль огненной плоти её меча.       Вайона шагает вниз, мимо мелькает кирпичная стена дома, ряды и ряды окон. На жилетке тревожно позванивают бубенцы. Вайона мягко приземляется на снег, из-под которого проступает обнажившаяся чёрная земля. Она ступает аккуратно, стараясь не запачкать сапожки: попробуй, объясни на утром родителям, откуда на обуви взялась уличная грязь. Дед, тот наверняка не спросит, только жёстко усмехнётся в седые усы. И позволит любимой внучке со всем разбираться самой, у него вообще специфические методы воспитания, Вайона ни капли не удивилась, когда Мэтти сбежал со своим эшу на край света, а то и подальше.       «Пойдём, — зовёт огненный меч и тревожно вибрирует, дрожит в её руке, — я знаю, куда, я чувствую. Следуй за мной».       Он буквально тащит её следом за собой, Вайона едва успевает переставлять ноги, чтобы за ним поспеть. Спотыкается между застывших прозрачным отражением грязноватых луж на парковой дорожке. Между разбросанного по траве мусора.       Вайона, будем честны, очень устала. Можно быть какой угодно сильной, можно быть самой отважной из колдуний, но это совсем не значит, что однажды этот звонкий, острый, невозможный мир не переломит тебе хребет.       «Но однажды ты будешь дома», — шепчет верный огненный меч. И это, наверное, то единственное, что позволяет Вайоне двинуться дальше. Что позволяет каждый раз восставать из пепла собственных снов.       Зверя нет, но Вайона чувствует сквозящую пустоту там, где ему ещё только предстоит появиться. Она выпрямляется, звонкая и стройная, к востоку от солнца, к западу от луны. И смотрит, и видит, как его головы пиками, шпилями готического собора распрямляются над застывшим, оборванным до нищеты парком. Зверь огромен, горбатой своей спиной достаёт до самого неба, и краны тревожно качаются на ветру.       «Не бойтесь, — твёрдо думает Вайона. — Я вас защищу».       И крепче сжимает обеими руками своей огненный меч. Расплавленное золото, концентрированный свет, течёт по её запястьям. Вайона шагает вперёд, рваному кружевному ветру назло. Зверь идёт медленно, растягивает каждый шаг сладкой патокой, Вайона знает, что это лишь показная неповоротливость.       Никого нет быстрее, чем он.       И, вот беда, так ни разу она и не смогла увидеть, откуда же он всё-таки приходит. Где его логово, куда он прячется, проделав в её сердце ещё одну дыру. Куда сбегает от сияющего лезвия её огненного меча.       Вайону никто и никогда не учил сражаться на мечах, зачем тебе, девочка, в каком веке мы живём, таких как мы уже даже не сжигают на кострах. Учись колдовать, вшивай в подкладку жилетки каждое выученное заклинание. Колдовство, его пряный и горький привкус — вот твоя жизнь. Хорошо, что меч прекрасно справляется без неё. Хорошо, что он лучше неё знает, как направить удар, и как замахнуться. Как согнуть ноги, чтобы не упасть, почувствовав сопротивление живой чёрной плоти.       Прямо как сейчас.       Меч бьёт, не предупреждая, ни отзвуком не откликаясь в её голове, и торжествующе звенит о базальтовые пластины чешуи. О нефтяной этот тусклый блеск, который Вайона улавливает краем глаза, прежде чем повернуться и нанести следующий удар. Мир взрывается: зверь не щадит и сразу же бьёт в голову наотмашь широкой своей лапой. Из глаз рассыпает светящиеся искры. Из грязного месива под ногами у Вайоны прорастают гибкие лозы терновника, украшенные светло-синими ягодами. Растёт прямо сквозь закрытые веки вглубь Вайониной головы.       Меч рассекает колючие ветви, «Нет, — шепчет он, — нет, моя смелая госпожа, ещё не сегодня!»       — Так научи меня жить с этой чумой! — шепчет Вайона. Научи не умирать, когда она приходит, научи быть обычным живым человеком — я не хочу больше быть той, сквозь кого растут эти чёрные обгорелые терновые листы, в ком колючие стебли пробивают себе дорогу.       Дай мне светлое золото рук, научи, как умыться гнилой чумной водой добела. Отведи меня домой. И я больше никогда не спою севшим от крика голосом песнь этого белого симфонического дождя, проливающегося нам на головы.       Проливающегося на семь чёрных звериных голов.       Меч в руках Вайоны наносит удар за ударом, клинок со свистом рассекает предутреннюю сумеречную тьму. Зверь отзывается стонами. Зверь воет, и Вайона чувствует, как он отступает, но голова у неё гудит как разбитый колокол, а на щеке кровоточит узкая царапина.       «Бей в самое сердце, госпожа моя!» — шепчет огненный меч, полыхающий клинок, зарево ручное.       Вайона крепко смыкает увитые терновником веки и наносит последний удар.       Она вздрагивает и замирает. Меч звенящей тетивой, лезвием горизонта пронзает её собственную грудь, входит как в ножны — и над рукоятью его, над подрагивающей ладонью Вайоны пляшет в светлеющем небе несколько сияющих солнц. Она привычно тянется к одному из них — к тому, что пятое слева, что сияет теплее всех прочих, что отражает пламя её любимого огненного меча и сладким золотом вливается в глаза и кончики пальцев.       И когда зверь уходит, когда семь его голов тают среди предрассветного тумана, а солнце показывается краешком из-за горизонта. Когда ночь наконец-то отступает, Вайона остаётся в старом парке одна, растерзанная и обессиленная. Краны склоняют к ней головы, помогая подняться, и огненного меч больше нет в руке, Вайона фантомную боль ощущает от одного его отсутствия. И золота на руках теперь ещё немного больше, словно тонкие браслеты, один за другим, охватывают предплечья.       Но сегодня и она нанесла зверю страшную рану.       Вайона не знает, хватит ли у неё сил победить. Но она обещает себе, что никогда не перестанет сражаться.