Диалоги на тетрадных полях

      Джордан находит его в самый жуткий ливень, какой только может вспомнить, не считая раннего детства, когда мама отменила еженедельный поход в парк. Ревел тогда, как маленький, а ведь был уже — целых пять с половиной лет!       Но, в общем, таких дождей не было уже чёрт знает, сколько, и Джордана с выхода из участка окатывает потоком воды, куртка мгновенно промокает, становится чёрной и блёсткой, и Джордан рассеянно думает, что, может, краска небесная пролилась вниз, смыло её всей этой водой, и звёзды тоже смыло, вот и блестит.       И асфальт блестит. Красиво.       И найдёныш тоже очень красиво в эту теорию вписывается. Его тоже наверняка откуда-нибудь да смыло.       Джордан даже удивляется, как это все проходят мимо, потому что найдёныш буквально светится. Ну, то есть, на самом деле светится, абсолютно серьёзно, мягко жемчужно сияет бледная кожа, и золотые кудри — как фонарь в ночном и мокром безумии.       Он сидит на поребрике, скрестив ноги и укрыв от дождя палантином — не то чтобы себя, скорее рыжую тоненькую собаку, устроившуюся у него на коленях. И оба они дрожат от холода.       Джордан устало напоминает себе, что он не на дежурстве. Что он не обязан с этим разбираться, но…       Но от мягкого золотистого света чужих кудрей слегка кружится голова, и, в конце концов, Джордан же любит собак, правда? Всегда любил, с тех пор, когда работа полицейским ещё была просто несбыточной далёкой мечтой.       Он садится на корточки рядом с найдёнышем:       — Эй, тебе что, некуда пойти? Ты потерялся?       Тот поднимает на него глаза — серые, светлые, сумеречные глаза. Колдовские. Он не человек — тут же понимает Джордан. Ну и ладно, в общем-то, он не из тех, кто считает, будто волшебным тварям не бывает нужна помощь. Подумаешь, что пропахли магией с ног до головы.       — Я нашёлся, — говорит волшебная тварь и улыбается безмятежно, и голос у него тонкий и серебряный, но всё равно несомненно мальчишеский. А потом встаёт и смотрит на Джордана выжидающе. А дождь всё льёт и льёт ему прямо на голову, потому что палантин он всё ещё держит над собакой. И стоит он близко-близко, мол, ну что, ты нашёл меня, обнаружил в странном лабиринте сновидений, который по нелепому стечению обстоятельств называется — наш мир.       Теперь веди.       Джордан и ведёт. Не в участок обратно, как, наверное, и надо бы. Но что там с ним делать, если он не потеряшка даже, а найдёныш. Абсолютно разные вещи. Антонимы, или как это там. В общем, Джордан ведёт его к себе домой, ну, то есть, их, их с собакой, и собака прямо в прихожей отряхивается, обрызгивает их, но чего уж там, и так промокли с головы до ног. Так что они ведут собаку в ванную и вдвоём отмывают её от коричневых брызг, а она виляет хвостом и лижет Джордану руки, будто знает его уже много лет, будто он тоже капельку хозяин, и морда у неё красивая и точёная, а глаза тёмно-тёмно карие. В противовес, наверное, глазам найдёныша.       — Как тебя зовут? — запоздало спрашивает Джордан. Найдёныш сидит уютным клубком в кресле, в старой Джордановой рубашке. И собака спит у его ног.       — Айолин, — отвечает он.       Чтобы приготовить вино из клевера и мяты, цветы красного клевера и листья мяты следует собирать рано утром, когда только-только испарилась с листьев ночная роса. Затем нужно отделить стебельки, промыть цветочные головки и листья под ледяной водой из серебряного кувшина и сложить в бродильную ёмкость.       Лучшее вино получится из свежих цветов и листьев, выросших с восточной стороны холма, под первыми лучами солнца. Собирать урожай стоит в июле или августе, до этого с весны читая клеверу и мяте старые баллады и сказки.       Хорошее вино всегда помнит старые слова.       Джордан мучительно стесняется собственной неухоженной, словно бы почти не обжитой квартирки. Но Айолину — можно просто Айоло, это хорошее сокращение, всегда хотел, чтобы меня так кто-нибудь звал, и пусть будешь ты, — кажется, вовсе всё нипочём. Он перемывает прижившуюся уже в раковине посуду, пылесосит комнаты, умудряется даже почти отмыть плиту — всё это за то время, что Джордан бегает в соседний магазин за подстилкой, мисками и кормом для собаки. Хотя та, конечно, прекрасно спит и на Джордановом пледе.       Айолин рассказывает — о холмах, из которых пришёл, тех, что лежат с противоположной от моря стороны, к востоку от Города. О народах клевера и мяты, он сам-то полукровка, ни принадлежит ни тем, ни другим. Вежливо слушает о ши, об эшу, о богганах и всех прочих, кого вспоминает Джордан, но только качает головой в ответ, мол, нет-нет, я из других. Клевер и мята — мои родичи.       — Перекати-поле, — смеётся Айоло звонко и нежно, наверное, очень хорошая шутка для них, родившихся из душистых соцветий.       Он вообще — хороший добрый мальчик из старой сказки. Таких теперь, наверное, больше не делают. Он приносит домой связки сухих цветов и семена проращивает в горшках, все подоконники порастают густыми лохмами пахучих трав. Добавляет небрежно их листья в чай или кофе, готовит странные, ни на что не похожие пироги. Он говорит — я уже однажды испёк себе собаку, смотри, только нос да хвост подгорели немного, да кончик лапы не пропёкся как следует, но это не беда, правда? Правда? Он ужасно любит музыку, смотри, Джордан, эта флейта ведь совсем дешёвая, можно? Я дам ей имя и научусь играть.       И квартирку, к которой Джордан так и не смог привыкнуть, он как-то легко и непринуждённо принимает, как новый дом. И ничего, если ты не справляешься один, будем теперь вместе. Не страшно, если ты даже простые вещи иногда не можешь сделать, я перемою столько посуды, сколько понадобится, честное слово, а не я, так научим собаку, поставим ей приступку, и она уже достанет до раковины, а дальше дело за малым, всё совсем просто.       Так просто.       В отдельную ёмкость нужно всыпать сахар и влить воду, горячую, как летний полдень на южном склоне. Оставить вариться, постоянно помешивая, пока сахар не растворится до конца. Дать остыть. Процедить цветы и листья, погрузить в глубокий кувшин, чтобы остались в темноте. Влить остывшую сахарную воду да кислый лимонный сок.       Спеть травам колыбельную на древнем языке, который никто уже и не помнит, но знает каждая мать, сидящая у постели ребёнка.       Оставить стоять до следующего вечера.       Через сутки влить ещё немного колдовских слов да добавить дрожжи к кувшинной травяной темноте.       — Я отправлюсь в холмы ненадолго, — говорит Айоло, поправляет на плечах чехол с гитарой, на шею вешает варган, у пояса висит флейта. Собрался, значит, ничего больше не надо, золото волос, убранных небрежно в косу, освещает путь лучше всякого фонаря. Джордан его провожает до порога, рассеянно машет вслед рукой. Рыжая собака послушно сидит у его ног, только спину печально сгибает да прижимает большие острые уши.       Ждать вдвоём — это, конечно, проще, чем в одиночку, кто бы спорил.       Джордану мерещится, что вокруг него пузырями вспухает вакуум. Так легко сказать — ты скоро вернёшься, окей, никаких проблем, я подожду. Подумаешь, каких-то несколько дней. Подумаешь, неделя.       Дом остаётся неожиданно холодным и брошенным.       Джордан ходит на работу и смены отсиживает в участке. Утром и вечером гуляет с собакой, верно ждущей его у двери. Голову кладущей на колени. И глаза у неё внимательные и тёмно-карие — в противовес сумеречным глазищам сияющего фейри из холмов. Но всё-таки чему-то он да учится, и кое-как поддерживает порядок в одиночку, а собака и правда встаёт на задние лапы, когда он моет посуду, словно хочет помочь. Джордан с иронией думает, что, может, стоило бы ей разрешить.       И ещё — она кладёт не тяжёлую, но очень тёплую и мягкую голову на босые холодные ноги, когда он пьёт чай за столиком на кухне и смотрит в посиневшее от вечерней тьмы окно.       Оставить мятно-клеверное вино бродить на неделю в тёмном месте. При появлении осадка после — перелить в чистую бутыль из прозрачного хрусталя. У горлышка оставить трубку, чтобы позволить травяным духам покинуть ёмкость. Если не выпустить их, можно получить джиннов, и тогда каждый раз, когда бутылка открывается, придётся отгадывать загадку, где ценой правильно ответа будет заветное желание, а неправильного — жизнь.       Перелить через неделю снова в чистый хрусталь.       В тайном прохладном месте закопать на несколько месяцев. Место не помечать крестом. После перепрятать и хранить не менее года. Начисто забыть, где спрятаны бутыли, вспомнить случайно, обрадоваться, откопать.       Главное — суметь дождаться.       Джордан, подумать только, ни разу не видел, как солнце встаёт среди колдовских холмов фейри, скользит лениво босыми ногами по кругам фей, вьющимся по склонам. Как золотит свежую, покрытую росой траву, высвечивает тонкие неровные тропки, чёрт его знает, кем протоптанные.       Но всё-таки он отчётливо чувствует, и внутри что-то отдаётся тёплым толчком под самое сердце, и то ли ему мерещится это в той же самой предсумеречной синеве, а то ли и правда там, на самой границе холмов в город входит Айоло, опираясь на подаренный кем-то из родственников посох с фонарём, в котором ярко светится привычным тёплым мёдом прядь его собственных волос. На голове у него венок из луговых цветов, а в рюкзаке, уравновешивающем висящую на одном плече гитару, аккуратно в ряд стоят три хрустальных бутыли терпкого цветочного вина, и стекло всё ещё отдаёт сырым земляным запахом, как после тёплого летнего ливня.       — Пойдём встречать, — предлагает Джордан, и ноги у него лёгкие, когда он выходит за порог квартиры, а рыжая остроухая собака звонко лает и несётся следом за ним.       Дом за его спиной наполняется медовым светом сотен крошечных светлячков.