Галатея
20 октября 2018 г. в 00:53
— Если тебя не существует на самом деле — это не значит, что тебе не может быть больно, — строго говорит Тобиас. Большой, между прочим, специалист по данному вопросу. За его спиной согласно кивает Вера, их местное прочтение фразы «К гадалке не ходи», потому что сама гадалка приходит регулярно.
Галатея не отвечает ничего — сидит с неестественно прямой спиной, выхолощенная кукла, аберрация живой певучей магии этого мира. Создание человеческих рук.
Она сидит на стуле — немая кукла, на вытянутой руке держит миску с резко пахнущей краской. Тобиас вздыхает и набирает густой смеси на кисточку. Он красит ей волосы, и Галатея лениво следит из-под опущенных ресниц, как в зеркальном стекле напротив сквозь лён её волос прорастает васильковая синева.
Тобиас её создал: из детского любопытства, руками вылепил с нуля из податливой глины земли. Но полюбил всё равно создание своё легко и просто, он вообще всегда был отчаянно скор на любовь, словно боялся, что не хватит времени.
«Но мне больно, — устало и равнодушно почти думает Галатея. — Мне больно, а я даже не знаю, как и почему. Потому что никто не вкладывал в меня чувств, я знаю точно. Потому что меня даже нет, если мыслить по существу».
И когда Тобиас заканчивает красить её волосы, высушивает их феном, укладывает, как кукле — Галатея ничего против не имеет, она ведь кукла и есть. Ей, может, даже нравится, когда её причёсывают.
Но после этого можно, наконец, уйти из дома, где её так сильно любят, можно не чувствовать сочувственного взгляда Веры в спину, и можно забыть, что она — живая. Можно притвориться, что эта тягучая боль в груди — совсем не её и не ей, всего лишь странное отражение Тобиасовой любви.
В конце концов, разве не создана она по образу и подобию?
Галатея ловит взглядом лица идущих ей навстречу людей. Люди ей, вообще-то, очень нравятся. Она бы часами могла просто разглядывать их, ощущая смутную надежду найти в чужом отражении, в отблеске радужки, в глубине зрачка, в морщинке, в ямочке на щеке то, чего ей самой так отчаянно не достаёт. Чего не смогла взять даже у Веры и Тобиаса, хотя уж казалось бы.
Но сегодня Галатея здесь не за этим (если предположить, что она выходит из дома за чем-то, кроме того, чтобы спрятаться — и если бы только она сама смогла однажды узнать, от чего).
Но тот, кого она ищет сегодня, стоит на набережной канала и кормит голубей, и глаза у него горят таким внутренним светом, что любому человеку пришлось бы прищуриться, как от солнца.
Но только не Галатее. Если говорить о внешней стороне вопроса, то у неё никогда и ничего не болит. Сочинённое Тобиасом тело вовсе не для того приспособлено.
Они не разговаривают, нет. Было бы, о чём говорить. Но Галатее позволено находиться рядом, и держать зонт, когда идёт дождь, хотя никто её о том не просил, и это странным образом успокаивает её. Единственное, что говорил он ей за всё время их знакомства, в самый первый раз: «Я — Лес», и с тех пор не произносит ни слова. Галатее это, в сущности и не нужно, пока…
Пока она наивно, по-детски, учится у него любви, глядя как сияют его глаза от одного взгляда на Город, и как бьются его сердца: все, сколько есть, созданные специально для того, чтобы вместить жгучую эту любовь, из всего собранные, что только попалось под руку.
Может, он оттого Галатее и не чужой.
И как только она подходит, он передаёт ей остатки хлеба и тактично ждёт в стороне. Время для Галатеи — вступать в диалог, окружать себя курлычущим облаком сизых, белых, пёстрых голубей. Она кормит их, рассыпая хлеб со всей тщательностью, пока он не кончается, оставляя мелкие крошки на пальцах, а потом отходит. Спутник Галатеин кивает серьёзно и идёт, а она следует за ним — шаг в шаг.
И сердце у неё болит.
У её молчаливого спутника — семь сердец, им не нужно качать зеленоватую болотную воду вместо крови, у каждого из них, названного по имени, есть только одна задача: любить этот Город, хранить в своей глубине нескончаемую, безысходную любовь к нему. Такую, что не вмещалась ни в одно сердце, ни даже в шесть.
Галатее не выпало ни одного, если говорить о настоящих. Она, разумеется, в курсе мифа, из которого получила своё имя. Только Тобиас оказался милосердным творцом: он никогда не любил её больше, чем она смогла бы позволить, чем любое творение вообще — о, а любовь к созданным, им ли, не им ли, всегда давалась ему мучительно легко. И он сделал всё, что мог: он дал ей то сердце, которое смог достать, сердце плюшевой игрушки, мягкого сонного зверя. Бархатистый алый комочек под глиняным панцирем тела.
Тобиас дал ей, честное слово, всё, что мог. Только он был всего лишь уличным художником.
Спутник долго смотрит на неё и всё ещё ничего не говорит. Но из уличных художников выходят иногда лучшие демиурги, а никак не кукловоды. И даже Вера ни разу не предсказывала Галатеиной судьбы, уважая её просьбу. Потому что кому, как не уличным художникам да ярмарочным гадалкам уметь читать чужие души.
«Но у меня нет души, — думает Галатея. — Мне нечем и некого любить. Я не хочу ни сочувствия, ни помощи. Я хочу только, чтобы не было этой бесконечной боли, которой неоткуда, неоткуда взяться в нутре». И из глаз у неё капают слёзы: крупные и прозрачные, словно роса на изнанке листьев, словно капли эпоксидной смолы.
И тогда он заговаривает с ней.
— Если полюбишь, — говорит, — полуразрушенный дом — сама станешь его частью. Любовь восполняет пустоту. Ты — свой дом и есть, и наступит время, когда тебе станут не нужны опоры и костыли. Это не правда, что нужно любить себя самой, чтобы тебя полюбил кто-то другой. Для любви не нужны средства, не нужны поводы. Ты — она и есть.
Ты всегда только ею и была.
И когда он исчезает, в утреннем тумане да колокольном звоне растворяется остаётся только слабый запах смолы, хвои да берёзового сока. И Город звенит асфальтом, трепещет стенами домов, вздыхает томно каждым изгибом улицы. Весь город дышит любовью, передавая бесконечный этот пламенный вдох склонившемуся к нему Лесу, присылая ему бриз, передавая тёплыми подрагивающими ладонями первый предзакатный чаячий всхлип.
Галатея медленно прикладывает руки к груди. И переплетает пальцы, сжимая прохладными ладонями собственную трепещущую душу.