Диалоги на тетрадных полях

      Мартри расставляет сегодня по полкам свечи — голубые, как осенние ливни, хлещущие город тугими рваными струями по крышам. Уже несколько дней без перерыва хлещущие, право слово, это какой-то неверный метод воспитания, как там говорится? — «кнут и пряник», а у нас тут только кнут, да ещё и чертовски мокрый. Мартри такое абсолютно не нравится, он не приемлет бессмысленную жестокость.       — Никуда не пойдём, — удовлетворённо замечает он, разглядывая дело рук своих. — Останемся дома, потому что там чёрт-те что, даже без бантика, бантик жалко, бантик бы промок. Так что мы никуда не пойдём и будем…       — Будем пересыпать, — монотонно бормочет Медноглазый, глаза у него слипаются, из-под век сквозит огненный плавкий металл. Он и правда пересыпает — зерно из одной большой стеклянной банки в целую стайку маленьких, с плоскими боками, чтобы не могли укатиться.       — Пересыпать? — весело отзывается Мартри, он-то в отличном настроении и вполне себе бодр. — Ну да, тебе в таком виде только пересыпать. И с кем же мы, позволь спросить, будем пересыпать?       Медноглазый ради такого плохого каламбура даже глаза открывает во всю ширь. Смотрит как на любимого, но тяжело больного ребёнка. Ну, или, может, уже не такого уж и любимого. После таких-то шуток.       — Друг с другом, — наконец выдаёт он с глубоким вздохом, видимо, решив для себя, что любовь превыше всего, любимым и не такое прощают, — потому что, честное слово, если ты сейчас же не сядешь рядом со мной и не поможешь, я в тебя чем-нибудь кину.       Мартри корчит полную страха рожу, поднимает руки, мол, только не бей, не бей, мне уже страшно, и садится рядом. И аккуратно забирает банку из подрагивающих от усталости рук Медноглазого. Медноглазый благодарно шмыгает носом и сползает под стол. Вытягивается на несколько стульев, как кот, а голову кладёт другу на колени. Мелкие зёрнышки то и дело просыпаются ему на лицо, веснушками прилипают к щекам.       — Осторожнее, — бормочет он, — ты так всё просыплешь, дурачина.       — Может, ты переляжешь? — ласково спрашивает Мартри и треплет лучшего друга по волосам — там теперь тоже останутся крошечные зёрна, и если ничего не сказать, может быть, к весне они прорастут, будут зеленеть среди зелёных же прядей… — Честно, слушай, ты до чего себя довёл? Баю-бай, детка, иди в кроватку, будем пересыпать по отдельности. Не усложняй наши отношения тяготами семейной жизни, тебе говорили, что нужно иногда бывать порознь?       — Отвянь со своими дурацкими шутками, — ворчит Медноглазый и только крепче вцепляется в чужую коленку сквозь джинсы, от недовольства отращивает тонкие, но острые кошачьи когти, мнёт ими ногу Мартри. — Стоит мне отойти, как ты пропадёшь. Что я, не знаю, как это бывает?       Матри хочется сказать: о да, отлично знаешь, я на Йоль чуть с ума не сошёл, но ничего, выстоял. Мартри хочется сказать: чем я хуже, я тоже хочу пропадать иногда, мне одному, что ли, волноваться за тебя? Мартри, может, и хочется, но не слишком сильно и не теперь, когда глаза у лучшего друга больные и несчастные, и сам он смотрит строго снизу вверх и хмурится. Мартри смотрит ему в лицо долго-долго и больше совсем не хочет ничего говорить.       Только глухо ойкает, когда кот начинает карабкаться ему на плечи прямо по спине.       — Так его! — науськивает Медноглазый и условно воодушевляюще машет рукой. Кот мурлычет как старая стиральная машинка и укладывается Мартри на плечи меховым воротником, лениво играя лапой с кончиком рыжей косы.       — Да никуда я от вас не денусь! — воет Мартри, но ни одного из них так с себя и не стряхивает, остаётся сидеть да перебирать колдовское зерно. И не шевелится, даже когда колени затекают, а плечи начинают ныть от тяжести. Потому что — сам знает: денется и не заметит, так со всеми бывает, так и не замечают, бывает, собственной пропажи, и на кого тут ещё полагаться, как не на самых близких, которым со стороны всегда виднее. Так что пусть лежат и пускают ленивые урчащие вибрации от плеча вниз по спине и куда-то в коленку, пускай крепче впиваются когтями и намертво придавливают, прибивают почти к месту. Это именно то, что нужно Мартри сейчас, когда невесомые створки врат осени уже готовятся распахнуться, слышен их еле-еле уловимый скрип на самой кромке сознания, на грани нашего общего бытия. Медноглазый отзывается эхом его мыслей, утробным урчанием, и удобнее мостит голову на чужих коленях.       Часы тикают на стене мучительно ровный ритм ночи и дня да горят голубые, как осенний ливень, свечи.

***

      Он шагает — и осенний металл доспеха расцветает яркими кленовыми листьями, наплечники увивает алыми листьями плюща, трепетным кружевом осины. Идёт по Городу последний рыцарь, славное напоминание об ушедших в никуда. Под ногами у него вспыхивает искрами рыжими мокрый асфальт, а дождь расступается в стороны, приоткрывает сплошную завесу. Мол, иди, не останавливайся, тебя там давно уже ждут.       Мартри — последний пилигрим сегодня, бесконечно отставший от всех других. Каждый год он ищет Врата Мабона, осенние врата, а они, конечно, ищут его. Мартри — ищейка, гончий пёс, последнее звено вечной охоты, последний след её на этой земле.       Мартри ищет: осенние врата могут оказаться за любым поворотом, за каждой дверью может скрываться их негасимый блеск. Они зовут так, как никто никогда не звал, и голос их распахивающихся створок одновременно нежный и глубокий.       Он знает: за этими вратами ждут те, кто давно его покинул. Кто наверняка смог простить, честное слово, смог, только, пожалуйста, вернись, твой народ тоскует без тебя в золотых от палой листвы яблоневых садах Эмайн Аблах. Вернись, догони, сделай шаг, дотянувшись от одного мира до другого. Они ждут тебя, они давно простили тебе всё, что только было можно и нельзя, теперь они просто ждут, когда ты вернёшься, ибо каждый — великая ценность для осеннего народа ши. Тебе осталось всего лишь найти сияющие врата Мабона, распахнуть тонкие створки, шагнуть навстречу протянутым к тебе рукам.       Так сколько миль растянулось дорогой до Авалона?       Ты сам знаешь ответ, осенний рыцарь. И все, и ни одной.

***

      Медноглазый просыпается: лежит ещё несколько минут, ощущая под головой уютное тепло чужих коленей. Но пугающе быстро понимает, что что-то не так, подскакивает, словно пружиной подброшенный в воздух.       — Упустили! — воет он и мечется по комнате. Кот просыпается от этого мгновенно и мгновенно же понимает: и правда, упустили. И шипит, и острые когти от отчаяния запускает в подушку. Где теперь его искать?       Медноглазый носится по дому, распахивает все шкафы, двери, окна — будто ищет, будто надеется, что Мартри всё ещё здесь. Но это, конечно, глупость. Мартри там: ищет осенние врата, открывающиеся раз в год, двери в недра древних холмов, о которых Город помнит только старые легенды. О которых иногда видит сны.       — Да чтоб тебя! — рычит Медноглазый в сердцах и, как есть, в тонкой старинной рубашке, не закрыв даже за собой, выскакивает из квартиры. Кот чёрной молнией несётся за ним, огромными прыжками перемахивая через ступени, и это вниз-то по лестнице. Ночь снаружи холодная и тяжёлая, навалилась на город грузно, закрывает обзор, будто пелену ливневую накидывает на глаза. Медноглазый рычит снова и трёт глаза — и на пальцах у него остаются потёки рыжего металла. Кот тревожно метёт землю хвостом, в зубах зажимая впопыхах прихваченную из дома голубую свечу.       Медноглазый бежит: какая разница, куда, врата на Мабон могут открыться, где угодно, и это Мартри их чует, это Мартри они неумолчно зовут и влекут, как в распахнутый капкан, но Медноглазый не ши, и левый глаз, тот, что видит будущее, теперь пронзает только острой болью, да жидкая медь стекает по щекам, словно слёзы, словно ржавые капли дождя.       — Без тебя — ничего не будет, — бормочет Медноглазый себе под нос, — без тебя ничего не получится, слышишь? — без тебя и меня почти нет, ты же клялся, что будем вместе, и мне без тебя не жить, но это ладно, это я бы стерпел, но ведь и тебе без меня тоже, а ты всё пытаешься уйти за свои дурацкие врата, каждый год один и тот же номер, ну что тебя так туда тянет, не говори мне, что небытие лучше жизни без тех, кто ушёл, это не так, это неправда, ты сам в курсе.       Кот жмётся к его ногам, и на мохнатой шкуре поблёскивают капли дождя, а голова совсем уже мокрая и кажется облезлой, но свечку он упрямо держит в зубах. Медноглазый вздыхает и поднимает тяжеленного кота на руки.       — Пойдём, — говорит, — дружище. Будем думать.

***

      Врата находятся — на этот раз почему-то внутри жилого дома, и спасибо, что только на лестничной площадке, а не в чьей-нибудь квартире. И совсем невысоко, на первом этаже, подняться только от дверей. Мартри поднимается, преодолевая десяток ступеней в три шага. Створки смешливо звенят: молодец, мол, рыцарь, не опоздал.       И открываются.       За тонким узором лоз и кленовых листьев из неизвестного в этом мире ало-рыжего металла — стоят они. Мартри видит высокие стройные фигуры, тонкие черты лица, волосы длинные, любых оттенков осени, от тёплого мёда до сухой листвы. Они улыбаются. Мартри до сих пор помнит каждого из них по имени.       — Здравствуй, — шелестит ласково дева, стоящая впереди всех и протягивает руки. Наш потерянный брат, заблудившийся в лабиринте чужих снов, в этом странном сером каменном лесу. Возвращайся: чуешь запах яблок? Вся земля усыпана ими в благословенной роще. Поднимай с земли и ешь эту сладость. Тебе говорили: в раю всегда пахнет яблоками, но ты так и не поверил, ты знаешь: благословенные рощи лучше любого рая.       Мартри безмолвно замирает на пороге, не решаясь переступить. Деву оттесняет другой рыцарь, тот, с которым когда-то сражались плечом к плечу. Крепко обнимает и хлопает по спине. Мартри смутно помнит его образ: свет, плещущий изнутри, искажённые гневом черты… Он понимает теперь — то была всего лишь пародия, и прекрасное лицо не кривится от злости, а только смотрит торжествующе: наконец-то ты вернулся, снова будешь с нами, и мы отправимся в поход, знал бы ты, как тебя не хватало в нашем воинстве…

***

      — Знал бы ты, как мне всё это надоело, — сетует Медноглазый коту. Кот внимательно слушает и отряхивает шкуру от воды. Они сидят на фонарном столбе, и тут всё ещё мокро, но зато видно хоть что-то: а это сейчас важнее всего, Медноглазому и так ежеминутно приходится вытирать капающую с ресниц медь. Вытекающую. — Неужели хоть один год нельзя провести нормально?       Он, конечно, кривит душой: сам-то влипает в неприятности куда чаще Мартри, но что уж тут поделаешь. Злому духу злая судьба.       Медноглазый тяжело вдыхает, беспомощно обводит взглядом дорогу, двор и ближайшие дома, а потом запускает пальцы в волосы.       Пальцы в волосы запускает.       Запускает пальцы в цветные пряди волос.       К пальцам прилипает оставшееся там зёрнышко, одно из тех, что Мартри просыпал на спящего на коленях друга, прежде чем исчезнуть. Медноглазый смотрит на зёрнышко с недоумением, а потом трёт нос и широко ухмыляется:       — Значит, вот, как вы будете работать в этом году? А я-то уж грешным делом собрался впутать во всё Агату, у Иш’ваан помощи попросить… Ну, ладно, так даже лучше. Значит, будем колдовать.       Он садится поудобнее и забирает у кота свечу цвета осеннего ливня. Аккуратно разжигает щелчком пальцев и ставит, сжав подошвами ног. Бережно сжимая в пальцах зёрнышко морской ржи, зубами выдёргивает алую нить из расшитого ворота рубахи. Привязывает нить к продолговатому зёрнышку и, прикрывая свечу ладонью от слёз хмурого неба, пропускает самодельный маятник через пламя.       Маятник качается раз. Два. Три. Время замирает и трепещет. Где-то далеко, в полушаге от сияющих врат, Мартри замирает и хватается за грудь. Медноглазый до боли, до зубовного скрежета щурит левый глаз, так что рыжий металл брызжет во все стороны, а потом выдыхает.       — Вот гадство, — говорит. — Но ничего, справимся. Вместе как-нибудь разберёмся, а, кисонька? Пойдём, пора его спасать, — и берёт кота подмышку.       За один раз добраться не выходит: свеча гаснет в небытии, и Медноглазый несколько раз выныривает не там, где нужно, уточняя направление. За ним тянется осень, просачивается из пустоты: обрастает сединой тумана, укрывающей придорожные канавы, растекается золотым ворохом листвы на пустыре, где ни единого дерева.       На пятый раз Медноглазый останавливается у ничем не примечательного дома.       — Ближе вынырнуть не могу, — признаётся он коту, — они там с этими своими мечами, у меня аж мурашки по спине. Но в чём проблема-то: я сегодня почти совсем не ши, а злым духам по домам просто так ходить не положено. Если меня не пригласить, не назвать по имени, войти я не смогу. А приглашать меня, кажется, никто не собирается.       Он чешет затылок, а кот шипит и извивается в руках и уши прижимает, глядя в сторону дома. Медноглазый смеётся:       — Ну, тут ты прав, попробовать никто не запрещает. Мы его никому не отдадим, правда? Иди-ка сюда, — и прижимается лбом к мокрой и мохнатой кошачьей голове.       Это совсем не то, что с Мартри. Когда они с Мартри вдвоём, нет никого прекраснее, но это, может, дело личного вкуса, вон, приятели Мартри когда-то неслабо испугались. Но с котом тоже неплохо: когти получаются подлиннее и горят четыре глаза с вертикалями трещин-зрачков. Они шипят и со всей силы врезаются в металлическую дверь, рычат, бьются, стирая когти в кровь, царапая до скрежета неподатливую преграду. Дверь не откроется, не в ней проблема: всё дело в пороге, который нечисти пересекать не положено.       Но главного они всё-таки добиваются: привлекают внимание.       Грозный рыцарь хмурится и тянется к мечу, упрятанному в ножны. Тоненькая дева с волосами цвета позднего золота прикрывает рот ладонью и отступает назад. Но дело не в них, на них Медноглазому плевать. Дело в Мартри, который вздрагивает и отступает от ворот, и с глаз его спадает туманная пелена.       — Медноглазый? — шепчет он сиплым голосом. — Йоль?       Они оба успевают торжествующе взвыть, прежде чем покорёженная дверь с грохотом рухнет от очередного удара. Прежде чем они отпустят друг друга, снова станут собой. Медноглазый кубарем катится к самому основанию лестницы, но вниз — ещё быстрее, чем наверх, Мартри за один прыжок успевает, поднимает лучшего друга на ноги. Рубашка у того порвана, и весь он в синяках и ссадинах, но зато глаза сияют как раньше. А кот группируется быстрее, жмётся к их ногам и шипит, прижимая уши, на ушедший народ, и хлещет себя по лапам от злости. Рыцари и дамы невольно отступают назад: царапины от когтей этого зверя не заживают долго и болят сильнее.       — Попался! — дурашливо хохочет Медноглазый и обхватывает Мартри руками и ногами. Но Мартри не зря всё-таки рыцарь — твой рыцарь с сияющим мечом, с глазами цвета солнечного лесного ореха, — он удерживается на ногах и обнимает. И качает головой насмешливо, глядя на осенние врата, так что рыжая коса спадает на плечо. Медноглазый пользуется моментом, враз умудряется растрепать ему волосы, будто бы это — гарант, в таком виде Мартри никуда не пойдёт.       — Ну что ты меня позоришь перед родственниками, — с наигранным укором спрашивает Мартри. Но смотрит ласково. Натурально влюблённо смотрит на лучшего друга, который висит на нём всем весом и тянет к этому серому, запутанному, сонному миру, лучше которого ничего нет, и никакие яблоневые рощи с ним рядом не стояли.       И так они и стоят, пока сияющие Мабоновы врата не закроются, пока не станут прозрачными, как паутина, не исчезнут в предрассветной чернильной тьме.       Вот тогда Мартри бережно ставит Медноглазого на пол и треплет по макушке кота.       — Пойдём домой, — говорит. — Опять все планы ни к чёрту, так хотя бы рассвет встретим дома. Заварим чай и, честное слово, больше никуда не пойдём, — и на нём, слава всему, что есть в этом мире, больше не доспех, а обычная его клетчатая рубашка и джинсы.       — А в магазин за начинкой для пирога? — уточняет Медноглазый. — Дома только яблоки, а я на эти твои яблоки ещё долго смотреть не смогу.       — Разве что в магазин, — подумав, соглашается Мартри. — Хотя яблоки можно было бы испечь с особой жестокостью. Подумай об этом.       — Я подумаю, — серьёзно кивает Медноглазый, — пошли уже.       Они идут, и голубая, словно первый осенний ливень, свеча освещает им путь.