Диалоги на тетрадных полях

      — Проходи, — говорит Мартри и отступает в сторону. И чешет затылок: — И чего это ты сегодня решил прийти как все нормальные… ну, то есть, просто — как люди? Через дверь.       — Я играю, — объясняет Медноглазый. — Мне всё надоело и я решил поиграть. Буду ходить через двери. До Самайна. Потом меня, конечно, прорвёт, всё надоест снова, и я стану чудовищным хтоническим монстром. Это примерно до Йоля. Включительно, — кот одобрительно мурлычет со шкафа.       — Ага, — говорит Мартри. — Ну ясно. Стало быть, мне месяц придётся ходить везде с тобой и приглашать войти, потому что сам ты не справишься? Медноглазый передёргивает плечами:       — Ну, не то чтобы везде. Иногда у меня и так получается. Я же всё-таки не совсем злой дух, как-никак, наполовину ши!       Мартри не отвечает, просто закрывает за ним дверь. Знает же, что всё равно так и станет ходить с Медноглазым под ручку, чтобы тот, не дай небо, не застрял где-нибудь на улице или между двумя дверьми, как уже не раз бывало.       — Моя квартира сегодня нехорошая, — предупреждает он. Но Медноглазый и так чувствует: стылый запах промёрзших стен и соли с металлом вперемешку. Здесь нечасто пахнет так, но Медноглазый с таким запахом уже сталкивался.       — И правда, — соглашается он. — Нехорошая. Ну ничего, это как раз то, что я люблю. Атмосферненько. Разберёмся, что тут да как. Не переживай, дружище.       Мартри хмурится, но не возражает — и на кухню они идут, держась за руки, а оттуда доносится грохот посуды, носящейся от шкафа к шкафу, чуть не сшибая люстру. Чашки радостно переливают кипяток из одной ёмкости в другую, расплёскивая по всему столу. Тарелки будто отбивают друг другу пять звенящими боками.       — Ну-ка, тихо! — орёт Мартри. — У нас тут гости, вообще-то! Вы совсем с ума посходили?!       Посуда и не думает затихать, пока Медноглазый не воет на частоте, почти не уловимой человеческим ухом. Только тогда она замирает в воздухе и опускает, недовольно позванивая на свои места. И перестаёт радостно и приветственно поскрипывать дверь.       — Я тоже рад вас видеть, — говорит Медноглазый. — Но это не повод, ясно? Будьте паиньками, солнышки.       Темнота клубится внутри стен и подрагивают ловцы снов, покачивающиеся под потолком.       — Дурдом, — констатирует Медноглазый. Тянется, похлопывает лучшего друга по плечу: — Спасибо, дружище, всё, как я люблю. Прямо-таки уже ощущаю себя как дома.       — Главное, не исчезнуть тут, — отшучивается Мартри. И смеётся хором с лучшим другом. Нет. Такие, как они, в квартирах, полных тьмы за каждым поворотом, не исчезают, сколько ни замыкай коридор в одно кольцо, без единого выхода к комнатам.       — Ну хватит уже, — ворчит Мартри. — Хоть бы кресло дал!       «Бу!» — отзывается дом и выталкивает кресло из стены прямо хозяину под колени.       Медноглазый устраивается на подлокотнике, пока друг потирает ноги, и ловит пролетающую мимо чашку.       — Весёлый будет месяц, да? — спрашивает он. — До Самайна будут тянуть, а, как думаешь?       — В лучшем случае, — ворчит Мартри, против которого обернулась его собственная квартира. Спасибо, что надписи кровью на стенах не рисует до сих пор. А вот кота в прихожей заперла, это, конечно, обидно.       — Ладно, — отмахивается друг. — Ничего. Перетерпим как-нибудь, не жалуйся, я знаю, что тебе на самом деле нравится. Ты такой же как я, дружище, интерес превыше комфорта, — и торжествующе смешивает собственное воркование с утробным хохотом из раковинного слива. Интерес превыше всего, такая уж у нас с тобой система ценностей, никуда не денешься от этого, дружище.       Коридор со скрипом распахивает перед ними пасть. На кухне сладко и немного тревожно пахнет апельсиновым чаем.

***

      И когда холодильник тоскливо издаёт последний предсмертный вздох, Медноглазый трагично опускает голову и закрывает ладонью морозилку, как ослепшие глаза у мертвеца.       — В некроманты я не нанимался, — предупреждает Мартри прежде, чем лучший друг хоть слово произнести.       — Мир праху его! — агрессивно отзывается Медноглазый, дико вращая глазами. И хватает со стола пачку соли. Пустую, Мартри вот только-только выбросить собирался.       — Ничего-о-о, — мстительно шипит злой дух. — Ты меня так просто не остановишь!       И достаёт из кухонного шкафчика полную банку соды. Щедро рассыпает её вокруг злосчастного холодильника. Очень неаккуратным… ну, скажем, многоугольником, хотя углы, как назло, тоже сглаживает и скругляет.       — Может, хотя бы вытащим из него то, что лежит внутри, и отнесём на балкон? — устало спрашивает Мартри. Но энтузиазм Медноглазого так просто не одолеть, не на того напал. Мартри тут и сам в курсе, он довольно быстро сдаётся, вздыхает и идёт за свечами. За чёрными и белыми, расставляет их вокруг несчастного холодильника, словно росчерки туши на акварели цветастой кухни. Медноглазый путается под ногами, копается в книжном шкафчике.       На плечи ему тяжёлой пушистой грудой сваливается из-под потолка кот Йоль, Медноглазый шипит и морщится от боли, но не сопротивляется.       — Да где же она?.. — бормочет он. — Приятель, ты куда томик латыни дел?..       — Условности! — орёт Мартри, безуспешно воюющий с поломанной зажигалкой и свечами. — Возьми какую-нибудь другую!       — Ну и ладно, — ворчит в ответ Медноглазый и трётся ухом о мохнатый бок кота. Выуживает с полки сборник детских песенок. — Ну уж что-нибудь подходящее тут по-любому должно попасться!       Обряд воскрешения получается на редкость дурацким, конечно, им под стать.       Мартри берётся за укулеле и ритмично постукивает кончиками пальцев по корпусу, а потом аккомпанирует лучшему другу, поющему монотонным замогильным голосом детскую песенку, которой горн когда-то и кого-то будил по утрам в летнем лагере.       Свечи вспыхивают ярче одновременно, воздух сладковато и удушающе пахнет мертвечиной, будто и не холодильник поломавшийся пытаются воскресить, а натурально приволокли с кладбища не слишком свежий труп.       Медноглазый роняет книжку на пол — сода ураганом взмывает в воздух, забивает ноздри и уши, оседает пеной морской на волосах. Медноглазый выводит последний бодренький припев на абсолютно нечеловеческих нотах, и лицо его вытягивается в звериную морду с раззявленной пастью.       В холодильнике что-то щёлкает, гудит, затем включается свет — пахнет свежими овощами, а морозилка распахивается и из неё вылетает стая белоснежных голубей, тут же устремляющихся к раскрытому кухонному окну.       Медноглазый долго смотрит им вслед. Потом мотает головой, вытряхивая соду, и поворачивается к другу:       — Очень надеюсь, что ты не хранил в морозилке мёртвых голубей, а вот этому есть какое-нибудь другое объяснение.       — Нет, не хранил, — сознаётся Мартри. — Просто, знаешь, не могу удержаться, в твоём обществе так и тянет на дешёвые трюки. Очень хочет производить впечатление, даже если и форменного придурка. Если ты понимаешь, о чём я.       И чешет за ухом, а потом вытаскивает из него ловким движением длиннющую разноцветную ленту.

***

      На третий день кот не выдерживает и всё-таки притаскивает домой огромную крысу с перебитым позвоночником.       — Спасибо, радость моя! — так и сияет Медноглазый. — Ты всегда знаешь, чем меня порадовать!       — Не тащи в рот всякую дрянь, — закатывает глаза Мартри. Он стоит у плиты и снимает пенку с куриного бульона. — Скоро уже готово будет, ну что тебе неймётся?       — Твой суп — одна из лучших вещей в этом полном несовершенства мире, — честно и серьёзно говорит Медноглазый. — Но я всё-таки злой дух, пусть и не целиком, если тебе ещё не надоело слышать напоминания об этом, потому что мне, если честно, уже приедается. Так вот, мне бы чего-нибудь… ну, ты понимаешь. Посущественней.       Что-нибудь ещё почти живое.       Мартри понимает и благоразумно отворачивается, возвращается к своему бульону, привычно игнорируя раздающиеся за спиной хлюпанье и хруст костей. Тут уж натурально хрустит что за ушами, что перед ними.       — Салфетки на столе, — говорит, — утрись, пожалуйста, это совсем, знаешь ли, не эротично, когда ты весь перемазан кровью и кишками. Я тебя люблю, детка, но это серьёзное испытание для моих чувств, поверь мне. К слову о моей безмерной любви, а ты не заболеешь? Чёрт ж знает, где она там бегала.       — Зараза к заразе не липнет, — отмахивается Медноглазый и чешет за ухом кота. Йоль мурлычет одобрительно — ему, надо же, нравится делать подарки, только обычно некому оценить их по достоинству. — Пойдём вместе на охоту следующей ночью? — спрашивает Медноглазый у кота. Тот важно накрывает мохнатой лапищей протянутую ему ладонь. Заключая нерушимое охотничье соглашение.       Мартри замирает, спиной ощущая шелест листьев под чьим-то лёгким шагом, тяжёлое горячее дыхание, с хрипом вырывающееся из груди, шорох жухлой травы. Запах крови, наваливающийся такой тяжестью, что чуть не подгибаются колени. И, прямо над самым ухом, глубокий и мерный выдох, обрывающийся на середине. Звучащую следом за ним тишину.       — Эй, — говорит Медноглазый. — Эй, — и руку кладёт ему на плечо, обнимает за талию, лбом прижимается к ноющей паутинной дыре между лопаток. Дополняет вторым кусочком пазла, головоломкой, вырезанной из светлого дерева, выплавленной из горячего металла. В такой близости от него дышать, конечно, сразу становится намного проще. Мартри позволяет себе спокойно постоять некоторое время, не чувствуя бешеной охоты за спиной. Вспоминая, что вот это — это его лучший друг и его кот, и в глазах у них совсем нет этой страшной жажды убийства. Всего лишь дурной сон, блик на зеркальной мути. Октябрьский лесной морок.       Нужно только успокоиться, дождаться, пока перестанет ходить в руке ходуном поварёшка.       Медноглазый и кот урчат на два голоса у него за спиной.       — Давайте без таких разговоров на моей кухне, ладно? — говорит Мартри и ужасно надеется, что голос его звучит ну хотя бы немного строго. Точно не сказать, но, так или иначе, интонации хватает для того, чтобы лучший друг покорно кивнул и смиренно вернулся к столу, заваривать чай с ромашкой и шиповником.       — Я знаю, дружище, — говорит ши спокойнее. — Тебе это нужно. Осень зовёт, мне, что ли, не знать, как это бывает, — и никто никогда не знал тебя лучше, чем я, никто ещё не был — наполовину тобой. — Так что охоться, сколько захочешь.       И вечером, когда гаснет сияющий огненный шар солнца, когда звёздный свет дифракцией бесконечности рассыпается над Городом, где-то в подземных лазах, переплетающих подвалы в одну нерушимую сеть, раздаётся торжествующий звериный вой, и четыре глаза вспыхивают дьявольским светом.       Мартри вздыхает устало и постукивает пальцами по дверному косяку. Квартира отзывается хриплым простуженным дыханием.       — Ничего, — усмехается Мартри в ответ, — подружка. У нас ещё остался чай с ромашкой. Добавлю имбиря и будем тебя отпаивать — получится в самый раз. Живо в себя придёшь, — и уходит, прикрыв за собой дверь. У порога, там, где он только что стоял, остаётся лежать след из ободранных крысиных шкурок.

***

      Сбор гостей к вечеринке — дело серьёзное, начинать приходится значительно заранее.       — Может, познакомишься уже с моими соседями? — предлагает Мартри. — Они хороши, тебе обязательно понравятся. Особенно те, что этажом выше.       — Я чертовски заинтригован, — хлопает в ладоши Медноглазый. — Хоть сейчас!       — Хоть сейчас, — соглашается Мартри и суёт ему в руки блюдо с остывающим ещё только яблочным пирогом. — Вот и шуруй!       — Есть, сэр, так точно, сэр! — отдаёт честь Медноглазый. И бодро выскакивает на тёмную лестничную площадку. Хотя длинные бархатные гардины с кистями на окнах парадной — это как-то больно изысканно на его взгляд, но, если верить Мартри, это соседи сверху и повесили. Замечательные, стало быть, люди, с тонким художественным вкусом.       Если, конечно, люди вообще.       Медноглазый, дурашливо балансируя в воздухе с пирогом на вытянутой руке, нажимает стёртую кнопку дверного звонка. За дверью в унисон ему звенит тишина, а потом кто-то шаркает домашними тапочками, смотрит в глазок, натыкаясь в первую очередь, конечно, на пирог, а потом уже на сияющую улыбкой рожу Медноглазого.       — Вы кто? — сердито спрашивает невидимый пока мужчина, слегка приоткрыв дверь.       — Ваш сосед снизу на этот месяц, — с удовольствием представляется Медноглазый.       — Принёс вам домашний пирог и хочу пригласить на вечеринку в честь полнолуния.       — Давай впустим его, — слышится из-за двери женский голос, старческий и чуть дрожащий, а всё равно красивый и нежный. Дверь ненадолго нерешительно замирает, а потом открывается шире.       Ну, вампиров Медноглазый, ясное дело, узнаёт с первого взгляда.       — Добрый день, — говорит он, и, не удержавшись, придаёт лицу форму морды летучей мыши с забавным приплюснутым носом. — Мартри был прав, вы чертовски хороши и нравитесь мне.       Пожилой вампир фыркает и недовольно поджимает губы, а женщина, держащая его под руку, смеётся, рот прикрыв узкой ладонью.       — Смотри, Квентин, — говорит она, — какой приятный молодой человек.       — Я очень приятный, — соглашается Медноглазый. — Но не то чтобы особо молодой. Вы держите пирог, Мартри чудно готовит.       — Да, конечно, — соглашается старушка. Не поймёшь, с чем именно. — Ох, да что же это мы! Я — Береника, а это мой брат, Квентин, — и нежно пихает брата локтем в бок.       — Очень приятно, — цедит Квентин.       — Зовите меня Медноглазым! — смеётся тот и кувыркается в воздухе.       — Сейчас порежу пирог, — спохватывается Береника. — Пахнет великолепно, вы, мальчики, молодцы. Угостите ещё кого-нибудь.       — Вы невероятно проницательны, — раскланивается Медноглазый и целует покрытую множеством мелких морщинок на пергаменте кожи сухонькую изящную руку.       — Что ещё за вечеринка? — хмуро спрашивает Квентин, руки скрестив на груди, как только сестра скрывается на кухне.       — В честь полнолуния, — торжественно скалится Медноглазый. — Оно двадцать четвёртого, но мир этот совершенно ненадёжен, так что дату заранее не назначаем. Просто маленький очаровательный праздник для своих.       Квентин долго смотрит на него. Говорит:       — Мне такие вещи не интересны, — и молчит, покусывая губы, показывая длинные острые клыки. И продолжает с видимой неохотой: — Но Берри и Фреду нравится. Мы придём.       — Конечно, придём, — соглашается его сестра, уловившая только последнюю фразу. — Спасибо, что пригласил, милый, — и возвращает ему пирог. — Я отрезала ещё кусок для друга, надеюсь, ничего страшного?..       — Ничего, — заверяет её Медноглазый. Раскланивается, традиционно обращая лицо в совиную физиономию, и идёт дальше.       На той же лестничной площадке ему открывают сразу, и квартира светлая и приятная, а у миловидного молодого человека, встречающего его в дверях, глаза цвета яркого сияющего неба, и это несомненно отличный знак.       Был бы, если бы Медноглазый не умудрился с первых же секунд взглянуть на него проклятым левым глазом. От увиденного мгновенно перехватывает дыхание.       — Привет, меня Медноглазым зовут, а это пирог, знакомься с ним тоже, ух ты, уже порезанный, ничего себе, бери кусок, не стесняйся, ты, кстати, приглашён на вечеринку в честь полнолуния, мы с Мартри устраиваем, живём этажом ниже, — всё это он выдаёт залпом, почти на рекордной скорости, и, не выслушав даже имя нового знакомого, машет рукой и бросается к лестнице. И зачем-то добавляет напоследок:       — Скоро увидимся снова.       А, оказавшись в квартире лучшего друга, ставит остатки пирога на стул и прижимается спиной к двери.       — Больше ни к кому сегодня не пойду, — тихо говорит он. — Мне хватило, — и сползает на пол, колени обхватив руками.       Мартри понимает. Быть ши, будущее видеть одним глазом — та ещё радость, на самом-то деле.       — Ничего, — говорит он, — дружище. Мы со всем разберёмся. Вот увидишь.

***

      Меланхолия Медноглазого тянется аж до следующего утра, и весь дом чует его настроение, был бы настоящим зверем — искры электричества плясали бы от тревоги по встопорщенным шерстинкам. Стены трепещут и покрываются плесенью и осклизлым мхом красного, фиолетового, кислотно-зелёного цвета.       Мартри с утра приносит ему огромную чашку горячего шоколада с карамельным сиропом, но лучший друг только вяло благодарно кивает, мол, спасибо, но этим сейчас не поможешь, и пьёт, словно не чувствуя вкуса. И сипло добавляет:       — Извини, — окончательно разбивая Мартри сердце. Медноглазый, к несчастью, слишком уж деятелен, чтобы спокойно переносить подобные поражения: когда игры даже не случилось, всё, мы заведомо в проигрыше перед неизбежным.       И когда он почти уже приходит в отчаяние, они слышат Зов. А уж от Зова не спрячешься никуда, он примерно на одной ступени с проклятым неизбежным.       Мартри косится на лучшего друга, тот вяло улыбается через силу:       — В порядке всё. Пойдём, пока не оглохли.       «И как мы умудрились столько времени просидеть дома?» — гадает Мартри, когда они выходят на улицу. Осенью пахнет — влажной листвой, дождём, идущим снизу вверх, паутиной, сплетённой между еловых ветвей. За спиной у ши висит рюкзак, распухший от набивающей его одежды. Шляпу он пытается пристроить сверху, но её Медноглазый забирает себе и напяливает на голову, так, чтобы край полей тенью прикрывал лицо.       — Как-то он запоздал, — говорит Мартри. Медноглазый плечами пожимает:       — Просто воспользовался положением. Я бы тоже старался подольше поспать, если бы меня не по моей воле никто найти не мог. Ну ещё пять минуток, мамочка!       — Пять минуток, но никак не месяц! — ерошит его волосы Мартри.       Они проходят несколько кварталов до большого парка, и Зов впивается в уши всё сильнее, так что они оба чуть не срываются на бег. Зов не причиняет боли и физического дискомфорта, нет, но в голосе звучит такая немыслимая тоска, боль такая отчаянная, что абсолютно невозможно стоять на месте.       В парке приходится перебираться через заполненные дождевой водой канавы и, издавая с каждым шагом омерзительное чавканье, продираться между мокрыми и хлёсткими ветвями кустов.       — Ку-ку, — говорит Медноглазый, когда они выходят на место, и выглядит он уже заметно веселее, как тот, кто и правда может справиться со всем на свете. Только у таких весёлых оболдуев это и выходит.       — Смени звук на будильнике, — шутливо просит Мартри. — Так жить невозможно.       — Зато надёжно и действенно, — скалится в улыбке Осень, сидя в куче палой листвы, и демонстративно стучит зубами — ха, как будто ему на самом деле может быть холодно, гадёнышу. — Вы одежду-то принесли? Я не могу прямо так — и на улицы.       — Принесли. Хотя вышло бы эффектно, — хмыкает Мартри и кидает в него рюкзаком. Осень смеётся в ответ, потому что голое его плечо рассыпается алым ворохом листвы, и рюкзак пролетает мимо. Медноглазый морщится:       — Там вообще-то и термос был. Поаккуратнее с чужим имуществом. И так опоздал, вон, октябрь уже. Часики-то тикают, принцесса.       — Снились очень хорошие сны, — лукаво щурится Осень. — Я решил: посплю ещё немного, подманю их поближе. Пусть начнут просачиваться в реальность, Городу это не помешает. Так веселее. Разве нет?       Разве да. Так шепчут багряные лозы, увивающие старинные фонари на аллее под окнами дома и светящиеся круглые ягоды с блестящими оранжевыми боками — гесперидии светоносные. Так немо отзываются гальдраставы белоснежных птичьих стай на расчерченном миллиметровом полотне небесного свода.       Осень подмигивает притихшим приятелям и скоро одевается: натягивает чуть помявшуюся кремовую рубашку, брюки и длинное коричневое пальто. Прячет под кожу плещущие синие сумерки и пряный ноябрьский дух в ладонях. Шнурки на ботинках затягивает крепче и залпом выпивает из термоса первую порцию глинтвейна.       — Не двигайся, — азартно просит Медноглазый, прицеливается и метает шляпу. Она кружащимся сухим листом опускается Осени на голову.       — Молодец, попал! — смеётся тот и сдвигает шляпу на затылок. И, словно дружеская шутка, по цветным прядям волос Медноглазого скользит алый осиновый лист.

***

      — У нас под окном стоят леди, — глубокомысленно говорит Медноглазый. — И чутьё подсказывает мне, что им там холодно.       — А с каких это пор ты чуешь чужой температурный режим? — живо интересуется Мартри, подтягивающий новые струны на укулеле. Он едва проснулся ещё и солнечно рыжие волосы не убраны в привычную косу, а водопадом льются на кровать. Уж они-то с Медноглазым могут позволить себе вставать в середине дня.       — Ну, не знаю, — меланхолично отзывается злой дух. Забирается на кровать тоже, усаживается, скрестив ноги, и принимается заплетать сосредоточенно Мартри целую кучу тоненьких-тоненьких косичек. — Просто они такие раздетые, что я бы на их месте точно мёрз. Сужу по себе, как обычно, ты меня знаешь…       — Чего?! — Мартри подскакивает, чересчур резко выдирая свои волосы из его рук, и бросается к окну. Медноглазый ехидно щурится ему вслед:       — Не знал, что тебя настолько волнуют раздетые девушки.       — Да иди ты с такими шутками! — отмахивается Мартри. — Разве не понял, кто это?!       — Конечно, понял, — переходит на воркование Медноглазый. Ши этот звук всегда мгновенно успокаивает. — Потому тебе и сказал. Иди сюда, дай, волосы уберу, дурачина ты.       Косу заплести они, конечно, не успевают, приходится остановить выбор на низком хвосте. На улицу бегут чуть не босиком — Мартри в незашнурованных кедах, Медноглазый в трепетно розовых шлёпанцах.       С собой прихватывают целую кучу пледов и курток, чуть не рассыпающихся из рук.       — Леди! Леди-и-и! — кричит Мартри издалека. — Сюда!       Девы смотрят на него ошарашенно. Таких, как они, в дом обычно не зовут. У дев длинные ногти и зрачки в глазах, как у келпи, имеют форму креста. Они все высокие и стройные, но больше не схожи ничем, и даже одеты совсем по-разному, но — все, как одна, — чересчур легко для такой погоды. Они красивы той яркой, почти вызывающей красотой, которая на самом деле нравится немногим.       — У нас в октябре уже холодно, — строго говорит Мартри. — Мы не южный город и уж точно не ваше родное пекло.       — В отпуск собираться тоже надо уметь, — ехидничает Медноглазый. — Вам не очень-то пойдёт хлюпать носами, а?       Девушек ровно шесть — Медноглазый троим из них раздаёт пледы и тяжёлую зимнюю куртку, остальных троих оставляет Мартри.       — И имён у вас, стало быть, нет? — спрашивает ши. — Ладно, разберёмся сейчас…       — Ты, — сообщает Медноглазый бледной блондинке с огромными глазами, — будешь Лорелеей. А ты, — девушка с каре кутается в лоскутное одеяло, — Синичкой, — у третьей девушки длинные русые волосы, и в корону, в которой сухие ветки неразделимы с рогами невиданных зверей, вплетены осенние цветы. — Ну, а ты — Моргана.       — Раз такое дело, то ты, — говорит Мартри высокой рыжей девице, — Саламандра, вот ты, — печальной девочке, младшей из всех, в длинном белоснежном платье под курткой, — Кассиопея. А ты будешь…       — Вилка, — говорит дева. У неё короткие волосы странного серебристого оттенка. — Хочу быть Вилкой.       — Будешь Вилкой, — соглашается ши без единого вопроса. — Ну, а теперь пойдём к нам домой, пока вы совсем не замёрзли.       В квартире мгновенно становится тесно, и вся прохожая заставлена обувью. На четверых хватает мягких тапочек, Вилке и Синичке Медноглазый выдаёт огромные шерстяные носки с абсолютно сюрреалистичным рисунком.       — Так, а чего вы тут?.. — спрашивает злой дух, ставя чайник на плиту. Кот ошарашенно мурлычет на руках у Кассиопеи.       — Так Самайн же скоро, — пожимает плечами Саламандра. — Нам тут самое место в такое время. Пугать людей… ну, и соблазнять, конечно. Кому что нравится.       — Я больше по страху, — подаёт тоненький голос Кассиопея. Медноглазый одобрительно кивает, мол, не знаю, как там с соблазнением, но страх — это хорошо, это просто отлично. Я «за» всеми руками, сколько бы ни отрастил. Чудесный выбор рода деятельности.       — Только тут оказалось холодно, — встревает Вилка. — Мы в первый раз. А вы кто, кстати, а?       — Мы тут присматриваем за всем, — объясняет Медноглазый.       — Так уж и за всем? — Вилка недоверчиво щурится.       — За всем, что связано с Колесом Года, — говорит Мартри. — А это очень обширная и неясная сфера. Можно сказать, по-предсказательски туманная. Радость моя, что у нас из еды осталось?       — Вчерашний суп, — загибает пальцы Медноглазый. — Пельмени и макароны можно сварить. Овсянка, сэр, с черничным сиропом. Ой, ну, и фрукты всякие… И я могу поймать крысу, если кто-нибудь из присутствующих здесь ест крыс!       — А поймай! — вызывающе вздёргивает подбородок Вилка. — Моргана их ест! И Лорелея тоже.       Медноглазый закатывает глаза, на пару мгновений лишает собственное лицо кожи и показывает деве язык. Вилка коротко взвизгивает и обиженно надувает губы:       — Сразу предупредить никак было, а? Я-то думала, ты человек.       — А можно с тобой? — спрашивает маленькая хрупкая Кассиопея. — Я хочу охотиться, — и продолжает вглаживать кота в собственные острые коленки. Можно, конечно же, можно, хорошая компания лишней не бывает, а загонять добычу стаей даже интереснее.       — Иди уже, — машет рукой Мартри. — Заварю пока чай и какао. И придумаю, где бы достать им нормальную одежду. Нельзя же их в таком виде на улицу выпускать.       Об охоте воспоминания, как всегда, остаются смазанные. После неё, как всегда, слышен оглушительный грохот кожи в ушах, биение сердца на самых кончиках пальцев. Он помнит чужую тень, двигающуюся с ним в унисон, след в след, удар когтей прежде, чем успеешь подумать о нём, и солоноватый вкус заливает рот.       Кассиопея облизывает губы, перемазанные кровью, и крепче прижимает к груди сыто щурящегося кота. И глаза у девы едва заметно светятся.       — Здорово поохотились, — одобрительно говорит Медноглазый. Просто чтобы вспомнить, как это — говорить. Выплавлять внутренний неуёмный голос в понятные другим звуки.       А дома сладко пахнет яблоками в карамели. Их, оказывается, готовят на кухне Мартри, Саламандра и Синичка, и остальные девушки сидят тут же, болтают о чём-то, смеются, допивая остывший уже чай.       — Я откопал одежду, — подмигивает Кассиопее Мартри, будто по остальным не видно, что одеты они уже значительно… значительнее. И очень кстати, потому что платье девушки совсем перемазано. — В комнате лежит. Где достал — секрет фирмы. Значит, ночью сможете заняться тем, за чем и пришли. Людям придётся стать напуганными и соблазнёнными, общественность торжествует, ура-ура!       Медноглазый оглядывает кухню в поисках свободного места и со вздохом забирается приятелю на колени. Под ногтями у него тонкие тёмные полоски засохшей крови. За тонким скелетом окна распускается головокружительно синий цветок сумерек.       — Мы ещё к вам заглянем, — обещает Саламандра и вкладывает придавленному к стулу Мартри яблоко на деревянной палочке. — Но сейчас нам пора.       — Ясное дело, — кивает Мартри и свободной рукой гладит по голове дремлющего у него на руках Медноглазого. Сам полуприкрывает глаза, сквозь дрожащую рыжую пелену ресниц наблюдает, как поспешно расходятся девы, исчезают в коридоре, словно в кроличьей норе, в распахнутой пасти чудовища, в пещере сокровищ.       И проводить их в прихожую идёт только кот.

***

      Кот, конечно, отлично мог бы прогуляться и без них. Кот даже, возможно, очень сильно вожделел бы именно такого исхода. Ему, честное слово, никакая компания не нужна, если уж по-хорошему. Йоль — форменный аскет, ему вообще в этой жизни почти ничего и не надо.       Но с утра пораньше Мартри с Медноглазым всё равно выходят на прогулку вместе с ним. Как истинные сочувствующие, чьё сочувствие никому совершенно не сдалось. Кот, если бы мог, очевидно закатил бы глаза, но он только фыркает в густые подкрученные усы.       — Будь здоров, — вежливо говорит Медноглазый каждый раз, как будто кто-то поверит, что он путает это фырканье с чиханием.       Кот, конечно, гуляет без поводка и шлейки — такие штуки Йоль рвёт не задумываясь, у них классическая ненависть с первого взгляда. К тому же, можно свысока смотреть на всех проходящих мимо собак. Однако кот отчаянно милосерден и от хозяев своих не сбегает, а смирно идёт, примеряясь к их почти человеческому шагу.       — Единорог, — говорит Мартри и мультяшным жестом трёт глаза, мол, очам своим не верю. Медноглазый заботливо помогает, тоже лезет руками лучшему другу в глаза, так они и возятся, как натуральные придурки, пока Йоль сидит рядом, чинно обвив передние лапы мохнатым хвостом.       А единорог мирно гуляет по газону, жуёт задумчиво жёлтые листья, трепетно глядя огромными светлыми глазами. Умилительнейшее зрелище.       Парень в тёмной куртке с капюшоном сидит на скамейке и читает какую-то книгу, искоса поглядывая на единорога. Дожидается, пока тот подходит к нему, забирается на скамейку и ласково голову кладёт на колени. Тонким серебряным звоном отдаётся короткий стук крошечных копытец по скамейке.       Мартри с Медноглазым переглядываются, пожимают плечами и подкрадываются ближе. Любопытство превыше всего.       — Привет, — говорит Мартри, выступающий сегодня, очевидно, дипломатом. Кот издаёт гортанный зевок, забирается на скамейку и начинает умываться. Единорожек ёрзает на своём месте и с трепетом смотрит на кота. Контакт практически налажен.       — Если ты не заметил, у тебя на коленях лежит маленький единорог, — встревает Медноглазый, которому ну просто необходимо всё испортить.       Хозяин единорога — если, конечно, их отношения можно охарактеризовать так, — сдвигает капюшон с глаз и поворачивается к ним.       — Я знаю, — говорит. — Ему нравится так лежать. Он ещё немного боится дождей, в прошлом году чуть не замёрз.       — Во-о-от оно что, — тянет Медноглазый. А Мартри тем временем склоняется с высоты своего немаленького роста к новому знакомому и подозрительно втягивает ноздрями воздух рядом с его ухом. Парень ошарашенно таращится на него, но, молодец такой, даже в сторону не отодвигается. Они заслуживают уважения, эти единороговладельцы. Смелые, оказывается, ребята. Всем бы такими быть. Достойный пример для подражания.       — А, так ты некромант! — торжествующе заключает ши.       — Ты уверен? — колеблется Медноглазый, но от нового знакомого и правда сильно пахнет Смертью. Ничего такого, довольно приятный запах, Смерть вообще отличный парень. И парфюм у него — ого-го, самое то, чтобы получать пощёчины от возмущённых наличием аромата чужих духов любовниц. Но это Медноглазый, конечно, уже завернул.       — Уверен, — отвечает вместо ши сам парень. — Некромант я, некромант. Филиппе. Можете не представляться, вас и так все знают.       — Так уж и все, — кокетничает Медноглазый. Некромант в ответ поводит плечами, мол, можешь и не верить, но…       Но единорожек аккуратно выпрямляет подогнутые ножки, подходит к нему и прижимается тёплым горячим носом к руке. Медноглазый тут же становится серьёзным, опускается на колени, позволяет обнюхать всё лицо, а потом прикоснуться горячим языком к щеке. Мартри садится на корточки рядом с ним, ждёт, пока и до него дойдёт очередь. Единорожек передвигается к нему и сразу же утыкается носом в ухо, щекоча горячим дыханием.       — Секретничаете без меня? — подкалывает его Медноглазый. Ши абсолютно серьёзно кивает и выпрямляется.       Кот, оставленный в покое, благополучно скрывается в ближайших облезлых кустах.       — Так и что он тебе сказал? — приплясывает от нетерпения Медноглазый. Мартри качает головой, тепло улыбается другу и палец прикладывает к губам.

***

      И когда пепельное небо наконец разражается-рассыпается золотым звоном, песчаным шелестом, когда оно наконец трескается на куски, и вместо света сверху проливается звук, когда мир обретает дополнительную грань, плотность, измерение — зови, как хочешь, какая к чёрту разница, счастью не нужны характеристики, — когда они спят не просто рядом, а сплетясь вместе, воедино, руками и ногами, излишне, до жара тесно прижавшись друг к другу…       Вот тогда они, наконец-то, просыпаются по-настоящему.       Мартри только коротко удивлённо вздыхает, уткнувшись носом в спутанные волосы Медноглазого, ощущая их кисловатый пряный запах. А Медноглазый — Медноглазый-то! — ничего не говорит вообще, только прижимается крепче, и прикрывает глаза, и обвивает себя чужими рыжими длиннющими прядями, как паутиной.       Но встать всё равно приходится. Встать, потянуться, аркой выгибая выступающий под ставшей вдруг такой тонкой кожей позвоночник, выскочить из дома и отойти от него на почти бесконечные несколько метров — и если бы не держались за руки, не вынесли бы этой пытки.       Но держаться за руки, конечно, никто не запрещает. Значит, вполне можно терпеть.       Значит, можно выдержать нелепо долгие мгновения, пока они не переглядываются и не читают разрешение во взглядах друг друга.       У зверя, которым они оборачиваются, грациозные движения, нежный и текучий изгиб шеи и металл пламени притаился в глазах. Он одним прыжком взмывает к небу, этому прозрачному небу, похожему на дымчатый хрусталь, на серебристую сантолину, на первую ноту скрипки.       Их никто не видит — так безобразно рано на тихих улицах наступил этот серебряно-золотистый рассвет.       Зверь распахивает обе пасти, языки высовывает, ласково урчит, пугая стаю голубей в парке, опускаясь в кучу сухих листьев, подгибая многосуставчатые лапы. Это — крайняя степень единения, громкое «да», высказанное миру       Да, будь, обязательно будь, потому что — здесь мы можем быть вместе, потому что сегодня мы и есть любовь. Да. Да.       Сегодня весь мир — музыка, перелив тысячи окарин, звон калимбы и зурны, струны банджо и пипы протянулись проводами. И любой запах, любое касание непременно обращается в звук на грани слышимости, нарастает, наступает изнутри как тёплая волна под тонкой костяной оболочкой черепа.       Эта музыка звучит, только когда мы с тобой — наконец-то одно целое, нырнуть с головой — в сущности друг друга, переплестись сознаниями и разумами, не злой дух, не древний эльфийский воин, сегодня мы с тобой — самое великолепное из чудовищ, воплощённое счастье. И пока так — мы можем и лежать в куче рыжих листьев, пропахших осенью и дождём, и нестись по протоптанному пунктиру облачных рельс, и плясать на гибких проводах, зарождая фонарную дрожь между гибкими скатами крыш — всё это одновременно, у нас хватит лап, глаз… У нас хватит чувств на всё это великолепие.       Но всё хорошее, конечно, кончается. Как звенит земная твердь от неумолимого совершенства наших движений — в полной слаженности с собой.       Но руки расцеплять всё ещё не обязательно, и на кончиках пальцев дрожит торжествующее счастье бытия.       — Дружба — это магия, — сыто щурится Медноглазый и быстро облизывает губы. Пробуя на вкус последние отзвуки их золотого октября.       — Я скучал по тебе, — честно говорит Мартри. И сжимает тонкие пальцы, на кончиках которых всё ещё выблёскивает рыжий металл.

***

      — Ты в курсе, что твоё печенье кусается? — спрашивает Медноглазый. Мартри смотрит на него как на бесконечно любимого, но непроходимого идиота, очень скептически и сверху вниз.       — Разумеется, в курсе. Ты что, любовь моя? Приди в себя, это же октябрьская выпечка! В воздухе невыносимо пахнет Самайном, Хэллоуином — называй, как хочешь! Колесо Года нависло над головами всех живущих, и нам от него не деться в первую очередь. В курсе ли я?! Ха! — заканчивает он на выразительной нотке праведного возмущения.       — Всё, всё, не читай мне нотаций! — машет на него руками Медноглазый и коварно исподтишка отгрызает пряничному агрессору голову.       У Мартри — истинно эльфийский талант, имбирное печенье он и то лепит просто так, без формочек, вырезает ловко из тонкого слоя теста ножом. Пряничные монстры с щупальцами, хвостами, шипами, со множеством лап и зубов нетерпеливо шипят и рвутся во все стороны. Мартри сердито шлёпает их плашмя ножом и убирает противень в духовку.       Медноглазый прижимается почти носом к горячему стеклу, смеётся под нос, глядя, как выпеченные звери пляшут над пламенем, урча, подставляя носы, как грозно ревут, обрастая почти взаправдашней шерстью, почти достоверной чешуёй.       — Тебя что, не учили не дразнить диких зверей? — интересуется друг, обхватывает его за живот и поднимает в воздух. Медноглазый вертится и выворачивается, как уж, пока его не опускают бережно на раскачивающуюся табуретку.       — А они не сбегут? — качает он её ещё сильнее и хищно вперивает немигающий взгляд в духовку.       — Сбегут, — охотно соглашается Мартри. — В том и смысл. Самый простой способ раздать печенье всем, кто его заслужил. Ты был хорошим мальчиком в этом году, признавайся?       — Даже если нет, своё печенье я уже пожрал, — Медноглазого, кажется, этот вопрос не слишком волнует, судьба печенья важнее: абсолютно сытому хищнику нравится, когда у жертвы есть шанс на выживание. Особенно в виде острых имбирных зубов. — А выжившие одичают в Лесу?       — Всенепременно. Одичают и зачерствеют, — торжествует Мартри. — И, следовательно, будут в полной безопасности. Тебя устраивает такой расклад?       Медноглазого устраивает, Медноглазый, положим, в полнейшем восхищении. Кусачее имбирное печенье прочно занимает одно из первых мест в его личном рейтинге, где-то рядом с пирогом, полным живых поющих птиц, и говорящих пряников с предсказаниями. Медноглазый в этом плане просто потрясающе любвеобилен.       — Открой окно, как соберёмся выпускать, — просит Мартри, — а то они нас сожрут. Пусть лучше бегут сразу.       Медноглазого дважды просить не надо, он бойко взбирается на подоконник и остаётся сидеть там, радостно болтая босыми ногами. Пальцами постукивает по оконной ручке. Пока заняться нечем, он старательно выводит на запотевшем стекле непонятные символы, буквы множества древних алфавитов. Они чуть светятся разными цветами, так что получается целая гирлянда, вьющаяся по окну. Под ней Медноглазый хулигански рисует жуткую рожу.       Мартри следит за ним краем глаза:       — Подумать только, — вздыхает он, — что главным счастьем и буквально смыслом моей жизни, в самом прямом значении второй половинкой, станет кто-то, пишущий на моих же окнах такую похабщину на языках, для того не предназначенных.       — Для этого почти все языки предназначены одинаково, — возражает Медноглазый, и, может, кажется, что у него покраснели кончики ушей. — Ну, может, некоторые чуть больше остальных. И вообще, красиво же, иначе бы свет не вышел, любуйся, радость моя, абсолютно уникальная формула сочетания символов, сам придумал. А мастеров прочитать всяко не найдётся, ну и не парься!       Мартри только хмыкает себе под нос и снимает фартук.       — Открывай окно, — говорит.       — Сейчас рванёт? — восхищается Медноглазый, поворачивая и дёргая ручку, ветер ледяной впуская в кухню, сам с подоконника чуть не сваливается.       — Ещё как, — довольно скалится рыжий ши, открывая духовку.       Имбирные чудовища с низким рыком вырываются на волю, отлепляют нетерпеливо конечности и головы от промасленной фольги. Мартри с врождённой грацией запрыгивает на табуретку с ногами, над головой поднимает второй противень, полный заготовок. Чудовища рвутся к окну: прыгают, взлетают, карабкаются по выложенным у стен пирамидам…       Медноглазый звонко лает, шире распахивая окно, балансируя на самом краю. Один из зверей всё-таки, извернувшись, кусает его за палец. Злой дух возмущённо шипит и клацает зубами, спугивая печенье.       Мартри хмурится и подбирает с пола последнее — помесь оленя и волка со львом, лапа которого всё же прилипла и оторвалась.       — Ничего, — покровительственно говорит он. — Мы тебя есть не будем. Подержи-ка, — и бережно сажает сдобного монстра лучшему другу на плечо.       И убирает в духовку следующий рычащий противень.

***

      Джерри, надо сказать, один из самых неожиданных гостей в их доме, каких вообще можно представить. Хохлится и глядит сердито из-под насупленных бровей, но всё равно — вот, стоит на пороге, руки скрестив на груди.       — Ага, — говорят Мартри и Медноглазый не хором, но хотя бы хорошо слаженным дуэтом. Джерри дёргается и смотрит неприязненно, и, кажется, тронь его, затрещат электричеством обнажённые нервы:       — Вы что, всё теперь делаете вместе, да?       — Не завидуй, — отмахивается Медноглазый. Облизывает губы и смотрит пронзительно: — Нет, серьёзно: не завидуй. У вас с твоей человеческой девочкой всё впереди. У людей такое получается гораздо чаще, чем ты думаешь.       — Я сюда не за этим пришёл! — огрызается Джерри, ему, понятно, всё ещё не даёт покоя то, что в прошлом феврале Медноглазый оказался прав.       Мартри облокачивается делано небрежно на дверной косяк:       — Ага, милый принц, но ведь о том и речь: зачем же ты сюда пришёл?       Джерри мнётся, словно бы стесняется сказать.       — Хотел в этом году пойти с вами на Самайн, — наконец, с неохотой признаётся он. И бросает затравленный взгляд, ужас в трещинах помутившейся радужки. Но над ним никто не смеётся, хотя уж казалось бы — с кем имеет дело. И Джерри постепенно смелеет, продолжает: — Вы же людей пугать пойдёте, правильно? Я тоже в этом мастер, так почему бы и нет?       — Видите ли, ваше высочество… — задумчиво тянет Мартри.       — У нас немного разные подходы, — влезает Медноглазый, на этот раз им даже смотреть друг на друга не приходится, можно просто прижаться, прикоснуться на пару мгновений костяшками пальцев, искры вскользь пустить всплеском, мимолётным контактом. Джерри хмурится и снова складывает руки на груди, словно замыкает на себе самом засов.       — Не-не-не! — машет руками Мартри. — Ты не подумай! В любой другой день, может, и пожалуйста, но в Самайн никак нельзя. И, если уж начистоту, тебе на него лучше вообще на улицы не соваться.       — Это почему ещё? — заносчиво спрашивает Джерри, почти оборачивается Джэр’Майо, настоящим собой, бешеным злым духом. Но осекается, когда ему в четыре руки машут, мол, да заходи ты уже, ну что за ребёнок, на пороге встал, ни туда ни сюда, тут такое право только у кота, тоже мне!       И даже больше, его не только в квартиру приглашают, а ещё и проводят на кухню, и спрашивают: что, мол, кофе, чёрный как твоя душа? Только и остаётся рассеянно ответить: да, пожалуйста. Потому что квартира-то, конечно, как квартира, не очень новая, потрёпанная, яркая вся: но только всё равно пахнет тем жутким вывернутым пространством, которое он в феврале и видел. Как в таком месте можно спокойно жить — непонятно. Даже таким, как они.       — Так вот, — говорит Медноглазый, ставит перед ним чашку кофе без молока и сахара, — видишь ли, на Самайн тебе на улицу никак нельзя. Потому что страх бывает разный, и твой тут никак не годится. Если хочешь, детка, мы тебя целиком конфетами засыплем, даже бегать собираться не придётся.       — Почему это не годится?! — щерится Джерри. — Отличный способ! Не понимаю я, да чёрт возьми, ну они же вас не пугаются! Вздрагивают только, да и то скорее от неожиданности! Но вы же такое можете, вы бы их всех запугали!..       Медноглазый отточенным жестом поправляет на носу несуществующие очки.       — Вот потому, — нравоучительно говорит он, — ты и принц, а мы тут — короли. Не нужен никому такой страх, ясно? Грош такому цена.       Джерри больше не отвечает, только рычит, распахивая пасть. За свою способность пугать он буквально готов оторвать кому угодно голову.       «Вот и нет!» — вспыхивает бездонная чернота на дне глотки. Страх создан ради страха, это высшая его форма, лучшее из искусств. Пугать людей так, чтобы они больше никогда не приходили в себя, чтобы сердца замирали абсолютно на самом деле, чтобы подпитывали тебя собственной слабостью, видениями в кошмарах.       Медноглазый издаёт звук буквально закипающего чайника и сжимает руки в кулаки, держится.       — Вот и да, — выдавливает сквозь стиснутые зубы. — Только сам знаешь, к консенсусу мы в жизни не придём, так что сиди дома и не высовывайся, а то придётся тебя припугнуть. На Самайн страх нужен для памяти и для смеха, для того, чтобы уравновесить чашу весов, и чтобы те, кто похуже тебя, не почуяли добычу и не вернулись.       Джерри уже не слушает, он распахивает пасть шире и нависает над котом.       Но Медноглазый быстрее оказывается, это, в конце концов, почти что его квартира.       Лёгким рывком выворачивает пространство, превращает каждое движение в жуткий скрежет, проваливающийся во тьму. В бесконечное яркое ничто вокруг, неистовое и безмятежное одновременно.       — Тихо! — рявкает Мартри, и в руках его сияет ясным светом белоснежный клинок. Одним жестом возвращает истрёпанную реальность на место. — Разошлись…       Медноглазый голову опускает, проводит ладонями по лицу, словно стирая морок, а потом смеётся. И пихает встрёпанного Джерри кулаком в плечо.       — Не выходи на Самайн на улицу, не совершай ошибку, — просит он. — А мы тебе принесём целый мешок конфет. В качестве моральной компенсации.

***

      Хозяйка приходит ближе к вечеру, когда солнце, как волшебный огненный цветок, клонится к горизонту на стебле темноты, распускает на ночь широкие синие листья, распластывает их над Городом.       — Здравствуй, — ласково говорит Мартри и улыбается. И когда Хозяйка делает шаг, подол тканной зелёной юбки скользит по пыльным коричневым полусапожкам осенним, квартира умиротворённо вздыхает и отзывается нежным лавандовым звоном.       Медноглазый выглядывает из кухни, кивает понимающе и гасит свет, оставляет по стенам светящиеся ожерелья ягод и причудливые светильники грибных фосфоресцирующих шляпок.       — Что у… ничего ж себе, — удивлённо вскидывает брови Хозяйка. И смотрит прямиком на абсолютнейше непристойную светящуюся надпись на окне.       — Никто не прочитает, никто не прочитает! — передразнивает Мартри похрюкивающего от смеха Медноглазого.       — Это уникальный декор! — оскорбляется делано тот и отрывается от пола, завивает, свившись полукругом над плечами Хозяйки, словно диковинный воротник. — А у тебя что случилось, золотце?       — Тысяча бед, — говорит Хозяйка и отважно улыбается, но брови сводит сумрачно.       — Это как тысяча и одна ночь? — уточняет Медноглазый. Хозяйка утомлённо кивает, мол, умница, угадал.       Угадал, что кому бы, как не ей, взвалить на себя тысячу бед в одиночку, не разделив их ни с кем. В особенности, конечно, с Мастером.       — Жадина! — возмущается Медноглазый.       — Совсем нет, — слабо усмехается Хозяйка. — С кем и делить беды, если не с вами, верно? Это тот случай, когда беда чаще всего приходит всё-таки одна, по одной за ночь, если быть точной. Но это обычно, а сейчас Самайн, а за ним и Йоль, вот они и озверели совсем. Набрасываются скопом. По одной я справлялась, мне ли не справиться, но теперь…       И опускает руки, усталые тонкие руки с проступающими синими венами, исцарапанные, будто обезумевшим от ярости котом.       Мартри и Медноглазый переглядываются. И, ни слова друг другу не говоря, выпускают: один — когти, второй — светоносный сияющий клинок, вырастающий прямо из ладони, сквозь кожу, оставляя кровоточащую царапину. Медноглазый повисает вниз головой и слизывает горчащую эльфийскую кровь языком.       — Мы готовы, — говорит Мартри, гладя его костяшками пальцев по щеке. Небрежно дёргает плечом, отращивая звонкий рыжий доспех.       — Это даже хорошо, что они такой кучей прут, — заявляет Хозяйке Медноглазый. — Значит, сейчас с целой толпой разом и покончим, и тебе не придётся их терпеть годами.       Далеко им, конечно, идти не приходится, только пройти в гостиную, где больше места для манёвра.       И как только падает темнота, первая из бед просачивается через неплотно прикрытое окно. У беды острый широкий клюв, когти на кончиках несоразмерных крыльев и огромные белые глаза на выкате. Она торжествующе пищит и бросается к Хозяйке. Но подлететь не успевает, Медноглазый ловит её когтями, как крупного мотылька.       — Это только начало, — печально говорит Хозяйка.       И, к сожалению, оказывается права. Беды больше не прячутся и совсем не боятся: они приходят роем, огромной мрачной тучей в хлипком проёме окна.       Квартира недовольно ворочается, словно почёсывается, замыкает большую комнату, превращая её в капкан.       Не для своих хозяев и их гостьи, понятное дело. Для злосчастных бед.       В бой рвётся даже Йоль, ему дай только повод поймать какое-нибудь колдовское существо. Мартри чуть люстру мечом не сшибает и смеётся, а беды слетаются на свет его волшебного меча, как бабочки на огонь.       На ясное благословенное пламя, сияющее в маяках островов фейри.       Но в какой-то момент беды всё-таки заканчиваются, и Хозяйка вздыхает с облегчением, стряхивает с рук маслянистый тёмно-серый пепел, осыпающийся с их крыльев. А Медноглазый перестаёт жутко хохотать и на четвереньках сползает по стенке с потолка. Спасибо, что голову не выворачивает как во второсортных ужастиках.       А потом они все как-то дружно, не сговариваясь, забираются на стол и садятся спиной к спине, болтая ногами. Слушают наступившую тишину. Йоль агрессивно намывает лапы и уши.       — Уборку теперь делать, — вздыхает Хозяйка, стряхивая жирные хлопья со столешницы.       — Да фиг с ним, разберёмся, — отмахивается Медноглазый. — Меня вот что больше волнует: сколько их тут? Давайте посчитаем, интересно же, сколько осталось.       Мартри откидывается на спину, голову устраивая на его коленях, протягиваясь, стало быть, через ноги Хозяйки, и потягивается до хруста в позвоночнике:       — Я сейчас ничего убирать не буду, — удовлетворённо сообщает он. — Но готов принимать ставки, если этим займётся кто-нибудь другой, вперёд, дамы и господамы!

***

      И наступает день, когда зеркалам, наконец, окончательно наскучивает постылая реальность. Из распахнутых порталов стёкол плещут прямо в небо звонкие птичьи стаи, облачную синеву зеркало выплёвывает, продолговатые тёмно-красные ягоды с острым запахом восточных пряностей.       Мартри с утра смотрится в зеркало и видит там отражение чужого девичьего лица.       — Привет, — дружелюбно говорит ши. Отражение показывает язык и прячется за раму, на его месте расцветает из семян подсолнуха тонконогий аист, грациозно расправляет золотистую изнанку крыльев.       — А я сегодня вполне ничего так, — довольно констатирует Мартри, вертясь перед зеркалом, глядя как длинношеяя птица изящно переступает с ноги на ногу.       — Уж прости, но сегодня главный красавчик тут я! — хвастается Медноглазый и встаёт рядом с ним.       В отражении у Медноглазого — множество голов, и ни одной его собственной в этом букете человеческих, звериных, птичьих и даже рыбьих.       — Сорок семь, — говорит Мартри, завершив подсчёт. Медноглазый усложняет ему задачу, как может, вертится, головы меняются местами.       — Сорок семь, — горделиво соглашается Медноглазый и сияет от счастья.       Но ты думаешь о том же, о чём и я, приятель: нехорошо, что всё это великолепие досталось только нам, мир тоже заслужил быть отражённым, он большой молодец, стоит много лет и простоит, если повезёт, ещё побольше того.       Большое напольное зеркало они, конечно, с собой не берут, просто разворачивают его так, чтобы отражалась большая часть комнаты и дремлющий на шкафу кот: его зеркало отражает осколками серебряной пустоты и, почему-то, зелёными ёлочными шарами.       Берут несколько небольших круглых зеркалец, в витых рамах: столько, сколько находят. И ещё одно, тоже круглое, Мартри снимает со стены и передаёт другу.       И выбегают на улицы, и Мартри выгибает коленями назад мозолистые птичьи ноги, а Медноглазый смотрит во все стороны одновременно, зрение преломляется и выдаёт всё время разные картинки, как будто ещё одно зеркало: смотря какой головой повернёшься.       Но подсолнечный аист, последний из Городских ши, хорош невероятно во всех ракурсах и палитрах, одно удовольствие на него такого смотреть.       Зеркала держат — кто как. У Мартри два, одно вверх направлено, второе — вниз. К бесконечному синему небу, открывающему натуральный зеркальный коридор за трепетной завесой лёгкого тумана, и к земле, которой тоже досталось, надо срочно отразить её в свихнувшихся зеркалах, показать, чего она на самом деле стоит.       Из земли в зеркалах чего только ни прорастает, рифмующиеся строки пробивают асфальт и распускаются песнями, а из придорожной грязи расцветает сладостный запах яблочного пирога и карамели.       Медноглазый идёт рядом с ним, выставив зеркало прямо перед собой. Он не видит, что отражается в тонкой пелене стекла, но сорок семь любопытных голов всё пытаются подсмотреть. Подсмотреть, как зеркало снимает маски с действительности.       Мир расцветает в зеркалах, перетекает из одного осколка в другой, меняется и плавится, а диагоналями строчек швов несутся через него выпуклые разноцветные звуки.       — Неплохо вышло, — констатирует Мартри, оглядывая хаос, который они оставляют за собой.       Медноглазый кивает, мол, ага, наконец-то мир вокруг соответствует моему чувству прекрасного. Наконец-то я сам ему соответствую.       О тебе и говорить нечего, ты всегда был до неприличия прекрасен.       — Не позавтракали же, — вспоминает Мартри. — Пойдём, хоть шоколадку на двоих купим.       Они заходят в первый попавшийся продуктовый магазин, зеркала оставляют на улице, кладут на землю, прислоняют к стене под разными углами, чтобы отражали всё что ни попадя.       И потому, когда они возвращаются, а крыша соседнего дома уже обернулась белоснежным восточным драконом, свернувшимся клубком, а дерево у тротуара со скрипом разматывается из клубка ниток и поднимает ветви всё выше и выше, пока не увеличивается в два раза, удивляться тут совершенно нечему.       И как только дракон опускает украшенный кисточкой чешуйчатый хвост к земле, Мартри спрашивает:       — Ну так что, пошли, что ли? — и даёт лучшему другу руку, и ведёт его вверх, как по гладким шёлковым ступеням. Зеркало одно Медноглазый прихватывает с собой, крепко зажав подмышкой.       А потом они устраиваются, спинами прижавшись к пластинам гребня, сопряжённым из карнизов и водостоков, Медноглазый поднимает зеркало обеими руками и бросает высоко-высоко вверх, навстречу небесному синему пламени, и рассыпчатым крупинкам птиц, и хрупкому кружеву тёмно-синих туч.       Зеркало разбивается, и тысячи осколков разлетаются в разные стороны. И в каждом из них пляшет золотокрылый аист да кривляются сорок семь смеющихся голов.

***

      Грохот настигает их через потолок, когда Мартри флегматично бренчит на укулеле, а Медноглазый утыкается носом в книжку, с ногами забравшись в низенькое кресло. От шума он вздрагивает и бросает на Мартри несчастный взгляд. Тот отвечает ему сочувственным вздохом. А через потолок уже тянется алый дым, невидимый для людей, запах боли и страха, обретший плоть. Скапливается под потолком клубами и волнами.       Мартри рычит как зверь, была бы шерсть — встала бы дыбом на загривке. А Медноглазый сжимается в комок и жалобно скулит.       — Делать нечего, дружище, — вздыхает Мартри, — пойдём. Нужно же помочь. Хотя бы теперь.       И они идут, и лестница на два пролёта, всего на этаж выше, тянется бесконечно, скачут ступени, словно мячик на верёвке, то ближе, то снова вдаль. И мы же не знали, что это случится сегодня, мы же не могли предупредить, мы же не…       Но они всё-таки доходят, конечно. Всякая мука однажды кончается, вот в чём главное благословение нашего глупого мира.       А наверху они сразу натыкаются на взъерошенного Квентина, застывшего в дверях.       — Пахнет кровью, — встревоженно говорит вампир. — Из соседней квартиры.       — Мы разберёмся, — коротко отвечает Мартри. — Идите домой.       Дверь незаперта, и от этого ещё страшнее, и живых здесь, кажется, нет, потому что Медноглазый и без приглашения проходит безо всяких проблем. Мартри достаёт меч и оттесняет друга за спину, но тот упрямо вылезает вперёд и мерцает в темноте чужой прихожей яркой медью глаз.       — Здравствуйте, дорогие мои! — всплёскивает руками Самаэль, стоящий в коридоре. На нём, как обычно, костюм под длинным чёрным пальто, да ботинки блестят сквозь заросли уютного пушистого коврика перед дверью, наверное, в ванную. — Какая радость, что вы здесь! Не ждали, не ждали!       — Привет, — вяло здоровается Мартри. От алого дыма, скопившегося в квартире, тошнит и нечем дышать. — А вы почему?.. Это же не в вашем ведомстве.       — Смотря, о ком ты говоришь, — с удовольствием готовится вступить в полемику Самаэль и прищёлкивает пальцами. — Основной клиент, так сказать, своего исполнителя уже нашёл, но, экая забавная штука, трупов тут два.       — Два? — сипло переспрашивает Медноглазый. Но Мартри хмурится и кивает:       — Сам убийца тоже, — говорит. Самаэль живо кивает и растягивает губы в добродушной улыбке:       — Так что мы тут, считайте, с инспекцией, дорогие мои. Ну как, партнёр, что там?       Последний вопрос обращён к Шахату, бессменному напарнику Самаэля. Он, в отличие от него, почти совершенно беловолос и немногим ниже ростом, но одет почти в точности так же. Только в ладони сжимает чётки из округлых хрустальных бусин. Шахат кивает меланхолично и жестами показывает, мол, нашёл. Идём.       — Как всегда, лаконичен, — разводит руками Самаэль. Мартри и Медноглазый следуют за ними. В липком дымном воздухе из ниоткуда тревожно раздаются телефонные гудки.       — Нам бы тоже найти, — ёжится Мартри. Самаэль разводит руками:       — Извините, дорогие мои, но вы правильно сказали: призраки невинно убиенных к нашему ведомству, к счастью или же несчастью, не относятся.       Кухня выглядит жутко, здесь дыма больше всего, а на полу большие липкие пятна крови. Чьи-то следы. Медноглазый в воздух подлетает, чтобы не касаться их, оказывается в облаке дыма, и лицо его откровенно зеленеет. Мартри отворачивается от неестественно вывернутых тел и сглатывает тяжело. Самаэль цокает языком:       — Да уж, перепуганные призраки, ещё не осознавшие, что они теперь такое — страшная штука.       Медноглазый шмыгает носом и проглатывает надрывный вой, но все присутствующие его всё равно отлично слышат. Мартри крепко сжимает его ладонь в своей: держись, дружище, ты же знаешь, мы не могли помочь, не должны были даже словом себя выдать, он — не наш, и не нам спасать всех приглянувшихся людей. Мы же потому почти и не дружили — с обычными-то людьми, разве забыл? Только с Вацеком и сложилось, да ещё с Ираве, но она разве считается.       — Как же всё сложно, — сердито говорит Медноглазый. Шахат меланхолично разводит руками и достаёт из тонкого портсигара сигарету. Самаэль с готовностью щёлкает зажигалкой. И сигаретным дымом дышать всё-таки легче, чем этой алой мерзостью, гнилостным ароматом убийства.       — Ладно, — хмуро говорит Мартри. — Нам надо хозяина квартиры искать.       — Конечно-конечно, — соглашается Самаэль, чересчур интенсивно кивая головой. — А мы с коллегой, пожалуй, вызовем полицию, так в таких случаях делают? Ох уж эти мне сложные человеческие делишки, нельзя, что ли, по старинке…       Ангелы смерти, что уж там, не самые приятные собеседники, но и не самые худшие. Своеобразные, но и только. Инспекторы те ещё, что им до чужой смерти, сколько они их видели, это у ши сердце не на месте.       Квартира становится похожей на лабиринт, как только они настраиваются на поиск призрака. Коридор вьётся лентой Мёбиуса, комнаты им подсовывает в случайном порядке. Мартри плашмя бьёт клинком по стене:       — Ну-ка, прекрати!       — Эй! — кричит Медноглазый. — Сюда! Слышишь меня?! Мы поможем найти выход, обещаю! Мы сможем помочь, только иди к нам! Где ты?! Мы не сможем сами тебя найти!       Призрак вываливается им навстречу не из стены, как можно было бы ожидать, а из обычного дверного проёма, кажется, из пресловутой ванной. И в руке сжимает злосчастный телефон.       — Тихо, тихо… — шёпотом говорит Мартри и убирает меч. Призрак смотрит на них дикими глазами.       — Мне страшно, — хрипло говорит он. — И больно. Я не понимаю, что происходит!       — Тебя убили, — со страданием говорит Медноглазый. И вздрагивает от ощущения чужого страха и горя. От почти парализующего отчаяния. Но призраков этим не проймёшь, знание о собственной истинности кроется у каждого из них внутри. — Но только ты сам видишь, этим всё не кончается! Ты всё ещё есть. Мы тебя видим.       — Я помню чужого человека, — ещё тише говорит призрак, и глаза у него всё такие же голубые, как при жизни. — И ещё, что было очень больно и страшно. И до сих пор больно. Так теперь всегда будет? — они оба поспешно мотают головами. Нет, конечно нет. Не всегда. — И я падал, и падал, и падал, и падал, и уже хотел упасть, но только не получалось. И мне просто было очень страшно, а перед глазами всё плыло и никак не выходило сфокусироваться. И комнаты все перепутались, а стены были как рыболовная сеть, и я хотел убежать, но никак не мог. Стал звонить другу и…       — Сигнал не проходил? — понимающе спрашивает Мартри. Голубоглазый призрак удручённо мотает головой:       — Совсем нет, я дозвонился со второго вроде раза, просил приехать, и в ответ очень шумело, пришлось переспрашивать, но я расслышал. Он едет, но только на другом конце Города, долго ещё…       — Вот что: надо тебя отсюда вывести, — решительно говорит Медноглазый. — В квартиру он тебя никак не найдёт, а вот на лестнице будет попроще. У призраков всегда сначала проблемы с тем, чтобы покинуть место… ну, место, где они стали такими.       О том, что уж с чем у призраков нет проблем, так это с тем, чтобы уничтожить своего убийцу, он не говорит. Такие новости о себе лучше узнавать аккуратно.       Они подхватывают призрака под руки, на вопрос: как, я же теперь нематериальный, плечами пожимают — а чего ты хотел, кто тебе сказал, что мы материальны до конца?       Выбраться выходит не сразу даже втроём, но тут, неожиданно, приходят на помощь инспекторы чёртовы: Шахат с Самаэлем. Оставляют в прихожей пепельницу, и выбраться на запах виноградного табака Шахата — раз плюнуть. Надо их потом отблагодарить, — отмечает про себя Мартри. Неплохие же ребята, а что ангелы смерти, так это с каждым могло случиться, бывает и так, что профессия сама настигает нас.       На лестничной площадке голубоглазый призрак выдыхает спокойнее.       — Дождись своего друга, — велит Мартри. — Как-нибудь разберётесь, не вы первые. И скоро приедет полиция, сможешь — объясни, что да как, но в квартиру пока не суйся, завязнешь. Ты про рыболовные сети правильно сказал.       — И на вечеринку приглашение не отменяется, — не к месту говорит Медноглазый. — Приходи, если захочешь.       Имени его они так и не узнают.

***

      — Но мы же не виноваты, — несчастным голосом говорит Мартри. Он сидит на подоконнике у распахнутого окна, а по небу разливается рассветная акварель.       — Конечно! — живо откликается Медноглазый. Есть у него, правда, сомнения насчёт этого «мы», но раз Мартри и теперь предпочитает не разделять их, то, конечно, лучше ответить так. Мартри-то и правда ни при чём.       Мартри трясёт головой. Он себя ощущает — загнанным зверем, и собственная квартира впервые за всё время кажется ловушкой. Почти впервые: когда только пришёл, ощущал себя так же. Стоял на пороге, с рюкзаком на спине (полупустым, не было у них тогда вещей, но у людей так принято), с котом на плече: это я теперь тут буду жить? это и есть дом? Нет, вы что-то путаете, дом — это совсем не об этом. На кой мне нужны эти страшные стены.       Но ничего, обжился. И привык понимать это место как своё. Научил его шутить, становиться лёгким и невесомым, открывать новые двери и закрывать старые, свивать комнаты в цепочки и тасовать их, как колоду карт.       Но теперь страх возвращается. Мартри муторно и страшно, и хочется сказать «пойдём, наконец, домой. Я хочу домой», но дома у них никакого, кроме этого, нет.       Медноглазый всё отлично понимает. Ластится к коленям и говорит:       — Пойдем, прогуляемся, а?       Вечерние улицы для того и существуют, чтобы утолять любую печаль, ты разве забыл?       Медноглазый смотрит на сиреневое это небо сквозь телейдоскоп, и невидимые пока созвездия выпукло расцветают у него перед глазами. Мартри держит друга под локоть, чтобы предательски приземлённый мир не бросился к нему под ноги, пока он смотрит на небо.       — Мы не виноваты, — уже решительнее говорит Мартри. — Нам же правда нельзя помогать людям, потому что если уж помогать, так всем, а это ну никак не получится. Есть те правила, которые нарушать нельзя.       — Мы не виноваты, — рефреном отзывается Медноглазый. — Он был не наш. А как стал наш, мы сразу пошли к нему. С ним всё будет хорошо. Другу его, кем бы он ни был, придётся привыкнуть, но, в конце концов, личность не у всех связана с оболочкой.       — Мы не виноваты, — шипением отдаётся голос из тени Мартри. Ши останавливается и строго смотрит себе под ноги:       — Та-а-а-к, — говорит он. — А это у нас тут что такое?       Чёрная жижа в смятении мечется из стороны в сторону, но на свет ей нельзя, а больше деваться некуда. Особенно когда глаза Медноглазого угрожающе вспыхивают, а клыки перестают помещаться в рот, прорастая несколькими рядами.       — Это, — нечётко от большого количества лишних зубов говорит дух, — наш убийца. И я ему сейчас наваляю.       — Мы не виноваты! — возмущённо шипит хмарь чёрная — навь, проклятый дух убийцы. И ближе жмётся к асфальту.       — Дадим возможность объясниться? — неуверенно спрашивает Мартри. Медноглазый колеблется, затем глубоко вдыхает и прячет клыки.       — Я сегодня на редкость всепрощающ! — цедит он. — А Мартри так вообще — ангел во плоти! Так что благодари его за то, что я тебя не добью прямо сейчас! И призрака несчастного голубоглазого тоже благодари, потому что он тебя случайно проклял, и тебе теперь от этого страдать, и это ещё один голос в пользу того, чтобы не добивать тебя окончательно! Пошли домой.       И сердито шагает обратно. Мартри идёт за ним, не оглядываясь, и крошечная чёрная тень поспешно направляется вслед за ними.       В комнате Мартри тут же гасит свет, пока Медноглазый расставляет свечи, оставляя полумрак. Навь тут же разрастается на всю стену, нависает над ними, но ши зло смотрит, скрестив руки на груди, и в отсветах пламени его рыжие волосы пылают ещё одним огнём.       — Только попробуй! — рявкает он.       За окном — тоже кромешная тьма, и небо больше не похоже на акварельную зарисовку. Нави в этой мгле уютнее, но и Мартри с Медноглазым совсем её не боятся. Тоже мне. Темнота, подумаешь. Кот спрыгивает со шкафа на колени хозяину и басовито урчит, унимая нервную дрожь, и невзначай запускает когти в вытянутый хвост нави, многозначительно глядя на него.       — Говори, — хмуро говорит ши.       И часы отбивают полночь, когда убийца начинает рассказ.

***

      И приходит ночь, когда древнее глядит из пустых блёклых глаз снулой рыбы, выброшенной на берег. И приходит ночь, когда ничто распахивает свои стеклянные двери, мир этот впуская безбрежно в себя.       У него четыре лапы, четыре быстрые гибкие лапы да шёлковый хвост веером, да осень, растекающаяся под лопатками, да болотная тьма, ниже, там, за жёстким изгибом грудины. У него глаза были — чище золота, мрак пополам с кувшинками прорастал из боков.       Он пророс в этот мир — прорехой его, первой гибкой лозой полуночи. Предрассветным сладостным кошмаром. И время высолоненными белыми скалами прорастало в его костях.       Мир пах дождём и сединой предполнолуния. И откуда-то издалека раздавался запах чужой тёплой крови, её чёткий и равномерный стук.       Так и нёсся на него, сквозь косые струи, сквозь взгляды древних, несуществующих больше королей, сквозь развалины храмов древних, пиками пронзивших небесный свод, насадивших его, как бабочку на иголку.       Но в городе заплутал, как в каменном лабиринте, и ветер разбивался об обрывы высотных домов по обе стороны от тропы. И вой мешался с надсадным этим стоном, с хрипом задыхающихся поездов.       Квартира тоже попалась — случайно, одно из многих гнёзд, словно у морских птиц, укрывших цветным пологом скалы. И первым инстинктом было — бросаться на них, на тех, у кого кровь слаще пыли и теплее последнего звона, на тех, кого не бывает в твоём призрачно-прозрачном Ничто. На тех, для кого не существовало на самом деле — его.       Подавился кровью сразу же, она оказалась не только сладкой, но и жёсткой, скребучей, как алмазная крошка в горле. Она заполнила и обернулась болью за секунду до того, как он сам стал — боль.       — Ладно, — говорит Медноглазый. — Положим, мы тебе верим. И что дальше? Вернуть назад, в Ничто, тебя уже не выйдет. И человек уже погиб.       Навь виновато скулит и жмётся к полу.       — Нет, подожди, — хмурится Мартри. — Есть у меня одна идейка…       И встаёт со своего места, и руку протягивает к нави, недоуменно тявкающей под его ладонями. Обретающей облик стройной гончей с осенью вдоль лопаток, с золотыми глазами да хвостом веером.       Навь неуверенно обнюхивает свой хвост и бока, извернувшись, ходит по кругу, будто пытается собственный хвост поймать. Но останавливается и смотрит внимательно, когда Мартри щёлкает пальцами.       — Значит, так, — сурово говорит он. — Не знаю, как у вас там с этим обстоит, но у нас это называется искуплением или вроде того. Человек, которого ты убил, стал призраком. Он, конечно, в долгу не остался, но тут его вины нет. А ты вернуться домой всё равно не сможешь. Так что предлагаю условия: может, и несправедливые, да уж какие есть. Будешь нашему призраку спутником, станешь беречь его от всего на свете, всегда поклянёшься быть рядом с ним. И никогда, никогда не скажешь, кто ты такой.       Навь склоняет голову набок, внимательно слушая, и, надо же, неумело и неловко виляет хвостом, как глупый городской щенок. И язык чернильный вываливает из пасти.       — Ага, — веселеет Медноглазый. — Вот это ничего себе. Устраивает, значит. Ну, тогда с полнолуния и начнёшь.

***

      — А с какой стати сегодня, собственно, полнолуние? — уточняет Мартри. Ещё только шестнадцатое число, полнолуние, если по календарю смотреть, будет двадцать четвёртого. Но серебристая и абсолютно полная луна уже висит в тумане, похожем на розовую сахарную вату.       — Не знаю, — чешет щёку Медноглазый. — Но всегда можно спросить госпожу.       — Подожди, это в смысле — Госпожу или госпожу Луну? — переспрашивает Мартри. Молчание повисает, пока Медноглазый, вращая глазами, решает, а о ком же, собственно, речь.       — Обеих, — решает он, наконец. — Только не сейчас, наверное. У нас же вечеринка по планам.       Мартри хлопает себя по лбу: ну конечно же, раз полнолуние, значит, сегодня придут гости и нужно подготовиться!       — Я пойду на кухню, — сообщает он, — попробую хоть что-нибудь успеть. А ты, радость моя, займись украшением квартиры. Или, по меньшей мере, уборкой.       — Шнелле-шнелле, — покладисто соглашается Медноглазый. — Так, ребятки, пошли, — и берёт подмышку кота, а навь и так вертится нетерпеливо под ногами, метёт хвостом. Медноглазый смотрит на него строго: — Я всё ещё очень на тебя зол, — говорит. — Но ты всё равно идёшь с нами. Надо же тебе научиться быть хорошей и воспитанной собакой. Поможешь нам с Йолем — экзамен сдан.       Мартри возится на кухне, посуда, звеня, вихрем летает вокруг него, удобно устраиваясь под руками. Ши умудряется каким-то чудом не путаться в продуктах и рецептах: разом готовит и глинтвейн, и запечённую рыбу, и тыквенный суп, и целых два разных пирога. Он, конечно, сразу оказывается по уши в муке, но больше посуда не буянит, а ножи бодро сами собой кромсают тыкву и яблоки.       Пробегающий мимо Медноглазый завязывает косу друга тяжёлым узлом на затылке, скрепляет длинными вязальными спицами.       У Медноглазого, в принципе, довольно специфические представления об украшении (и даже об уборке), но это не страшно, пока совпадает со вкусами ши.       И висящие на окнах, аккурат рядом с нецензурным выражением на древних языках острые лучи звёзд вместо гирлянд — это именно то, что нужно. А розовый ватный туман Йоль и навь общими усилиями вытаскивают из-за окна, занавесями развешивают по всей комнате. Стол Медноглазый сдвигает к самой стене, оставляет рядом с ним несколько кресел. Скатерть щелчком пальцев окрашивает в цвет серебра.       Первые гости начинают подходить, когда Мартри убирает оба пирога, кое-как вместив, в духовку.       Стоят за дверью Хозяйка и Агата, держат с обеих сторон за спинку кресло Мастера.       — Еле затащили, — хмыкает Агата, выгибая бровь. Шутит, конечно. — Остальные тоже хотели пойти, но не сложилось. Сам понимаешь, полнолуние наступило внезапно.       И, видно, они задают тон вечеру: не приходить по одному.       Потому что дальше приходят соседи сверху, всем скопом: смущённая Береника с хмурым взъерошенным Квентином и, наверное, в противовес ему, их взбудоражено улыбающимся другом, с порога представляющимся Фредом. И, чуть не сталкиваясь с ними у дверей, — голубоглазый призрак по имени Вилле и тот самый его друг.       — Я Марк, — говорит он. И добавляет: — Я предсказателем работаю.       И смотрит пронзительно и ещё немного устало, вроде как — я вас понимаю, я всё понимаю и не виню. И никто не винит.       И пушистая гончая вьётся в ногах Вилле.       — Это наш подарок, — весело говорит Медноглазый. — Тебе. Чтобы охранял.       А больше, собственно, никого и не ждут. Собираются у стола, Мартри приносит блюдо с рыбой и кастрюлю супа, а Медноглазый на голову ставит сосуд с глинтвейном и балансирует с ним от самой кухни.       Но в двери снова звонят — в тот самый момент, когда он опускает грациозно сосуд на стол.       — Девочка-стрела! — хором орут Мартри с Медноглазым и наперегонки бросаются открывать дверь. Сталкиваются в прихожей, свиваются в один хохочущий клубок, распутывая вязь замка.       Ираве стоит на их лестничной площадке и смущённо улыбается — а за спиной у неё уверенной громадой маячит Вацлав.       — Вацек и девочка-стрела пришли, — с удовольствием констатирует Медноглазый. — Ну, проходите.       Лунный глаз светит им прямо в окно, Фред и Марк специально раздвигают занавески шире, чтобы свет первого снега и светлого металла залил всю комнату. А комната расширяется под этим взглядом, стены уходят вглубь и раскрываются внутрь самих себя.       И когда они танцуют — или сидят в кресле, или стоят у стола, или алая кровь глинтвейна льётся в раскрытые губы, — холодный лунный взгляд с интересом скользит по счастливым лицам.       И Мартри с Медноглазым переглядываются: понимают, что не придётся никого спрашивать. Не придётся звать Луну или искать Госпожу в алом плаще.       Полнолуние пришло к ним раньше на неделю: всего лишь, чтобы взглянуть на них.

***

      Лес встречает их непроглядной и хмельной еловой мглой. Дыханием сумрака на губах и затхлым духом близлежащего болота.       — Ну и место они выбрали, — чешет за ухом Мартри. Из волос сыплются мелкие веточки, сухие листочки да хвоя.       — А мне нравится, — выступает в защиту ночного леса Медноглазый. Глубоко вдыхает запах осеннего тления.       — А я и не говорил, что мне — нет, — разводит руками Мартри. — Давно пора было выбраться в Лес.       Лес согласен целиком и полностью, он их действительно будто бы ждал и отпускать теперь просто так не собирается. Коряги подсовывает под ноги — и тут же устилает землю мягким пружинистым мхом, хвощами да папоротниками. Лес выдыхает ночь, нежный трепет крыльев в темноте, шорох в полуночных душистых травах, скрежет сверчков, блуждающие огни мешаются в ногах.       Когда под ногами начинает откровенно чавкать, Мартри как-то машинально ускоряет шаг, и Медноглазому ничего не остаётся, кроме как следовать за ним бегом.       — Чуешь их? — с интересом спрашивает он.       — А то! — весело отзывается ши. — Чуешь запах винограда? Это табак, который курит Шахат. Мне ли не знать, я его сегодня столько купил…       А уж на болоте найти дом Шахата и Самаэля проще простого.       Они живут в старой легковой машине, заржавевшей совсем, с места не сдвинуть, со снятыми шинами и пустотой под капотом (зато в багажнике, кажется, ещё завалялась какая-то дребедень). По обе стороны, рядом с дверьми, в землю упираются прислонённые к ней толстые, но неровные сухие ветки, собранные в сноп и связанные над крышей выцветшей лентой. Получается этакий шалаш, в который словно бы въехала легковушка.       Мартри стучит костяшками пальцев по двери. Открывают ему сразу же, под торжествующее захлёбывающееся бибиканье, к тому же, но дверь заклинивает, так что приходится здорово помучиться: они тянут снаружи, пока Шахат толкает изнутри.       — Проходите, драгоценные мои! — кричит изнутри невидимый пока, но неизменно жизнерадостный Самаэль.       Чтобы влезть внутрь, Мартри приходится согнуться буквально в три погибели. В машине чудовищно тесно. Медноглазый ловко пробирается на одно из передних сидений, заехав лучшему другу коленкой по лицу. На заднем сидеть втроём никак не получится, и вдвоём-то неудобно, потому что своё кресло Самаэль спереди отодвинул совсем до упора, чтобы удобнее было закидывать ноги в блестящих дорогих ботинках на руль и издавать пяткой бибиканье, схожее с криком какой-то измученной ночной птицы.       — Здравствуйте, здравствуйте, как же я рад вас видеть! — если уж Самаэль начал говорить, его так просто не заткнёшь, так что Мартри поспешно прерывает его ворчанием:       — Вам тут не тесно? — потому что у него-то даже ноги вытянуть нормально не выходит.       — Условность, мой дорогой, — разводит руками ангел смерти. — Нам ведь не нужен дом, если речь идёт исключительно о потребностях, сам знаешь, но мы тут в образе людей, а людям положено где-то жить. Так что нас всё абсолютно устраивает, не правда ли, милый мой Шахат?       Шахат согласно кивает и делает руками знак, мол, подождите, сейчас разберусь.       — Условности — это я одобряю, — шипит Самаэлю на ухо Медноглазый. Тот раскланивается и откидывается назад ещё сильнее, чтобы помочь напарнику зажечь самокрутку.       Шахат выдыхает ароматный густой дым сначала кольцами, а потом сплошной струёй.       И пока ты не видишь стен — считай, что их и нет. Пространство расширяется, дым густой застилает его целиком, словно накидывает покрывала на неприглядный старинный гарнитур.       Никуда не девается только руль, на котором лежат ноги Самаэля, но и он как будто вырастает из дымного ничего.       — Очень кстати, — с облегчением говорит Мартри. — Мы, между прочим, вам подарки принесли, — и протягивает Шахату несколько пачек купленного им табака. Шахат благодарно кивает и убирает подарок во внутренний карман пальто.       — Лови, — Медноглазый небрежно перебрасывает Самаэлю на соседнее сиденье фляжку. — Виски, как ты любишь!       — Великолепно! — радуется Самаэль, любовно прижимая фляжку к груди. — Поощряете, стало быть, наши маленькие слабости?       — Поощряем, — довольно соглашается Мартри. — А вы тут как, выбираетесь иногда?       — Чаще, чем можно подумать! — мгновенно оживает Самаэль. — Довольно часто выходим в свет, знаете ли! Вчера смотрели, какие бары есть в самом центре, прошлись по всем подряд. Правда, — он вздыхает, — мой непритязательный коллега пьёт только воду, да ещё и обладает крайне изысканным вкусом на её счёт. Но, в целом, лично меня некоторые вполне устроили настолько, что можно было бы вернуться туда, — и довольно бибикает каблуком ещё раз, спугивая какого-то зверя со светящимися глазами. Шахат на заднем сиденье разводит руками.       — С Госпожой не помирились? — уточняет зачем-то Медноглазый, хотя и так, конечно, ясно, что нет.       — Ещ-щ-щё ч-ч-чего, — мгновенно меняется тон Самаэля, он почти что шипит, он на секунду принимает истинный свой облик — огромная чёрная мамба, и сквозь человеческий облик Шахата прорастает голова белой кобры. Но прежде, чем они превратятся до конца, Шахат кладёт ему руку на плечо, утихомиривая, и Самаэль устало вздыхает и трёт виски.       Мартри тоже вздыхает.       — Мы, пожалуй, пойдём, — говорит. — И спасибо, что помогли тогда, чёрт знает, сколько бы мы иначе выбирались.       — Всегда пожалуйста, дорогие мои, — величественно машет рукой Самаэль и украдкой достаёт из-под пальто только что полученную фляжку. Шахат шарит ладонью в дыму, пока не находит дверцу и сильным ударом не открывает её. И, уже вылезая из машины, снова ставшей машиной, Мартри с Медноглазым видят, как он сворачивается на заднем сиденье змеиным клубком.       И под шагами их тает инеистая седина на краях сухих листьев.

***

      — Слив в ванной засорился, — вместо «доброго утра» или, по меньшей мере, «привет» говорит Мартри Медноглазый, помахивая небрежно вантузом. — У меня прочистить не выходит. Это всё твои волосы, я отвечаю.       — Дай посмотрю… — бормочет не проснувшийся ещё ши, ощущающий себя зависшим между двумя половинками песочных часов, но всё же встаёт, и вантуз забирает из чужих рук, и устало тащится в ванную, не разлепляя век. Медноглазый идёт за ним, сложив ладони за спиной, как прилежный мальчишка.       Но в ванной открыть глаза всё-таки приходится.       — Нихрена ж себе! — выдыхает Мартри и чуть не роняет злосчастный вантуз. — И это — вот это! — ты называешь засором?!       Медноглазый разводит руками и наивно уточняет:       — А что, разве нет? Засорилось же, ну. Извини, не так часто живу в квартирах и бываю, стало быть, в ванных, чтобы знать, как это должно выглядеть.       В сливе ванны — головокружительный звёздный водоворот. И сияющие звери мчатся по бесконечному кругу, погружённые в прозрачную иссиня-чёрную небесную глубину. Мартри смотрится в неё заворожённо, не в силах взгляд отвести.       Медноглазый тянет лучшего друга за рукав.       — Что делать-то? — спрашивает он. — Я так понял, вантуз нам тут не пригодится?       — Не пригодится, — вздыхает Мартри. — А ты что, любовь моя, и правда им туда тыкал?       — Правда, — с абсолютно невинным взглядом отвечает дух. Мартри треплет его по голове и смотрит с жалостью, как на безнадёжного душевнобольного.       — Надо их выпустить, — говорит он. Звёздные звери мечутся, бесконечная охота мчится по кругу, цикличность, как она есть.       Заинтересованный Йоль приходит к ним, забирается на край ванны, машет лапой, тянется к мерцающим звёздам. Медноглазый ловит кота в объятья и прижимает к груди:       — Чёрт знает, что будет, если ты туда упадёшь, — зловеще мурлычет он. — Превратишься в ещё одно созвездие, как тебе такое?       Йоль не уверен, но на всякий случай покорно повисает на чужих руках.       — Попробуем вычерпать, — предлагает Мартри. Он приносит несколько ковшей и кастрюль, вся квартира нависает сзади, заглядывая ему через плечо.       — Ну-ка, не мешайся! — отмахивается ши.       — Ковш в ковше, — с удовольствием подмечает Медноглазый, пока его друг отчаянно пытается загнать в посуду медведицу.       — В том-то и проблема, что нет, — ворчит Мартри.       Но то ли звери наловчились за всё время пребывания на одном небе со звёздными же охотниками, то ли звёздная мгла на дне ванны куда глубже, чем кажется, но выловить так никого и не выходит, как будто в сито ловить лунное отражение.       — Так ничего не получится, — говорит, наконец, ши. — Ещё идеи?       — Крысолова у нас, конечно, нет, а пригодился бы, — разводит руками Медноглазый и идёт за собственной флейтой. Укулеле Мартри он, между делом, тоже берёт с собой, мало ли, музыкальные инструменты лишними ещё не бывали.       — Никогда не был в Гамельне, — признаётся он. — Но, может, и так прокатит?       Мартри плечами пожимает, мол, не осуждаю тех, кто не был в Гамельне, да и вообще, дружище, есть ли у нас варианты? С этим надо срочно делать хоть что-то. Предположим, на мировую справедливость, порядок и свободу можно временно плюнуть, поступиться счастьем ближних (и дальних) звёзд, но как же бытовые удобства? Это же ни в душ сходить, ничего! И что делать, если Йоль не удержится и запрыгнет, у него же охотничьи инстинкты!..       «И хорошо ещё, что это случилось именно с нами, — думает он. — Так и представляю, как наши соседи сверху возятся с этим бардаком».       Потому что такой хаос, как нас, всегда нужно уравновесить хаосом ещё большим, потому что тогда придётся взять себя в руки и хоть что-то привести в порядок.       Но и способ Медноглазого, к сожалению, не срабатывает — а вышло бы красиво!       Колебания хоровода созвездий становятся ритмичнее и ровнее, ложатся музыке в такт. Из чернильного водоворота раздаётся отчётливое мурлыканье, но звери никуда не деваются и не рвутся особо за проводником. Мартри пытается помочь, подыгрывая на укулеле, но никакого эффекта они всё же не получают.       — Ну, делать нечего, — Медноглазый разминает сведённые судорогой пальцы. — Придётся снимать потолок.       — Какой ужас, — вздыхает Мартри. Но особо не возражает.       И тогда дух аккуратно выпускает крючковатые железные когти. И потолок, и весь дом над ним словно становится плоским, нарисованным на бумажном листе. Пространство разом сходится до двух достаточных мер. И рисунок этот плавится под когтями Медноглазого, словно растаявшее масло, открывает незыблемую небесную твердь, изнанку всего, что есть в этом мире.       Подтекст, если можно так сказать. Очень успокаивающая, должно быть, мысль, что, существуя, ты всегда подразумеваешь звёзды.       — Идите домой, — нежно рычит Медноглазый. В ванне наблюдаются вполне очевидные волнения, созвездия пляшут по волнам и собираются во множество мелких водоворотов. Они тянутся к распахнувшейся настежь вечности, но никак не могут оторваться от родной тьмы.       — Помоги им, — просит дух. И Мартри без слов понимает, что ему нужно. Извлекает из ножен сияющий эльфийский клинок и вонзает его туда, где слив ванны собирает звёздных зверей в смерч.       Чернильные блёсткие брызги разлетаются во все стороны, а созвездия — вывернутым наизнанку зодиаком, отражённым млечным путём, — рвутся снизу вверх.       Мартри и Медноглазый стирают с лиц горькую небесную влагу и смотрят на них сквозь зарастающий потолок.

***

      Оказывается, у Мартри устанавливается какая-то мистическая духовная связь с их дверным звонком, потому что в прихожую он заявляется буквально за несколько секунд до щебечущего птичьего звука и выжидающе смотрит на дверь. Дурная привычка, очередная по списку, как выражается Медноглазый.       Сам Медноглазый, понятно, таскается за ним хвостиком и сразу бросается в бой с замками.       На лестничной площадке стоит, чуть приспустив на кончик носа тёмные очки, Элайджа, и из глаз его, из ровных золотых трещин зрачков посреди угольной темноты радужки, плещет пламя.       — Ну и бе-бе-бе, — Медноглазый воспринимает слишком прямолинейное сияние чужих глаз, как личное оскорбление. В ответ на него звонко тявкают.       Это уже, конечно, не Эли, а отчаянно лопоухий щенок, которого он прячет под курткой.       — Это всё потому, что у вас на лестнице темно, — подмигивает Медноглазому Элайджа и поправляет очки. А потом, для пущего эффекта, ещё и без того идеально уложенные тёмные волосы.       — Проходи, — машет ему рукой на редкость растрёпанный Мартри. И обращается к лучшему другу: — Ты только посмотри, в каком изысканном обществе мы в последнее время вращаемся.       Что правда, то правда, это действительно смешно, потому что Мартри традиционно ходит в джинсах, цветных футболках под разнообразными клетчатыми рубашками, да в разных носках, а Медноглазый так вообще отказывается вылезать из растянутого жёлтого свитера. Элайджа (как он предпочитает называться), конечно, в отличие от некоторых, костюмов не носит, но чёрных брюк, выглаженных идеально, тёмно-алой шёлковой, кажется, рубашки да кожаной куртки вполне хватает, чтобы произвести впечатление. И щенок под этой курткой смотрится почти неуместно.       — Что поделать, если высший свет нас так любит, — с театральным почти драматизмом отвечает Медноглазый.       Но Эли, вообще-то, очень приятный человек, даже, по сути, свой, даром, что огнём пылает из золотых зрачков.       — Откуда собака? — интересуется Медноглазый. Элайджа гладит лопоухую голову, и руку ему сразу же радостно вылизывают.       — С работы, — коротко объясняет он. И фыркает. — Это, не поверишь, цербер. Я его для Кальмии принёс.       — Цербер? — живо интересуется Медноглазый. И лезет считать вертлявые щенячьи головы. Счёт оканчивается на единице. — Нет, подожди-ка…       — А так тоже иногда бывает. Генетические отклонения безжалостны, детка, — нравоучительно произносит Элайджа и поправляет небрежно пальцем сползающие очки.       — Родители и братья у него все трёхголовые, а он — вот такой. Что поделать, случается. Но нелегко, разумеется, когда у всех вокруг голов в три раза больше, чем у тебя. Я потому и выбрал его. Кальмии такое нравится.       — Кальмии-то да-а-а… — выразительно тянет Медноглазый, пока Мартри чешет щенка за ухом, гладит по шёлковой шерсти и получает слюнявый поцелуй в нос.       — Можно его пока у вас оставить? — спрашивает Элайджа. И магическим жестом извлекает из рукава рубашки коробку пирожных, перевязанную лентой. — Довольно сложно прятать такой подарок от соседа по квартире. Ненадолго, заберу, как обустрою ему место на работе. Скажем, завтра.       — Это у нас месяц какого-то зверья дома, — поясняет самому себе Медноглазый.       — За кого ты нас принимаешь?! — оскорбляется Мартри. — Естественно, мы присмотрим за собакой, и не надо нас подкупать…       — … но пирожные — это всё равно всегда хорошо, — заканчивает за него друг. Щенок счастливо виляет хвостом, когда его передают с рук на руки.       После этого Элайджа раскланивается, прощально отдаёт честь, пальцы приложив к виску и даже отказавшись от чая и кофе, и, ослепительно сверкнув улыбкой, скрывается за дверью.       Мартри тут же садится на пол, усадив маленького цербера на колени. Щенок ставит лапы ему на грудь и тянется к лицу.       И, если честно, поначалу с ним нет абсолютно никаких проблем, нужно только поставить блюдца с водой и кашей да постелить на полу в несколько слоёв плед. Подумаешь, иногда останавливается почесаться и начинает вертеть головой во все стороны, склоняет то на одну сторону, то на другую, будто слышит нездешние какие-то звуки.       А кто из нас их, спрашивается, не слышал.       Но когда щенок начинает рычать, словно на самого себя, мелкими молочными зубами вцепляется в хвост, недовольно глядит на собственный бок и агрессивно выдирает кусок пледа зубами из своих же лап и обратно, Мартри с Медноглазым растерянно переглядываются.       Но понимают всё довольно быстро, потому что кому и понять, как не им.       — И правда, цербер, — говорит Медноглазый.       — В конце концов, у него же одна голова, — поддерживает его Мартри.       — А личности-то — на все три, — соглашается дух.       — Так что он просто до них ещё не дорос, не вмещаются, — заключает ши. И пока они говорят, щенок отлично успокаивается сам. Они долго смотрят друг на друга, а потом на него, уснувшего прямо на полу, но устроившего на задних лапах.       — Ну, Кальмия справится, — заключает в итоге Медноглазый.       — Да-да, — соглашается Мартри. — Он такое очень любит. Обездоленных и со сложным характером.       — Он же, в конце концов, с Эли в одной квартире живёт, — хмыкает Медноглазый.       Щенок приоткрывает один глаз и внимательно смотрит на них, и остальная часть его морды не шевелится совсем, ни нос, ни второй глаз, создавая странное ощущение, что они всё ещё спят.

***

      Медноглазый держит довольного щенка на руках, пока Мартри голодным зверем рыщет между зданий новой застройки — сплошные офисы, повсюду стекло и бетон да блестящий металл, никакого кирпича и привычно прохладного камня, к которому можно прислониться плечом.       — Нашёл, — говорит Мартри, возвращаясь к ним, и через плечо перекидывает косу за спину. — С ума сойти можно.       — Так они и сошли, раз тут работает, — кисло соглашается Медноглазый. Но тут же веселеет, потому что невозможно пребывать в плохом настроении, когда на руках у тебя так радостно виляют хвостом и жаждут целоваться по-щенячьи. — Вот подожди, — мурлычет он щенку, — сейчас придём и передадим тебя папочке.       — И что было его сразу тут не оставить? — гадает Мартри. — Ну, купил бы миску и подстилку, а к нам-то чего волочь?       Кстати, найти, откуда Элайджа вообще стащил щенка, труда не составляет — после того, конечно, как Мартри распутывает тугой клубок внутренних дворов. Трёхголовые щенки возятся на земле рядом с коробкой, наполненной тряпьём, и мать благосклонно следит за ними одной не спящей головой. Щенок на руках Медноглазого отзывается радостным тявканьем и тут же рычит, прижимая уши, то ли на них, то ли на себя самого. Медноглазый покровительственно похлопывает его по макушке и идёт следом за другом. Элайджа работает в каком-то абсолютно чудовищно отдалённом здании, будто чтобы специально поиздеваться.       — Привет, — ослепительно улыбается он, встречая их у дверей. — Спасибо, что заглянули.       Но Мартри и Медноглазого сегодня не обманешь: глаза у него усталые.       На работе Эли, естественно, не носит тёмные очки — не проходят по дресс-коду. Ну, а огненными глазами тут никого не удивишь. Эти офисные работники — они и не такое видели.       — А зачем… — открывает было рот Медноглазый, но Элайджа опережает его:       — Надо было, знаешь, договориться с начальством, чтобы оставить его здесь. А начальство для этого нужно ещё поймать, — и озорно подмигивает.       Мартри переглядывается с лучшим другом. Воображение рисует им абсолютно невероятные и чрезвычайно батальные сцены охоты за начальством. Смотрят они на Элайджу со всё возрастающим уважением. Ишь, о каких вещах человек так спокойно говорит.       — Пойдём ко мне в кабинет, — машет Эли. — А потом угощу вас кофе.       — Это очень кстати! — расцветает Медноглазый.       — И завтраком, — мечтательно дополняет Мартри. — А то дома поесть мы не успели, а в этом вашем дурацком районе чёрта с два найдёшь кафе, в которое можно с собакой.       — Чёрта с два, — с наслаждением повторяет Элайджа, смакуя словосочетание и скалясь целым частоколом зубов. И проводит их внутрь. Щенка, конечно, ревниво забирает себе и ласково треплет за ушами.       — И надолго ты его тут оставишь? — интересуется Мартри, пока Медноглазый, цепляясь, на всякий случай, за его рукав, вертит головой по сторонам.       — Пока не научу хорошо себя вести, — сумрачно отвечает Элайджа. Он заметно нервничает. Подарки для Кальмии — дело серьёзное.       На двери кабинета Элайджи написана на табличке какая-то несусветная должность и совершенно точно не привычное его имя. Медноглазый успевает понимающе кивнуть, прежде чем оказывается за пресловутой дверью.       Щенка Эли заботливо устраивает рядом со столом, на мягкой подстилке, около которой сложены кучей игрушки. Возится, надевая на него противоблошиный ошейник.       Мартри поводит носом. Пахнет свежей типографской краской, немного пылью и хлоркой, а много — кофе и самыми разнообразными носителями информации. Рядом с компьютером лежат глиняные таблички и длиннющий свиток шёлка.       — Сидите тут, — говорит Элайджа. — Я схожу, принесу вам кофе и поесть из кафе, найду, что поприличнее. Вам с моими коллегами, будем честны, лучше не пересекаться. Во имя сохранности здания, — туманно поясняет он и тут же в фирменном стиле делает жест, мол, слежу за вами.       С полыхающими огнём зрачками выходит неожиданно эффектно.       И раз уж так, то, пока его нет, ши и дух сидят смирно, чуть ли ножками не болтают. И даже маленький цербер затихает в своём углу, сражённый непередаваемой харизмой Эли, а только скромно жуёт за хвост писклявого плюшевого енота.       На светлой двери снаружи мелькают тени — такие тяжёлые, что будто бы впитываются на мгновения в светлый материал и видны даже насквозь. Мартри с Медноглазым с интересом следят за причудливыми силуэтами, щенок приветливо виляет им хвостом.       У кого-то из коллег Эли — длинные восхитительные хвосты и рога на головах, у некоторых щупальца опасно вьются за спинами или глаза покачиваются на тоненьких стебельках.       Но когда Мартри не удерживается и всё-таки рискует высунуть нос в коридор, он видит только усталых сонных людей в пиджаках.       Это их обоих доводит, разумеется, почти до восторженных воплей.       Элайджа возвращается и приносит им, во-первых, по стакану крепкого кофе с сахаром и сливками, а, во-вторых, овощной салат для Мартри и макароны с каким-то красным соусом для Медноглазого.       — И как тебе тут работается? — не удержавшись снова, спрашивает последний.       Эли чокается с ним через полкабинета собственной кружкой и подмигивает.       — Поработаешь с моё — поймёшь, — отшучивается он. И пригвождает огненным взглядом чужую шипастую тень к двери кабинета, недвусмысленно приглашая зайти. — Буду честен, детка: везде одно и то же. Видел один офис, считай, видел все.

***

      Когда в дверь — в который уже раз за последние дни, — звонят, Мартри уже в прихожей. Медноглазого нет, он, воинственно сверкнув глазами, удрал в магазин, пакет держа подобно копью и щиту разом. Так что Мартри приходится бороться со злосчастными замками самому и, к тому же, он заранее понимает, что и со всем остальным, что обычно следует за открытыми дверьми, справляться тоже в одиночку.       А за открытыми дверьми прячется целый мир, от него непонятно даже, чего и ждать.       Но пока что лицо, так сказать, мира — всего лишь Марк. Очень обеспокоенное лицо.       И у ног его мечется навь, стелется к полу и жалобно скулит.       — Мне очень неудобно вас беспокоить… — начинает Марк. И осекается, потому что Мартри-то перед ним, вот, един в одном своём лице.       — Но что-то случилось, — спокойно заканчивает за него ши. — С Вилле, да?       Марк подавленно кивает и сглатывает тяжёлый комок в горле. После такого Мартри, уж конечно, идёт за ним. Боится только, как бы Медноглазый не вернулся раньше времени, надо же его в квартиру пригласить, чтобы смог зайти. Не помогает даже то, что квартира давно приняла его за своего.       — Не можем попасть в квартиру, — признаётся Марк. — Там кирпичная стена за дверью, чёрт его знает, что такое.       — Чёрт не знает, — отмахивается Мартри. — Ему не до того. Дай-ка, посмотрю.       Ну да, кирпичная стена, как она есть. Очень качественная, вообще-то говоря, кладка. Всем бы такую, но не на месте дверных проёмов. С Медноглазым на пару он бы туда прошёл без проблем, но в одиночку…       «Можно его дождаться, — думает ши. — Никаких проблем. Магазин где? Правильно, рядом с домом, минут пятнадцать в одну сторону, плюс ещё выбрать, что купить. Вполне можно жить. Абсолютно терпимая ситуация».       И, вопреки собственным мыслям, поворачивается к навострившей уши гончей:       — Пойдёшь со мной? — предлагает. — Вместе справимся. Не бойся, не пропадём. А пропадём — так Медноглазый вернётся и вместе с Йолем нас вытащит.       Он в этом совсем не уверен, но бояться сейчас нельзя. Кто боится — уже проиграл, пропал навеки, не нашёл выхода из лабиринта. Съеден жутчайшим чудовищем собственного страха.       Нави он об этом ни слова не говорит. Дожидается, пока гончая деликатно даст ему лапу, пока мир обретёт мучительную ясность и дополнительные грани в четырёх глаза, в суставчатых лапах. Пока кирпичная стена становится текучей и плавкой, как грань дождя.       В этот ливень они и проскальзывают, окончательно превращаясь в одно целое.       Квартира совсем не похожа на ту квартиру, что он видел. Провода и трубы цепкими лианами оплели покорёженные стены, изогнулись, создав целый лес.       Но когда они видят, какой след оставил призрак, части, принадлежащей Мартри, хочется рассмеяться, несмотря на всю серьёзность ситуации. Там, где Вилле прошёл, распускаются лампы: обычные ли лампочки, настольные с абажурами — самые разные, прорастают, словно грибы. Можно идти по ним, как по тропинке, освещённой фонарями.       Вот только тропинка эта вьётся такими кренделями, что не сразу выходит распутать. Они петляют между светлыми огоньками, стараясь не раздавить ни один, и совершенно точно пару раз проходят через кухню и ванную огибают, а в спальне всё вообще становится с ног на голову, но это ничего, пока внимания не обращаешь, пока следуешь за лампочками, словно за маяками.       Вилле — здесь, в самом центре, в средоточии, где лампочки растут вообще на каждом шагу. Хрусткие-хрупкие призрачные следы. Вилле совсем прозрачный, немудрено не заметить его, но у нави, на счастье, очень уж цепкий взгляд. Сразу замечает его, тянется ближе, прихватывает зубами за штанину.       «Привет, — сказал бы Мартри, будь он ещё собой, подходи его нынешний речевой аппарат для таких звуков. — Пора возвращаться домой, а мы тебя проводим, чтобы никто не тронул в тёмной подворотне».       А дальше — совсем просто. Если только помнишь: кто испугался, тот уже проиграл.       И тогда, там, где свет образует одно цельное сияющее ядро, они хватают Вилле за руку крепко-крепко, тем, что у них там сейчас вместо рук и лап. Потому что это самое — то, что у них вместо — вполне способно удержать призрачную плоть. И найти по лампам путь к выходу, конечно, совсем не то же, что сюда.       И даже кирпичной стены больше нет, а есть ленивый дождь, стекающий с потолка прихожей.       Распасться надвое, отпустив навь, это дело пары секунд. Ши выныривает из их общего тела. Призрака мелко трясёт, приходится подтолкнуть его аккуратно к Марку.       — Не заходи туда один, — просит Мартри. — Вытаскивать тебя каждый раз — то ещё мучение.       И когда ши устало спускается вниз, оказывается, что Медноглазый уже сидит на пороге, весело жуёт шоколадный батончик и совсем не выглядит расстроенным.       — Привет, — говорит он. — Ну как, нашёл?       — Нашёл, — соглашается Мартри и садится на порог рядом с ним. И не спрашивает, откуда духу всё известно. — А скажи-ка, ты что, совсем не волновался?       Медноглазый пожимает плечами:       — А чего волноваться? Пропал бы — мы бы с Йолем пришли и вас вытащили.

***

      — Чур, чётные — мои, — смеясь, говорит Мартри. Медноглазый раздумывает пару секунд, будто это не ему всегда больше нравились нечётные числа, такие прохладные и острые.       — Хорошо, — соглашается он. — Но загадывать первым я не хочу.       — По рукам, — ухмыляется ши.       Перед ними разложены на столе лепестки цветка папоротника, собранные летом ещё. Так и не засохшие, свежие абсолютно. Наконец-то дозревший, достоявший в вазе до того момента, когда он собрал полную силу. Идеальный препарат для отпирания любых замков, для исполнения любых желаний, хоть самых сокровенных.       Для тех, конечно, кто его собрал, с кем угодно такой магией не поделишься. Придётся придумывать самим.       Лепестков всего двенадцать, словно бы специально — по одному на каждый месяц грядущего года, после того, как повернётся колесо.       — Тогда начнём со второго желания, — предлагает Мартри. — И оно моё. Я хочу… ну, предположим, хочу, чтобы в феврале у нас под окнами цвёл шиповник. И чтобы кто угодно мог его увидеть, проходя мимо.       — Неплохо, — хмыкает Медноглазый. — Но давай пойдём по конкретике. Третье желание — хочу, чтобы наш драгоценный сосед-призрак перестал, наконец, теряться в собственной квартире, забыв, что он теперь такое. Это, стало быть, только в марте, но лучше поздно, чем никогда.       Мартри одобрительно щёлкает пальцами и кивает:       — Ну, хорошо. Тогда за мной четвёртое, апрель. И я хочу, чтобы в этом месяце Хозяйка перестала страдать от того, что Мастер не может ходить. Как-то несправедливо получается.       — Десять баллов из десяти! — восторгается Медноглазый. — Тогда в мае я хочу, чтобы от того замечательного мальчика, Крысолова, отцепились его дурацкие старые страхи. А то смотреть больно, честное слово.       — Шестое, — входит во вкус Мартри, — на июнь: хочу, чтобы все дороги вели туда, куда нужно идущему, но только чтобы никто об этом так и не догадался. Чтобы никто не смог играть по правилам, чтобы пришлось их нарушать.       И с каждым желанием они опускают по одному лепестку плавать алыми трепещущими кораблями в блюдце с водой. Целая армада кружится в водовороте, запущенном пальцами Медноглазого, когда он говорит:       — Седьмое, на июль — чтобы над Городом горело северное сияние, а то нам только его для полного счастья и не хватает. Только не в небе, а во всех отражающих поверхностях, разнообразия ради.       — Не только его, — возражает Мартри. — Ещё огненных радуг. Значит, их и загадаю восьмым, на август. Пускай в августе у нас будут эти шестиугольные ледяные кристаллы и что угодно, что там ещё надо, а только я хочу радуги.       — Радуги — это замечательно, — соглашается Медноглазый, подумав. — Ну, тогда девятым я хочу, чтобы в следующем сентябре у тебя в квартире вырос алый плющ. Чтоб все стены увил! Ты же не против, а, дружище?       — Ещё бы я был против алого плюща по стенам! — искренне возмущается Мартри. — Ты что вообще обо мне думаешь?! Какое там, десятое, да? Октябрь, ровно через год. Ну, тогда хочу, чтобы через год ты снова был здесь и жил со мной, а не пропадал чёрти где. Гораздо проще справляться вместе, твоё присутствие, знаешь, превращает проблемы в приключения.       — Не беспокойся, ты от меня никуда не денешься, — веселится Медноглазый. — Ну, тогда одиннадцатое. Перейдём к нынешнему году, значит, замкнём круг? Хочу, чтобы в следующем ноябре у тебя на стене висела карта любого места, какое только захочется. Вообще любого, несуществующие даже веселее.       — Тогда двенадцатое, — заключает Мартри торжественно. — Хочу, значит, чтобы в декабре по всему Городу вместо фонарей распустились огненные цветы со светящимися ягодами, как раз к празднику, и чтобы горели разными цветами, как гирлянды. Всё, осталось твоё. Первое.       И замолкает. И смотрит немного удивлённо, мол, подожди-ка, у нас что, и правда было двенадцать желаний, а осталось только одно последнее? Как, и всё?..       — У меня ощущение, что мы попросили всякую фигню, — сознаётся он.       Теперь они оба растерянно разглядывают ярко-алые лепестки, плавающие в блюдце. Медноглазый вертит последний в руках и кладёт руку лучшему другу на плечо.       — Мы, конечно, попросили всякую фигню, — говорит он. — Но знаешь, дружище, я ни о чём и не жалею. У меня на самом-то деле всегда и было только одно желание. И если бы мне дали один-единственный в жизни шанс, я бы только об одном и попросил, — и смеётся. — Но что поделать, если самое желанное у меня уже есть? Так что я хочу… Я хочу большую коробку самого вкусного мороженого, вот что. Прямо в январе.       И сжимает горячую руку ши в своей.

***

      И первое, что они делают — до смерти пугают водителя торжествующим воплем «Это мы заказывали такси, мы!»       — Поехали! — жизнерадостно мурлычет Медноглазый и забивается на заднее сиденье. В руки ему Мартри заботливо пихает огромный рюкзак со всяким барахлом, который Медноглазый радостно обвивает всеми конечностями. С Мартри с удовольствием пролезает на переднее сиденье и высыпает обалдевшему водителю в ладони золотые монеты из древнего эльфийского клада.       Водитель вообще — немолодой человек, это по нему сразу видно, не фейри и не сумасбродный дух, да ещё, судя по виду, семейный, но держится неплохо и плату принимает.       — Отвезите нас туда, не знаю, куда! — хохочет сзади Медноглазый, и смех его переходит в захлёбывающееся совиное уханье.       — В Лес, — переводит на человеческий язык Мартри. — Нам ужасно надо в Лес!       Мужчина кивает ошарашенно, но быстро берёт в руки что себя, что руль. Такие люди Мартри и Медноглазому импонируют.       Машина трогается с места, Медноглазый сзади мурлычет под нос какой-то свой мотивчик, то и дело заглушая надоедливое радио, а иногда даже внезапно почти попадая в текст. Машина мчится по знакомой дороге, но Мартри всё равно почти впечатывается носом в стекло. Слабо светятся только-только загорающиеся фонари и неумолимо синеет горизонт. Мир становится зыбким, а небо — прозрачным и невесомым. Громада Леса чернеет уже совсем близко, за низкими домиками на окраине.       — Там лиса сидит на дереве, — бросает Мартри в воздух, но они уже проехали мимо на зелёный свет, остаётся только прижиматься к окнам, скашивая глаза.       А дорога, тем временем, начинает петлять и становится всё темнее, а глаза Медноглазого таинственно поблёскивают на заднем сиденье, из-за объёмного рюкзака. И сплетается серая асфальтированная лента Гордиевым узлом, где бы найти меч, что смог бы разрубить её?       Когда машина упирается в непроходимый абсолютно древесный строй, водитель напряжённо замирает и бормочет под нос:       — Честное слово, не понимаю, всегда была дорога… — и пытается в свете фар разглядеть хотя бы тропу.       — Нет, сейчас там ничего нет, не ищите, — отмахивается Мартри. — Это он с нами играет.       — Давайте отъедем немного назад, — предлагает Медноглазый. — До первого поворота можно, или просто пока сюда светит не перестанет. И попробуем снова.       Так они и делают, что ещё остаётся. И на этот раз дорога остаётся там же, где должна бы быть, и покорно тянется под колёсами дальше. Но зато в какой-то момент начинает плясать по холмам то вверх, то вниз, а холмов в этой части Города и не было никогда, они с другой стороны.       — И заберёт нас в свои подземные дворцы Народ Клевера, — предвкушает Медноглазый.       Но холмы тоже кончаются, дорога теперь восьмёркой вьётся вокруг двух деревьев, сросшихся кронами.       — Кажется, наш поход задался, — говорит Мартри другу. Тот руками разводит, мол, а чего ты ожидал, на ночь глядя, поехать в Лес, да ещё почти под самый Самайн. Настоящее приключение, то, что надо.       — Мы, пожалуй, выйдем здесь, — говорит, наконец, ши. У водителя лицо почти белое от страха, от тьмы ночной и спутанной серой ленты, от всех этих чудных разговоров. Медноглазый мычит что-то успокоительное, щёлкает пальцами и, вывалившись из машины вместе с рюкзаком, с размаху грохается на четвереньки и шарит ладонями по тёмной сырой земле.       Находит там, наконец, жёлудь, выпрямляется, отряхивая его, и заботливо суёт водителю в карман куртки.       — Это — чтобы вы на обратном пути не потерялись, — разъясняет он. — Лес примет за своего и не станет дурачить. И не волнуйтесь, сюда мы вызывать такси не будем. Выберемся как-нибудь сами. Или попутку поймаем.       Рюкзак на плечи взваливает Мартри. И когда они смотрят на дорогу снова, она выглядит так, словно и правда может провести насквозь через Лес, от края до края.       Но дорога сейчас, когда вдали исчезает свет фар, — совсем не то, что им нужно.       — Пойдём? — спрашивает Медноглазый. Ему выпадает нести палатку и чехлы с музыкальными инструментами. Мартри поправляет лямки на плечах и оценивающе смотрит на чёрный строй деревьев:       — Ну, пойдём.       Углубляются они в мрачную хвойную тишину, даже не попытавшись отыскать тропинки, и ветви плотно смыкаются за их спинами.

***

      Рыжеволосый ши сидит с толстой записной книжкой, пристроив кое-как на плече фонарик.       — Дождался бы утра, — морщится Медноглазый. Мартри машет на лучшего друга рукой, словно на комара надоедливого:       — Отстань, у меня вдохновение. Дай, допишу, пока не забыл. Дело срочное.       В книжке — все рецепты, какими он пользуется. Начинается всё, конечно, со знаменитого тыквенного пирога и глинтвейна, но тут, чем дальше читать будешь, тем больше шанс на интересную тайну.       Сокровенные истины, разумеется, прилагаются.       Мартри выводит буквы торопливо, настолько аккуратно, насколько вообще выходит в таких экстремальных условиях. Буквы и строчки скачут из стороны в сторону. Медноглазый вздыхает и садится рядом, готовясь держать фонарик. Ближних своих бросать в беде нельзя, даже если ближние — упрямые ослы.       Заодно можно и почитать, что они там пишут. Всё же не личный дневник.       «Чтобы найти дорогу в ночном Лесу, следует обязательно положить в левый нагрудный карман жёлудь (можно найти и в Городе), в волосы вплести веточку рябины, чтобы защититься от нечисти, и с собой носить любую вещь, сделанную из холодного металла — от фейри. Такой набор позволит избежать большей части опасностей, подстерегающих в Лесу, даже в канун Самайна. Конечно, если хочется пройти не просто из одной точки в другую и не потеряться, а что-нибудь посложнее, следует пальцы перемазать чернилами (чёрными, синими или зелёными) и вести пальцами по стволам деревьев, руки раскинув в стороны, самому начертить на живой древесине свою будущую карту…»       Тут Мартри переходит на следующую страницу, а Медноглазый, с чистой совестью, не мешая ему, лезет разглядывать предыдущие. Он эту книжку видел, конечно, раз сто, много чего сам и правил, вон, пометки на полях невнятным почерком, чернилами красными, совершенно не как кровь.       Очень приятное ощущение причастности, что ли.       Он копается в записях, находит заговор от сглаза, лекарство от тысячи бед (острые кошачьи когти, меч ши, да ещё пара хороших друзей), даже заклятье от несчастной любви, хотя когда, скажите на милость, Мартри оно требовалось, и всё это вперемешку с запечённой рыбой, горячими бутербродами с чесночным соусом и лапшой с овощами и кунжутом.       Потрясающий беспорядок, буквально хроника их жизней.       Когда Медноглазый перелистывает страницы обратно, направляя свет фонаря ровнее, а не в сторону: Мартри же всё равно не жалуется, мы же все такие из себя вдохновенные и мечтательные, что нам до собственного зрения, мы своим же огнём в глазах светить и будем! — он успевает выцепить из текста одну фразу.       «Чтобы договориться с тем, кто имеет дело со Смертью…»       — Эй-эй-эй! — возмущённо кричит Медноглазый. — Приятель, это что ещё за спойлеры?! Ну-ка, притормози!       Мартри осекается, ловит себя на половине слова, ошалело перечитывать написанное. Вздыхает, хватает Медноглазого за руку и выключает фонарик. Над ними набухает самый тёмный предрассветный час.       — И правда, — со вздохом признаёт ши, — задумался и разогнался. Извини. Подкорректируем, если что.       — Подкорректируем, — вздыхает дух и обнимает лучшего друга, сочувственно гладит его по голове. — Давненько тебя так не несло. Кажется, в последний раз было, когда ты записывал рецепт колканнона?..

***

В алой палатке сидят они совсем недалеко от маленького лесного озерца, целиком засыпанного палой листвой, будто то ли жидкое пламя, то ли багряное золото рябью идёт под порывами ветра. В алой палатке сидят они, и совсем не надо разводить костёр, потому что палатка сама трепещет хлопает крыльями, сама как большой пожар. В алой палатке прячутся они от пронизывающего ледяного воздуха, от жадного воя лесного, от мучительных лезвий октябрьской боли. В палатке ярко-алой, как длинная куртка Госпожи, под которой она прячет небо, бронёй павшее на тоненькое девичье тело, прячутся они, и палатка стоит щитом и, одновременно, знаменем. Мартри смотрит на несоразмерно длинную тень, алым по алому скользящую по стене. — А мог бы выйти такой сюрприз, — цокает языком Медноглазый. — А ты всё проспойлерил. — Ну извините, принцесса! — возмущённо разводит руками Мартри. И повышает голос: — Госпожа, заходите к нам! Сейчас расстегнём вход! Они и правда тут же расстёгивают молнию, и Госпожа на коленках пробирается внутрь. Палатка, конечно, двухместная, но маленькая Госпожа отлично помещается между ши и злым духом. А взгляд-то у неё тяжёлый, аж в дрожь бросает. — Привет-привет, — воркует Медноглазый, наливая ей в походную пластиковую чашку горячий ещё глинтвейн из термоса. Госпожа смотрит на него колючим взглядом, прежде чем улыбнуться:       — Спасибо, — и отпивает алую терпко пахнущую жидкость. Аккуратно снимает капюшон. В палатке гораздо теплее, чем можно было бы ожидать, ветер словно обходит ей по касательной. А снаружи слышны вой и лай, топот множества лап, больших и маленьких.       — Извини, — разводит руками Мартри, — но все твои собаки сюда никак не поместятся, а брать не всех — это как-то несправедливо.       — Ничего, — беспечно и невозмутимо отвечает Госпожа. — Они не могут замёрзнуть на обычном ветру.       Ши возится несколько минут со спичками, разжигает посреди алой палатки керосиновую лампу, и пламя бьётся внутри, словно пойманная летучая мышь. Теперь хоть куда, идеальная обстановка, чтобы рассказывать страшные истории, пока за стенами мечется буря.       Хотя чего уж тут рассказывать, если Госпожа и так здесь.       — Тебе-то что нужно? — интересуется Медноглазый. — Или просто так заглянула? Так ты нас вроде не очень-то и любишь…       — Не люблю, — невозмутимо соглашается Госпожа, ни капли не смутившись. — Ну так, а с чего бы мне любить присягнувших Луне?       Мартри с Медноглазым переглядываются и разводят руками, мол, да мы и не напрашиваемся, ты что. Знаем же, что тебя не переубедить. Что щенят своих ты будешь защищать перед Луной, да и не только.       Но вот между ними самими и Госпожой ненависти тоже никогда не было.       — Пришла поблагодарить, — говорит Госпожа. — За пса, что вы спасли.       — Это навь, что ли? — удивляется Мартри. — Да мы его вроде и не спасали ни от чего…       Госпожа бросает на него пылающий взгляд, даром что смотрит снизу вверх. Помолчи и не мешай, если хочешь сойти за умного. Я сказала, что спасли, значит, спасли.       Ну, ей, понятное дело, лучше знать.       — Вы его спасли, — упрямо говорит она, вздёргивая острый жёсткий подбородок. — Самаэль с Шахатом, — имена выплёвывает с редкостным пренебрежением, — его бы, конечно, не забрали, но им и ни к чему. Проблема в том, что его бы и я в свою свору взять не успела, слишком уж быстро всё случилось. А остаться неприкаянным — это хуже всего!       Тут уж не поспоришь, и кому в этом разбираться, если не Госпоже, охотнице вечной за чужими предсмертными словами. Кто и навидался такого, если не она.       А вой собак мешается с воем бури, Мартри чувствует плечом горячий и влажный собачий нос, прижимающийся снаружи к палатке. Убежище у них тёплое, тут без вопросов, но больно уж хлипкое, если вдруг что.       Госпожа суёт руку в карман и достаёт оттуда крошечный перочинный ножик. Хмурится и кладёт на спальный мешок, на котором они все и сидят.       — Это вам, — говорит она. — Ножик непростой, конечно. Но рассказывать, что он такое умеет, не стану. Вещи, имеющие свой секрет, сразу становятся во сто крат сильнее, и сила это особая. Может, так он сумеет сделать то, что нужно будет вам, — и дёргает неловко плечом. Непривычно, понятное дело, сидеть вот так с извечными противниками, дарить им подарки да распивать глинтвейн.       Мартри поднимает ножик и вертит в руках.       — Здорово, — говорит. — Спасибо.       — Тебе ещё налить? — заботливо спрашивает Медноглазый. Госпожа обречённо вздыхает и машет рукой, давай уж, наливай.       А ветер постепенно стихает, оставляя истрёпанный истерзанный Лес в покое, и выгляни из палатки алой наружу — не найдёшь и следа собачьих лап.

***

      — Что, дружище, блохи завелись? — с сочувствием спрашивает Мартри, поглаживая квартиру по угрюмо топорщащимся обоям.       В стенах — полно мелких чёрных теней, пережитков прошлых кошмаров, липких, как смоль, затхло пахнущих болезнью и разложением. Тут не поможет ни мытьё полов, ни уборка, ни даже ремонт. Квартира вздрагивает напряжённо, ворчит и морщится в попытках почесаться, стряхнуть заразу.       Медноглазый забирается с ногами на кресло и чешет квартиру за дверным косяком.       — Это мы, наверное, из Леса притащили? — предполагает он. Ши пожимает плечами:       — Может, и так, но у нас эта гадость и в Городе бывала, от неё разве избавишься до конца? Да и какая теперь разница, откуда оно тут? Нам бы вывести…       — Ритуал, значит, будем проводить? — предполагает Медноглазый.       Ну да, без хорошего ритуала тут попробуй, обойдись.       Они, со свойственной им безалаберностью, превращают всё в фарс. Это особый вид магии — по самолюбивому решению Медноглазого, лучший, — если действовать серьёзно и по всем правилам, и в жизни такого эффекта не получишь. Относись ко всему проще — не такая уж и простая жизненная философия, но зато, если раз станешь невесомым, как смех, останешься таким навсегда. И вообще — останешься навсегда. Если к любой проблеме добавишь каплю неизбывной своей лёгкости — сумеешь беду обратить в шутку.       Квартира чуть не виляет хвостом — специально отращивает балкончик, — пока они носятся, собирая всё необходимое.       Мартри рисует голубым мелком на полу идеально ровный пентакль. По краям его аккуратно выкладывает свежеиспечённое ароматное печенье, отгоняя кота, мешая с не завявшими ещё душистыми травами, собранными в Лесу рано утром, ещё до отъезда. Комната полнится сладким до приторности запахом.       Медноглазый приносит укулеле и флейту, расставляет по полу ароматические свечи с запахом лаванды.       — Что ещё надо? — спрашивает он. Мартри обводит получившуюся композицию критическим взглядом.       — Зеркало, — решает он. И приносит то самое, в котором впервые увидел себя танцующим подсолнечным аистом. Зеркало устанавливает аккуратно так, чтобы там отражался во всех подробностях пентакль.       Свечи зажигают, создавая зеркальный омут, коридор, два сияющих огненными цветами венца.       Мартри тут же берётся за укулеле, наигрывает незамысловатую весёленькую мелодию. Медноглазый подхватывает её сходу, музыка становится крепче и живее. Они медленно обходят пентакль, ловя за руки собственные напевные отражения в древнем танце.       — Может, ножик Госпожи пригодится? — шёпотом спрашивает Медноглазый у лучшего друга. Ши ловко достаёт ножик из кармана. Лезвие, кажется, светится слегка.       — Не чувствую ничего, — признаётся он. — Но держи, на всякий случай. Используем, если что.       Мелкие чёрные тени слетаются на музыку, свет и запах. В их присутствии по спине пробегает липкая дрожь и волосы встают дыбом. Но зато квартира благодарно вздыхает и перестаёт дрожать. Это уж точно стоит того.       — Всегда пожалуйста, прелесть моя! — подмигивает блестящим оконным стёклам Медноглазый.       Мелкие тени-блошки собираются внутри пентакля, роем клубятся, подобно Хозяйкиным бедам. С теми, правда, и физическим оружием можно было разобраться, а тут такие способы не пройдут.       Мартри критически разглядывает всю эту невнятную кучу-малу.       — И как это убрать? — уточняет он. — Может, ножиком их потыкать?       Медноглазый склоняет голову набок, цокает языком и пытается проткнуть блестящий бок чёрного маслянистого кома перочинным ножом, но тот, пусть и сияющий, проходит насквозь, не причинив вреда.       — Не, — мотает головой дух. — Что-то тут не то. Погоди-ка…       Они дружно осматриваются: давай, приятель, думай, то, что тебе нужно — где-то здесь, стоит только взглянуть на него, сразу поймёшь. Наша магия всегда только так и работала: любой предмет станет работать так, как тебе надо, ты только его заметь.       — Ага! — торжествующе орёт Медноглазый и делает в воздухе головокружительный кульбит.       — Ага, — ухмыляется криво Мартри и делает изысканный поклон: — Что ж, прошу. Это твоя прерогатива, радость моя.       — Спасибо, спасибо, — отвечает ему реверансом Медноглазый, прикладывая ладони к груди.       И, давясь от смеха, но всё-таки чётко и громко, с выражением, зачитывает светящуюся разноцветную надпись с кухонного окна.       — Какой ужас, — делано вздыхает Мартри. — А я-то, дурак, считал тебя приличным мальчиком. Да мне с такими мама в детстве общаться запрещала!       — А тебе мама вообще со всеми запрещала общаться, кроме других детишек-эльфят, — справедливо напоминает Медноглазый. — Но ты прав, я очень, очень плохой злой дух! Ты только не плачь, ну, хочешь, я ради тебя вымою рот с мылом?       И в тот же момент, как разрешение удачной шутки, чёрная масса, висящая в пентакле посреди комнаты, лопается с лёгким хлопком и обращается целой стаей переливающихся на свету мыльных пузырей.

***

      Мартри зависает на несколько минут на пороге кухни, загипнотизировано вглядываясь в привычную, казалось бы, обстановку. Закрывает дверь, считает, шевеля губами, до тридцати и открывает снова. Повторяет это несколько раз и, наконец, тяжело вздыхает.       — Что ты делаешь? — интересуется Медноглазый, отвлекаясь от вплетения в собственные волосы и цветастый лёгкий шарф бусин, подвесок и прочей ерунды.       — Это не наша кухня, — уверенно заявляет Мартри. — И, слушай, да это же не кухня вообще!       Звучит это, по меньшей мере, странно, потому что, честное слово, комната-то выглядит точно так же, как и вчера, а вчера Мартри тут готовил — и слова не сказал, всё его, значит, устраивало.       — А что тогда? — Медноглазый пытается заглянуть лучшему другу под руку, старается правый глаз зажмурить, а левый сощурить как-нибудь так, чтобы разглядеть любые невидимые обычным взглядом изменения.       — Лаборатория, — возвещает Мартри и, наконец, заходит внутрь, бросая по сторонам хищные взгляды. Медноглазый, не будь дурак, сразу же лезет за ним. Пропадать, так вместе.       — Ну и что тут такого, что сегодня это лаборатория? — нетерпеливо спрашивает он.       — Что-то тайное легче спрятать на виду, — сверкает глазами Мартри и открывает первый попавшийся шкафчик.       Вот тут-то и обнаруживается, что внутри стоит совсем не привычная посуда, а натурально лабораторные склянки с какими-то цветными жидкостями.       И всё это похоже скорее на детский мультик, чем на реальную лабораторию.       Впрочем, Мартри вроде как всё устраивает и скалится он слишком уж довольно для того, кто так долго топтался на пороге.       — Так и знал, что где-то тут должна быть секретная комната, — практически мурлычет он полушёпотом. — Только найти никак не мог. А, оказывается, вот оно как.       — Внушительно, — одобряет Медноглазый, обходя холодильник и обнаруживая, что лаборатория вовсе не вмещается в границы их старенькой кухни, тёмный коридор с мигающими лампочками тянется и дальше. — Что, пойдём туда? — спрашивает он.       — Разумеется! — всплёскивает руками Мартри. — Ну ещё бы мы туда не сунулись!       Лампочки мигают ровно так, чтобы на следующие несколько шагов ничего не было видно, и Медноглазый чувствует себя героем второсортного фильма ужасов, того, где все монстры — из картона и фольги.       Всё тут какое-то гротескное, нереальное, как из мультфильма.       — Как думаешь, найдём тут монстра? — спрашивает Медноглазый. Мартри разводит руками:       — Надеюсь. Иначе зачем это всё?       Они и правда в конце коридора утыкаются в решётку: очевидно, часть цельной клетки. Решётка ржавая, но Медноглазый бесстрашно хватается за неё. Его волнует, пожалуй, только то, что они, фактически, сейчас находятся внутри стен собственной квартиры.       Из-за слабо дребезжащей решётки раздаётся угрожающее рычание.       — По всем законам жанра, за нами сейчас должна закрыться дверь, — хмыкает Мартри. И правда — дверь, та, что за холодильником, в другом конце коридора, со зловещим звуком захлопывается. Раздаётся щелчок щеколды.       — Ага, — ставит мысленно галочку Медноглазый. — А дальше что? — и провокационно суёт пальцы за решётку.       — Сломанный замок?.. — предполагает Мартри, сведя брови у переносицы. — Не уверен, дружище, я не то чтобы фанат подобного кино.       Но замок, если присмотреться, и правда держится на слове — и не особо-то честном.       — Давай залезем туда первыми? — предлагает ши. Лампочки мигают, и в их неверном свете видно, что в клетке кто-то есть, но ничего разглядеть невозможно в дальнем углу.       — Отличная идея! — радуется Медноглазый, абсолютно нелепый и несуразный персонаж дешёвого хоррора. И принимается копаться в проржавевшем металле, пока не вынимает замок из скоб. В клетке неожиданно сыро, в отличие от сухого и более-менее цивильного коридора, и свет бросает неровные блики на склизкие стены. Первое правило: нарушь все остальные, сломай сюжет, сам шагни навстречу неожиданному, обгони поворот на несколько шагов. Сделай то, чего от тебя не ждут. Шагнёшь своей пугливой, робкой смерти навстречу, и она отступит назад.       Мартри пальцами зарывается в чужую плешивую шерсть. У монстра — почти человеческое, почти звериное лицо под хлипким намордником, и к стене, к дальнему углу его притягивает ржавая цепь.       Зверь грозно рычит и пытается поднять на подрагивающие лапы. Мог бы — отгрыз бы руку, не задумываясь.       Но звуки, кстати, издаёт всё равно очень уж знакомые.       — Вот оно что, — говорит Мартри и поворачивается к Медноглазому — а лампочки гаснут у них за спинами, за грязной и сырой решёткой. — Будь другом, подними его на руки.       Медноглазый задумчиво обводит взглядом груду свалявшегося меха и кожи раза в два с половиной больше него по размеру и, кряхтя, просовывает руки под живот чудовища.       Цепь лопается с прозрачным звуком в ту же секунду, когда гаснет последняя лампочка. Намордник спадает с нею вместе, Медноглазого опаляет горячим зловонным дыханием, прежде чем зверь смыкает челюсти на его горле, хватая за голову целиком.       Но в этот же самый кульминационный момент Мартри щёлкает пальцами и кнопкой зажигалки — озаряет клетку светом извне, живым и тёплым.       Иллюзия падает, рушится, как ряд домино, возникшие из ниоткуда стулья сбивают их ловко с ног.       И сидят они на своей собственной кухне, а в шкафчиках бьются склянки и испаряются, не успевая дотечь до пола, разноцветные жидкости.       И хмурый Йоль кусает Медноглазого за нос.       — Ай! — недовольно отфыркивается злой дух, потирая многострадальный свой слишком уж длинный, видно, нос.       — Вот и всё, — игнорирует его возмущение Мартри, находя на полке свои кастрюли и формы для выпечки.       Страшная вещь — понимание, что происходит, да знание канонов жанра. Буквально позволяющая разрешать некоторые проблемы по щелчку пальцев.

***

      — Лежи, спи, — бормочет Медноглазый, не разлепляя век. — Я пойду, посмотрю, кого там принесло.       И отлепляется от не особо-то и рвущегося вставать Мартри, выпутывается из объятий, кожа к коже, конечности совсем спутались, так ведь и не уверен до конца, что выволок из кровати собственные руки и ноги.       — Проходите, — сипло бормочет он, даже не глядя, кого впускает в квартиру. И открывает глаза только тогда, когда его голову поднимают за подбородок и жарко целуют в обе щеки. А потом звонко смеются.       Медноглазый стряхивает сонную золотую пыль. И вот: старые знакомые, девы: Моргана, Саламандра, Лорелея, Синичка, Кассиопея и Вилка.       — Мы же обещали, что ещё зайдём, — напоминает Саламандра. И хмурится тут же: — Но, к сожалению, причина не лучшая. Простите, что так рано.       — Мы сейчас никаких проблем не решим, — честно признаётся Медноглазый. — Даже если весь мир рушится к нашим ногам.       И уползает практически обратно в комнату, падает лицом куда-то Мартри в ключицу, бормочет: «Там опять нужна наша помощь», но его гладят по голове, так трепетно и нежно чешут кончиками пальцев тонкую кожу за ухом, что больше ничего он и не пытается, и так и засыпает, придавив Мартри к постели тёплым тяжёлым клубком.       А просыпаются они в торжествующем сиянии дня, одновременно, кое-как головы поднимают и вяло трутся носами: доброе утро, душа моя. Как же хорошо, что ты тут.       Ну и, разумеется, именно этот момент выбирает Вилка, чтобы заглянуть в комнату:       — Ага! — кричит радостно, подобно дивно мелодичной пожарной сирене. — Проснулись! А мы вам кофе сварили! — и так размахивает кружкой, будто сейчас на них прямо кофе и прольёт.       К счастью, руку её ловко ловит подошедшая Саламандра и передаёт Мартри. Они с Медноглазым пьют — терпкую горечь, одну на двоих.       — Так что, собственно, случилось? — спрашивает Медноглазый, покончив со своей половиной в два глотка, обжигающих горло.       — Страх, — хмуро поясняет Саламандра. — Он над Городом копится — даже нам неуютно, честно говоря. А мы тут за ним и есть, если кто забыл. Даже неудобно, пришлось удариться в соблазнения, кто не по ним — тем и заняться нечем.       — Не-не, — возражает Мартри, аккуратно допивающий свою часть. — Всё в самый раз. Вы продолжайте, — и снова клюёт носом в кружку.       Объясняться приходится Медноглазому.       — Это что-то вроде налога, — говорит он, щёлкая пальцами. — На страх, стало быть. Если людей не напугаем мы — или вы, то напугает что-нибудь другое, похуже. Страх бывает разный, но тут, к счастью, качество не учитывается.       Девы переглядываются, осмысливая полученную информацию. За это время Мартри успевает допить кофе и снова вернуть кружку лучшему другу — выливать в рот остатки кофейной гущи.       — Так чего мы тогда стоим?! — взмахивает руками Вилка и уносится прочь. И слышно, как стучит входная дверь за ней и другими сёстрами, как с топотом несётся эта толпа изящных леди вниз по лестнице, с грохотом и воплями выскакивает на улицу. Пугать они невероятные мастерицы, тут уж ничего не скажешь.       Только Саламандру Мартри с Медноглазым выцепляют из гущи, хватая за плечи с разных сторон.       — Это ещё не всё, — поясняет ши. — Видишь ли, налог нужно ещё как-то отдать. И вот тут они как раз горазды на изыски и извращения. Надо угадать, какой способ выбрали в этом году, пока не началось.       — А вы хоть раз видели, чтобы началось? — уточняет Саламандра. Мартри не отвечает, но делает очень выразительное лицо.       Так что они — а что поделать? — выходят на улицу, в почти ноябрьскую уже морось. Время идёт к ноябрю, пока все мы занимаемся самыми обыденными делами. Время снова идёт к ноябрю.       Мартри смотрит в выцветающее полотно неба, приложив ладонь ребром ко лбу. Медноглазый и Саламандра не спорят, ему-то всяко ближе туда смотреть. Так что они вертят головами по сторонам и изучают потрескавшуюся от холода землю: ищут какой угодно способ отдать долг, заплатить налог страхом, отпугнуть извечную тьму.       Город тих и спокоен как всегда, над ним висит тихая гроза, а он пытается изобразить обычную жизнь, такую же, как вчера и позавчера, такую же, как когда ветер не пахнет ясно и свежо озоном.       Кот выпрыгивает из окна, спускается по ветвям дерева вниз и несётся, прыгая через лужи.       — Ты чего? — удивляется Мартри. — Тебе и на Самайн-то не всегда нравится на улицу соваться, а уж теперь…       Но кот отфыркивается, карабкается по джинсам и свитеру Медноглазого ему на плечи и с неприятным звуком выплёвывает в руку ши маленький перочинный ножик.       — Ну точно! — щёлкает пальцами злой дух и весело сверкает глазами. Галантно кланяется Саламандре: — Леди вперёд! Посмотришь, как это делается. Так, на будущее.       Ножик Мартри передаёт деве.       И тому, кто берёт его в руку, внезапно открывается всё: тёмная туча, тяжёлая, словно бы иридиевая, полыхающая изнутри разноцветной яростью молний. Саламандра коротко охает и прикрывает рот ладонью. Но она всё же не человек и не пугается по-настоящему, и даже не бледнеет. Только крепче сжимает в пальцах нож, подарок Госпожи, той, что имеет дело со смертью.       — Давай! — сверкает глазами злой дух. — Что бы там ни было — давай!       Ему не видны тонкие жилистые нити, притягивающие тучу к Городу. Связующие воедино, удерживающие на месте этот тёмный ужас, словно огромный воздушный шар.       Она вспарывает первую из нитей, ту, что проходит совсем рядом, и это оказывается легко, как перерезать натянутую леску, словно и нет этой широкой мясистой на вид плоти.       И когда с чудовищным звуком на неслышимой частоте рвётся первая — обрываются и все остальные. Медноглазого передёргивает, Мартри морщится и зажимает уши. Только Саламандра стоит прямо, как вымпел, звук проходит мимо, не задевая её.       Саламандра смотрит, как тёмная грозовая туча растворяется в ясной выцветающей синеве, становится прозрачной и неощутимой.       Как и крошечный перочинный нож в её руке.

***

      — А что он уже умеет? — спрашивает Медноглазый, опускаясь на корточки. Щенок, конечно, тут же страстно облизывает ему всё лицо. Медноглазый звонко смеётся и высовывает язык в ответ. Язык получается чернильно-чёрный и расстроенный. Щенок возмущённо тявкает и принимается отчаянно вилять хвостом.       — Сидеть, — строго говорит Элайджа, и задняя половина щенка тут же опускается на землю. Элайджа признаётся: — Я ещё не придумал ему имя. Или всё-таки им?.. Тут не уверен, но пусть Кальмия разбирается. Его собака.       — Он её даже не видел ещё, — напоминает Мартри. Тут Элайдже ничего не остаётся, кроме как руками развести, мол, что поделаешь, как научится нормально себя вести, так сразу же и подарю.       — Злейший друг, лучший враг, — бухтит Медноглазый, кое-как справляясь с дурацким своим языком. Элайджа кисло отмахивается: крыть ему нечем.       Когда Кальмия, виновато глядя из-под светло-рыжей чёлки, говорит, что ему надо бы съехать, негде жить, срочно надо придумывать что-то, вот присмотрел тут варианты, Элайджа тщеславно ухмыляется, мол, что с вас взять, с созданий света, ни на что-то вы не способны в одиночку. Посмотрим, как ты выкарабкаешься, очень, знаешь ли, интересно. Но губы его, почему-то, выговаривают против воли: давай жить вместе, вот это неплохая квартирка, поговорю с хозяевами, собью нам цену. И потом руки и ноги тоже действуют отдельно от мозга, истерически вопящего «Что ты делаешь?!», и помогают Кальмии перетаскивать вещи, чудовищное количество книг и цветов. И расставлять это всё по комнате, и немного даже милостиво разместить у себя.       А когда Кальмия сидит на кухне, с ногами взгромоздившись на табуретку, в плед укутавшись, как потерянная птица, забывшая улететь, и трясётся в тихой истерике, Элайджа не чувствует ничего, кроме раздражения, мол, нашёл, из-за чего переживать, чуть что, сразу в слёзы, как же я это ненавижу, прекратил бы ты ныть. Но ему отказывают не то что конечности, а даже мышцы лица и, кажется, голос, ему вообще отказывает всё, что угодно, когда он опускается перед Кальмией на колени и долго, нестерпимо долго, гладит чужие подрагивающие пальцы, пока не упирается взглядом в светлую и почти даже не несчастную улыбку на фоне сияния ясных, пусть и покрасневших от слёз, глаз.       А теперь Элайджа краем уха услышал, что Кальмия хочет собаку, и вот куда их всех это завело.       Лопоухий щенок садится на землю и принимается чесаться.       — Лежать, — строго приказывает Эли, делая жест рукой. Щенок прижимает уши, борется с собой под суровым взглядом Элайджи и, наконец, ложится. Элайджа удовлетворённо цокает языком и лезет в карман за собачьим печеньем.       Мартри садится рядом с щенком и Медноглазым на колени, щенок его облизывать не торопится, зато Медноглазый восполняет с чувством. Ши отмахивается от него и сердито пихает в грудь.       — Отстань! — ухмыляется. — Ты же не собака! Смею заверить, команды он исполняет куда лучше тебя.       Медноглазый смотрит на него с видом оскорблённо невинности и демонстративно игнорирует последнее высказывание.       — Так когда ты собираешься отдать его Кальмии?.. — уточняет он ещё раз. Элайджа смеривает его тяжёлым взглядом и протягивает телефон. На экране сайт со списком собачьих команд.       — И ему придётся всё это выучить?! — ужасается злой дух.       — А я говорил, что он талантливее тебя, — тут же вмешивается Мартри и смеётся. Подмигивает Элайдже: — Но, если серьёзно: отдай его Кальмии поскорее. Так будет лучше для них обоих.       Элайджа задумчиво смотрит на щенка, ревниво обнюхивающего собственную лапу, словно бы она не только его. Эли задумчиво вздыхает и машет рукой, мол, чёрт с вами, отдам не идеально выдрессированого цербера, лучший совет в жизни, спасибо.       Но ему ли не знать, как хорошо у Кальмии выходит собирать целое из частей.

***

      — Между прочим, мы ни разу там не были, — замечает Мартри. — Очень большое упущение, тебе так не кажется?       — Мне не кажется, — уверят его Медноглазый. — Я абсолютно точно знаю, что это огромное упущение.       Они вешают карту звёздного неба, аккуратно расправляют-распластывают по стене. Медноглазый балансирует на стремянке, закрепляя верхний край кнопками, пока ши одной рукой придерживает трясущуюся стремянку, а другой прижимает на место край нижний.       С чёрного фона на них сморят Вододей, Дева, Стрелец и прочие разнообразные Гончие псы.       — Готово, — говорит Медноглазый и передаёт лучшему другу коробочку кнопок. Мартри закрепляет нижнюю половину и спускает злого духа на пол. Тот шмыгает носом и придирчиво оглядывает дело рук своих.       А потом усмехается и придвигает стремянку вплотную к стене. Выходит что-то вроде не очень удобного крыльца, входа в звёздное пространство.       Мартри ухмыляется, склонив голову набок.       — Умеешь ты делать изящные приглашения, — говорит.       — Учился у лучших, — с гордостью отвечает Медноглазый.       Изысканно подняться по лестнице, держась за руки, у них не выходит — такого не позволяет сама стремянка.       Так что сначала поднимается Мартри и сверху руку протягивает другу. Металлическая лесенка шатается, когда они оба кое-как умещаются на верхней ступеньке.       И делают шаг в зияющую черноту бумажного листа на стене. Растворяются в нём без остатка, и тонут, и захлёбываются, и расправляют огненные несуществующие крылья.       Остаются в темноте, лишённые голосов.       И не то чтобы воздух был когда-то нужен по-настоящему тем, кто давно уже задохнулся друг другом.       Большая Медведица глядит на них сверху вниз, лапами обхватив свой ковш, новенький и блестящим, которым кое-кто пытался вычерпать её из ванны, гадал потом — да куда же он делся? Мартри глядит на медведицу с укором, а потом машет рукой: чёрт с тобой, рыбка золотая, забирай.       Над головами сияющей галочкой повисают Рыбы. Медноглазый тянется к ним, цепляется за ленту, стягивающую хвосты, раскачивается на ней, словно на огромных качелях. Рыбы смотрят на него пустыми водянистыми глазами с зеркальными плошками зрачков, и чешуя их светится звёздными огнями изнутри, не отражая чужого света.       И небо — фон, простыня, самобранная скатерть, — оказывается, вовсе и не чёрное. В нём так отчаянно много оттенков, что начинает рябить в глазах. Пальцем коснёшься — пустишь круги по воде, го-ло-во-кру-жи-тель-ны-е тоже.       Здесь, между Волопасом и Волосами Вероники, на ярком луче звезды Северной короны, им окончательно перестают быть нужными слова.       Но зато можно падающие звёзды ловить ладонями, сдувать, как парашюты одуванчиковые, распуская тонким налётом новые созвездия.       — Поцелуй меня, — просит Дева, рассыпая у ног золотые колосья, и губы у неё пахнут жаром солнечным и сладкими неземными травами.       До смеха, до боли.       Здесь нет пространства как такового, можно, и шага не сделав, оказаться за миллиарды световых лет. Совсем больше не видя голубого мерцания Земли.       Но стремянка-то остаётся на месте всё равно, куда ей деться.       Медноглазый беззвучно хохочет, и его смех тут же обретает плоть, новым кольцом обвивает Сатурн.       Мартри машет ему руками: отчаянно не хватает Шахата, которому и слова, и язык в жизни не были нужны, он бы и без них прослыл балаболом, если бы захотел.       «Нам пора домой, дружище, — протягивает руку ши. — Мы и так натворили тут дел, поставим галочку в списке превращённых в сумбур мест, как вернёмся, карта никуда не денется, путь всегда открыт. У нас, в конце концов, кот не накормлен».       «Ладно, — щурится Медноглазый. — Не накормленный Йоль — это, конечно, аргумент, у меня никакого желания вылезать отсюда прямо ему в пасть».       Йоль, оказывается, действительно сидит под стремянкой. И очень старательно раскачивает её из стороны в сторону. Медноглазый, умница, сделав один шаг на неустойчивую неземную твердь, следующий делает уже сразу в воздух и так и остаётся висеть. Мартри тоже оценивает ситуацию верно и ловко спрыгивает с верхней ступеньки на пол, чуть не сшибая тумбочку и морщась от боли.       — Всё, всё, — смеётся он, вспоминая, как это — говорить. — Пойдём, я тебя покормлю, чудовище…       — Меня тоже! — встревает тут же Медноглазый. — У меня аппетит! От дальних путешествий и прогулок!       — А я про тебя и говорил, — весело сверкает глазами Мартри. И гладит лучшего друга по голове под возмущённое мяуканье Йоля.

***

      Самайн приходит неожиданно, как ему и положено. Белой пеленой, стиральным порошком снега укрывает землю, широкие ладони палой листвы. Кружевные перчатки надевает на руки клёнам. Йоль с ночи сидит, носом впечатавшись в морозное стекло, не покрытое ещё узорами. Сверкает из темноты глазами, охраняя тех, кто спокойно спит, будто и нет этой дивной невероятной ночи.       Мир прячется за этой пеленой. На Самайн весь он теряет привычную плотность, становится ещё более текучим и нереальным, чем обычно. Рвётся зыбкая грань, отделяющая навь от яви.       Мир надевает праздничные маски: страшные и смешные. Мир сегодня (как, впрочем, и в другое время) — не то, чем он кажется.       Но заглядывать под маски было бы слишком нечестно.       — Привет, ты чего не спишь? — шёпотом спрашивает Мартри вроде как у кота, но смотрит при этом за окно, разукрашенное по краям моросью инея, сахарным налётом, и разговаривает как будто с пейзажем, нарисованным за окном мелком восковым и брызгами акварели.       Йоль трётся о его щёку и мохнатым горячим шарфом ложится на плечи. В живот Мартри уютно сопит свернувшийся клубком и голой пяткой прижавшийся к батарее Медноглазый. Мартри усмехается уголком губ, аккуратно убирает от чужого носа длинную зелёную прядь и, извиваясь, сползает ниже, чтобы сухо коснуться губами складки между бровей.       Идея оказывается не самой блестящей, потому что Медноглазый подпрыгивает так резко, что точным ударом врезается лбом лучшему другу в челюсть.       Мартри хватается обеими ладонями за лицо и стонет от боли. Медноглазый коротко по-щенячьи скулит.       — Ты чего дерёшься? — обижено спрашивает. Мартри взмахивает руками, мол, нельзя уже романтиком побыть, сразу на тебя сыплются беспочвенные обвинения.       Самайн спутывает все планы и карты. — Надо идти, — напоминает Мартри, ощупывая челюсть. Медноглазый тоскливо вздыхает, мол, надо-то надо, и даже, вообще-то, хочется, но, признайся, день мог начаться и получше. Скажем, точно так же, только без членовредительства.       И двор, в который они всё-таки выходят, неузнаваем совершенно, это как будто бы снег за одну ночь изменил его, вымарал белизной всё, что было, на свежем полотне изобразил рассветной акварелью новый пейзаж.       — Без понятия, куда можно в такую погоду забрести, — признаётся Медноглазый и чешет за ухом. Волосы его: пятнистая зелень, припорошенная сединой первого снегопада.       — А нам разве не без разницы? — пожимает плечами Мартри.       Ну да, вообще-то, совершенно наплевать. Их прогулка — долговечный ритуал, исполнение старинного контракта. Обрати своё лицо маской страха, плавкой неусидчивой ртутью, отрасти побольше глаз да рук. Главное: останься совсем не тем, чем кажешься теперь, никогда не превращайся в страх до конца.       Они, конечно, ждут, когда всё закончится. Оно всегда заканчивается, потому что страх для них — не самоцель, он всегда был только средством, обязательным условием волнующих приключений, ожидающих за порогом.       Но, видно, в этом нарисованном мирке приключения не предусмотрены.       — Как же так, — разочарованно цокает языком Мартри. Не будет, значит, никаких парадоксальных встреч, невероятных совпадений, сбывшегося невозможного и всего такого прочего, что они любят.       — Может, так и лучше? — неуверенно спрашивает Медноглазый и передёргивает плечами. Вспомни, приятель, сколько всего было за этот месяц. За этот год. Мы завершаем круг, торопиться некуда и некуда бежать. Незачем больше. У нас было достаточно приключений и достаточно побед, не согласен?       — Пожалуй, тут ты прав, — после нескольких минут раздумий соглашается Мартри. Это был чертовски долгий месяц.       — Конечно я прав, — возмущается Медноглазый и морщит смешливо нос. — А теперь пойдём, повеселимся. Мы ведь обещали Джерри целую гору конфет…