Диалоги на тетрадных полях

      Говорят, будто стены дома Каспара целиком сложены из прочитанных им книг. Говорят, будто горят там по ночам огни святого Эльма, танцующие не на мачтах обречённых кораблей, всего-то на спинках горбатых кресел да на вершинах рассохшихся шкафов. Говорят, будто бы на загнутых носках башмаков носит Каспар позабытые заклинания да брошенные слова: обронишь при нём хоть слово и ищи его потом с попутным ветром…       И если бы только Каспар сам знал, что из этого правда, да и кто всё это говорит.       Про книги он ещё, может, предположил бы: нет-нет, точно где-то вот за той стопкой прячется старая кирпичная стена, я видел её в прошлую среду.       Тришна — почти что Триша, если для своих, — смотрит на него с сомнением: всего лишь пробегала мимо, скорее всего, нет, я сколько там ползала, и ни разу не видела никакой стены.       А огни и правда пляшут под потолком и по мебели, но Каспар их не видит, он в это время уже спит, видит только Тришна, и её всё устраивает, очень она благодарна этим огням. По ночам Тришна вяжет для Каспара шарф, длинный шарф в подарок на тот день, когда человек с именем таким же и такой же рассеянный добрый кудесник увидел в небе ясную голубую звезду.       — Триша, милая, скажи, если найдёшь в холле чьи-нибудь потерянные слова, непременно скажи утром мне, — просит Каспар, у него вечной такой немного удивлённый голос, и Тришне кажется оттого, что он удивлён, сколько существует мелочей, на которые надо обращать внимание.       Но никаких слов она не находит, хоть и обещает каждый раз. Она не находит даже букву из своего имени, которую Каспар теряет постоянно. Что уж тут говорить о целых словах. Вместо бесполезных поисков Тришна садится на диван, расправляет кружевную юбку и достаёт из-за книжных стопок корзинку с неоконченным вязанием. Шарф тянется уже на несколько метров, но только Тришне хочется, чтобы он струился за Каспаром настоящим колдовским плащом, шлейфом и мантией, и она всё никак не может решиться закончить работу.       И, наверное, даже если бы она забыла однажды убрать корзинку, Каспар не заметил бы ничего, даже если бы споткнулся, наступив в свитое из клубков полосатое гнездо. Тришна проверять не берётся и тщательно прячет, всегда в новое место: потому что хорош только тот сюрприз, который был по-настоящему, без обмана, сохранён.       Каспар ходит по дому, словно погружённый в сон, натыкается на углы — ему бы тоже не помешали зелёные огни, похожие на сигналы маяков, и даже днём, — путает сахар с мукой и печёт пироги из соли. Он зачитывает Тришне обрывки из книг и теряет их пару секунд спустя, составляя собственные фантастические сюжеты из тонких нитей чужих повествований. Тришна подбирает ноги, сворачивается уютным комком на диванчике под его боком, юбку раскладывает веером, чтобы только не помять, кутается в собственные смоляные волосы, и внимательно слушает, а рассказ Каспара несёт, словно ветром по волнам.       Но однажды Каспар прибегает взволнованный и какой-то почти будто сосредоточенный на реальности, и рубашку даже надевает ту, которую вчера выгладил, а не ту, что ещё только ждёт стирки, рукава закатывает до локтей, чтобы только не мешались, не застёгнутые, и старинные чулки с кюлотами никакими пятнами не заляпаны.       Вот тогда Тришна ничего не спрашивает, тогда Тришна понимает, что пора. Тянется, словно пригладить ему волосы, и правда задевает кончиками пальцев седую прядь, серебро на пепельном золоте, и накидывает ему на шею несколько раз тяжёлый полосатый шарф.       И шарф тянется за Каспаром, то ли плащом, то ли шлейфом.       — Сегодня, милая моя Триша, мы пойдём в гости к Вечности, ты готова? — спрашивает Каспар. Тришна совсем не уверена, что готова, но то, что о злосчастной букве Каспар забывает снова, как-то успокаивает её.       И она не только кивает, а даже даёт Каспару руку, крепко сжимает, прячет прохладную точёную ладошку в его тёплой руке. По-детски доверчиво следует за Каспаром: между пирамидами и башнями книг, между зелёными огнями, заблудившимися с ночи в этом лабиринте. Тришна совсем не удивлена, что где-то здесь притаилась вечность. Но всё оказывается не совсем так, они находят только узенькую лесенку, ведущую, наверное, на чердак. На чердаке Тришна бывала, но одна соваться туда обычно не осмеливается. Это место из таких, что признают только Каспара.       Но вместе с ним даже бояться, в сущности, не так уж плохо: щекотное чувство где-то на уровне солнечного сплетения, и Тришна сжимает пальцами концы шарфа, чтобы никто из них не споткнулся, и думает, что шарф получился просто отличным, можно гордиться собой. На чердаке пыльно и темно, не видно даже, что шумит и шепчется под ногами, но Каспар не боится, он как будто выпрямляется, и Тришне не видно, но она уверена, что разгладились усталые складки под зелёными глазами её старшего друга. Стали не такими острыми тени на его лице, и носками башмаков он теперь почти наверняка способен ловить, словно рыболовными крючками, чужие потерянные слова.       Говорят, в доме у Каспара каких только чудес ни сыщешь, и соседские дети только и мечтают, что однажды перешагнуть порог. Говорят, будто он держит, словно кошек и собак, страшных чудищ, и совсем не боится их, потому что, мол, сам давно забыл, что они чудища, а они стесняются ему напоминать. Говорят, Каспар умеет доставать звёзды с неба и готовить из них лекарство от любой печали…       Но никто не говорит о том, что на чердаке у него есть самый настоящий колодец, в котором живёт Вечность.       — Вечности известно всё, — шёпотом поясняет Каспар. — О том, что было и о том, чего не было ещё или не случится никогда. Задавай любой вопрос, и получишь ответ на него.       У Тришны нет вопросов. Тришна знает наперёд всё, что хотела бы знать, у неё в груди прячется неуёмный интерес к самой жизни, к каждому чувству и ощущению, к каждому дуновению ветра и движению листа на дереве. Нет, Тришна совсем не хочет знать о сбывшемся и несбывшемся.       Она даже жмурится тихонько, когда Каспар аккуратно убирает с колодца крышку резную и заглядывает в его мерцающую синеву. И спрашивает тихо и ласково:       — Как у тебя дела?       От этого вопроса Тришна слепнет и глохнет на несколько секунд, и за эти утраченные ей мгновения Вечность успевает не только из колодца вынырнуть, а даже принять… ну… почти что человеческий облик, опустившись на край.       Он похож, может, на Каспара, как возраст стирает границы между людьми, как если проживёшь так долго, перестанешь понимать, где кончаешься ты и начинается другой человек. Отличия во внешности Тришна замечает только позже, да и какая, в сущности, разница, когда о Вечности говоришь. Он бы мог быть похож на брата Каспара, и на друга детства, и вообще на кого угодно, столь же близкого, с кем сядешь рядом на край колодца, ноги опустив в сияющую глубину. Ничего не боясь. На кого будешь смотреть, чуть сведя брови, с такой заботой.       А волосы у него тёмные и длинные, почти как у самой Тришны, только ближе, наверное, к каштановому, и на ощупь мягче, заплетены у висков в мелкие косички. И черты лица, конечно, значительно твёрже, будто из камня вырезанные.       Всё равно живые.       — Всё в порядке, — отвечает Вечность и сжимает кончики пальцев Каспара приветственным жестом. — Мне было совсем немного одиноко.       Каспар волнуется, чуть не роняет башмак в распахнутый зев колодца, вовремя ловит его второй ногой. Хотя его и не упрекают ни в чём. Совсем немного одиноко. Не очень сильно. Быть одному и знать, что это не навсегда, гораздо проще, чем не знать, умирать от неуверенности и душного страха.       Тут Тришна смелеет и подходит ближе. И садится рядом с ним, разложив юбки, волосы свернув клубком на коленях, крошечные чёрные туфельки, ноги в колготках с узором из роз, опустив вниз.       — Это Триша, — говорит Каспар церемонно, и она видит, как он нервно расправляет один рукав, теребит полуоторванную пуговицу. Вечность мягко отбирает у него злосчастную ткань, закатывает рукав обратно. Смотрит на Тришну, глаза тёмные прищурив, палец к губам прикладывает: я знаю, что в твоём имени всегда была и будет буква «н», но давай оставим это тайной, договорились?       И Тришна смелеет, улыбается и кивает в ответ. Общие секреты с Вечностью, даже если они про одну букву, особенно если они про твоё имя — именно то, что нужно маленькими девочкам, живущим среди зелёных огней святого Эльма, среди книжных чудовищ и придуманных странствий, ограждённым будто бы от реального мира этой завесой рассеянности и близкого чуда.       Из самого низа ближайшей стопки, забывая, что она должна упасть, лишившись основания, Каспар извлекает книгу. «Тысяча и одна ночь в Зазеркалье» — читает Тришна на обложке и склоняет голову, украдкой пряча улыбку в смоли волос, пролезает под локтем Каспара, прижимается к нему, цепко обняв тонкими руками. Эльмовы огни собираются над ними подобно чудной лампе, но Каспар их не замечает, даже когда они садятся ему на плечи, венцом украшают седеющую голову.       Вечность ловит три огонька в ладони и медленно дует на них, как на белые головки одуванчиков, а они разлетаются пухом во все стороны. И медленно плывут по волнам собственного света, когда Каспар начинает читать.