Диалоги на тетрадных полях

      Геста складывает руки на груди и поджимает губы:       — Милый мой, если ты сейчас же не спустишься, мне придётся пустить в ход тяжёлую артиллерию!       Тяжёлая артиллерия в лице Крысолова неловко переминается у неё за спиной с ноги на ногу, вжимает голову в острые плечи и старается сделаться как можно меньше и незаметнее. Не такой тяжёлой, если уж на то пошло. Но сказанных слов не воротишь, особенно, если слова эти — Гестины.       На месте «милого» Крысолов бы уже давно спустился, честное слово, и это решило бы одновременно массу проблем. Скажем, лично он — уже на своём собственном месте, — смог бы уйти, и как бы это было прекрасно…       Мечтая о том, как сладостно было бы сейчас вернуться, ну, скажем, к Салли, у которой они с Сангитом Анантой, в сущности, поселились, Крысолов на время выпадает из потока реальности. У него перед глазами танцуют акварельно-чернильные журавли, которыми Салли и Ананта расписывают в последнее время всё, что под руку попадётся, как маньяки какие-то. С журавлиными тенями у них и раньше были особые отношения, но это уже переходит всякие границы. А страшнее всего, что родители Салли вовсе не против, что дочь с друзьями превращает квартиру в царство несбывшихся гнёзд.       Что ещё страшнее — сам Крысолов тоже не против, ничего нет приятнее, чем свернувшись в клубок на диване, вдыхая молочный запах улуна, лениво касаться пальцами отверстий флейты и дышать, пуская крылатые тени в пляс.       Это значит — Ананту и Салли абсолютно некому остановить. Какой ужас.       От того, как Геста топает ногой, журавли испуганно разлетаются, а Крысолов неловко моргает, возвращаясь в реальность.       Причина Гестиного гнева высовывается из окна и всем своим видом демонстрирует, что на большее рассчитывать не приходится.       — Тебе придётся либо спуститься самому, либо впустить меня, дурак ты этакий! — стадия «милого», значит, уже пройдена. — Сил нет слушать, как ты звучишь! Ладно бы только меня изводил, так и себя же тоже!       Мангольд не отвечает, но в глазах его сквозит неслучившийся скандал, почти можно метать вместо молний. Крысолову становится всё более неуютно, он косится на предательски висящее высоко над головой солнце. В сумерках или в темноте было бы намного спокойнее.       Мангольд выглядит, как жертва взбесившихся ножниц. Это как же нужно разозлить канцелярскую принадлежность, чтобы она сотворила такое. Видимо, Геста права, и изводит Мангольд не только её. Во всяком случае, кривоватым каре с торчащими тут и там недостриженными прядями дело не кончилось. Пальцы, до боли вцепившиеся в подоконник, выглядят так, будто стальные струны он рвал с ожесточением и очень прицельно, Крысолов в обществе Ананты каких только музыкальных инструментов ни видел, и это ж как надо постараться…       — Я никуда не пойду, — надтреснутым высоким голосом отвечает, наконец, Мангольд. — Ты никуда не пойдёшь!       Геста чуть не рычит от злости, и Крысолову снова приходится проморгаться, чтобы прекратить видеть на её месте разгневанную львицу, припавшую к земле посреди саванны. Спасает тень от чужого балкона, трепетно прильнувшая к ногам и обвившая плечо аккуратной лапой. Крысолов благодарно приникает к этой тени и кое-как держит себя в том слое реальности, где несравненная леди Геста — обычный человек с кожей цвета ореховой скорлупы, ночными чёрными глазами, пружинистыми кудрями чёрных же волос и веснушками, рассыпанными по лицу и плечам. В том слое, где Геста носит в волосах крупный розовый цветок, и если за этот цветок ухватиться взглядом, то можно и правда удержаться на месте.       За него, да за трепещущую туманную тень.       Тень вертится у ног Крысолова вот уже несколько дней, истончается, если на неё обратить слишком пристальное внимание, повторяет очертания окружающих предметов. Крысолов узнаёт её в каждом из них, но позволяет продолжить эту странную игру.       — Мне сыграть? — робко спрашивает Крысолов. В конце концов, разве не для этого его и позвали?.. — Для него.       Чтобы вести его за собой, что послушные ноги шаг за шагом делали, увлечённые песней колдовской флейты.       Геста вскидывает брови и мотает головой так резко, что Крысолов тушуется и сжимает острые плечи. Но, впрочем, сумрак почти сразу сбегает с её лица.       — Да, — говорит несравненная леди Геста. — И нет. То есть, сыграть, но не для него.       Флейта в пальцах Крысолова издаёт неровный звук, похожий на вздох и на знак вопроса одновременно. Для кого же, если не для него? Кого ещё здесь нужно увлечь за собой?..       Геста обходит музыканта, напрягшегося, со спины и мягким жестом кладёт руки на плечи. Так бережно, что это почти и не страшно.       — Играй, — просит она, — а там разберёмся, — и сжимает его плечи тонкими смуглыми пальцами.       Это оказывается совсем не страшно — играть просто так. Геста мастерски умеет натягивать, настраивать и направлять струны чужих душ. У флейты Крысолова нет ни струн, ни души, но пока леди Геста рядом — пальцы сами находят нужные ноты, и дыхание, ровное и глубокое, заполняет деревянную пустоту. Песня ищет путь.       Вьётся, словно стройное дерево, вверх. Но находит не Мангольда, нет, а всего лишь широкое золотое кольцо на его пальце.       Кольцо отзывается тревожным звоном, старинной балладой о запертой в башне деве, о тех, кто пришёл спасти её. Кольцо золотое, как волосы Мангольда, рассыпается в тонкие нити, в лестницу небесную, плетение соломы, обращённой в пряжу волшебным именем. Мангольд вскрикивает и отбрасывает его от себя, словно ядовитую змею.       Поздно: от магии флейты не скрыться так просто, тысяча древних нот, мириады мелодий скрываются внутри неё. К каждому подберётся свой ключ. Лестница из тончайших золотых нитей тянется вниз с витого балкона.       Когда Крысолов открывает глаза, опуская флейту, он успевает увидеть, как Геста подвязывает сбоку узлом длинную цветастую юбку и начинает карабкаться по лестнице с неожиданной сноровкой.       — Пойдёшь со мной? — спрашивает она, обернувшись всего на секунду. Крысолов колеблется пару мгновений, а потом решается, вешает флейту обратно на шею и лезет следом за ней. Эхом мелодии флейты отзываются под ногами плетёные ступени. Крысолов вздрагивает и чуть не оступается — но дымчатая тень успевает подхватить его, уступкой тонкой поймать ногу.       Крысолов рассеянно улыбается и продолжает восхождение.       В квартире у Мангольда — приглушённый свет, и пыль покрывает все горизонтальные поверхности, а, может, и сам горизонт. То ли прялка, то ли арфа стоит в самом центре комнаты. Крысолов неловко морщит нос и тихонько опускается на пол у самого выхода на балкон. Он очень сильно устал, и свет солнечный бьёт в так и не привыкшие к нему до конца глаза. Крысолов чувствует слабую дрожь, пока тонкая тень не обвивает сумеречной накидкой его плечи, успокаивая и утешая.       Леди Гесте, конечно, сейчас не до того. Она загоняет Мангольда в угол, и лицо у неё при этом такое суровое, что тот в ужасе закрывает лицо обеими ладонями и прижимается узкой спиной к холодной серой стене. Черты Гесты смягчаются, словно воск у свечи, она крепко обнимает лучшего друга за плечи и ведёт его к той самой — не то прялке, не то арфе.       Крысолов, честно говоря, совсем не лучший наблюдатель для важных вещей и колдовских страшных ритуалов. Он всё-таки очень уж устал, правда, так невероятно устал, что в глазах мутится, и в голове, как и на плечах — та же смутная тень. Ничего, кроме неё, не видать.       Но той своей частью, что навеки отдана волшебной флейте, он скорее чувствует, чем видит через ставшие прозрачными веки, как Геста расстёгивает, сосредоточенно хмурясь, рубашку Мангольда — и на белой коже на удивление отчётливо видны порванные проржавевшие струны.       Леди Геста неодобрительно цокает языком и качает головой. Как можно было довести себя до такого, дорогой мой? Неужели так сложно было позвать меня?       Мангольд не отвечает ни словом, ни жестом, но — разве ты не знаешь, друг мой, как это бывает? Как перестаёт говорить солнечный свет, как бумажные и хрустальные птицы обрывают песню на полуслове. На первый день не можешь выйти из дома, на второй — не встаёшь с постели. На третий — зов о помощи кажется такой нестерпимой мукой, что невозможно даже думать о нём.       Это ничего, не отвечает леди Геста. Это не страшно, милый — теперь, когда я уже здесь. Хотя до этого просто умереть от ужаса можно было, я знаю.       Она ловко натягивает новые струны, спрятанные до поры в одном из многочисленных карманов на юбке, и Крысолов из-под опущенных ресниц видит, как они медленно истончаются, оставляя на коже едва заметный рисунок. А потом и вовсе не остаётся ни следа.       — Теперь всё будет хорошо, — доверительно шепчет Крысолов тени, прильнувшей к его щеке. — Обязательно будет хорошо.       И прижимает ладонь к груди. Струны молчат, но отзывается нежным переливом верная флейта.