Диалоги на тетрадных полях

      Кошки в этой истории отнюдь не главные, но начинается она всё-таки с них. Кошек это, конечно, абсолютно устраивает: им нравится быть изначальными больше, чем главными. В этом есть неописуемое торжество начинания историй.       Так или иначе, а всё начинается с кошек.       Кошек они заводят одновременно, всё как и положено.       Абсолютно ошалевшему от такого Хайду кота торжественно вручает Эржебет: породистого, снежно-белого ориентала с огромными инопланетными ушами и горбатым носом. Говорит, оставили в ветеринарке у знакомой, а он взял и выздоровел всем назло, держи, я тут добрая волшебница и сейчас я тебе причиню добро и счастье нанесу, не рыпайся. И Хайд, привыкший любую почти волну чувств выражать в форме гнева, замирает и не знает, куда девать руки, когда белоснежный неземной кот карабкается с его колен на плечи и замирает там, словно мурлычущий воротник, источая любовь во все стороны с непотребным усердием.       И когда мурчащий воротник засыпает, на пороге кафе — а где ж ещё им сидеть! — буквально сразу возникает встрёпанный Джекилл. В пальто, как Джекиллу и положено, но зато без шарфа, а это уже форменный беспорядок номер два. Шарф, правда, быстро находится: у него же в руках, в ткань замотан дрожащий от промозглой уличной сырости лысый кот. Первое время все думают, что кот то ли просто облысел от чего-то, то ли ошпарен, но нет, он оказывается натурально сфинксом, совершенно обалдевшим от собственного пребывания на улице, в центре Города. Сфинкс бархатистый и пахнет солнцем и немного песчаником, если уж для ценителей. Приходя в себя, он первым начинает бродить по «Башне», будто бы это его дом, Агата в шутку ругается, что кошачье кафе тут не у неё, это, пожалуйста, в «Мир хаоса», их профиль.       Откуда берётся кот Януса — Янусова же страшная тайна. Факт в том, что ни шерсти, ни даже подобия мышц или кожи у кота нет, только кости, держащиеся вместе и двигающиеся, как у живого, при движении, благодаря… а, чёрт его знает, благодаря чему. Янус таинственно жмурится, тоже как кот, согревшийся на солнце, а его костяное не пойми-что умудряется даже мурлыкать, не имея ни голосовых связок, ни специфических мышц. Кот единодушно признаётся второй на Город Тварью, пусть и не из Нижнего мира, и остаётся, обложенный с разных сторон сфинском и ориенталом. Имён ни одному не дают, какой смысл, если уж коты, кажется, воспринимают себя этаким многослойным единым целым, под стать хозяевам.       … форменным беспорядком номер один оказывается проклятое Джекиллово сердце.       Джекилл отшучивается, но как-то неловко — мол, не выдерживает, что вы все, такие прекрасные, рядом со мной, это всё ничего, привыкнет и пройдёт.       Ледяная игла и правда проходит — насквозь пронзает, заставляет пульсирующую алую кровь неловко замереть, как на внезапном перепутье: теперь куда?       Эржебет возглавляет сегодня немногочисленную Джекиллову свиту, и тяжесть ответственности не давит, а крыльями расправляется у неё за спиной. Она сегодня идёт впереди, и Джекилл прямо за ней, а уже за ним Хайд и Янус, потому что вчетвером никак нормально не разместится на тротуаре всем вместе и рядом, а раз Джекилл идёт посередине, то свита, бесспорно, принадлежит ему.       Ей приходится замереть на середине шага, это какое-то не шестое даже чувство, а восьмое, девятое и далее по списку, потому что она даже успевает обернуться, когда лицо Джекилла белеет, он запинается, останавливается, неловко протянув руку к собственной груди. И выражение у него растерянное и не испуганное, а просто изумлённое донельзя.       Разве врал тот, кто сказал, что счастливым умирать не положено?       Хайд его ловит, падающего, и кровь грохочет в ушах, всё вокруг неестественно отдаляется, просвечивает перевёрнутыми цветами Нижнего мира.       — Помоги, — шепчет Хайд, и кажется таким беззащитным и напуганным, что у Эржебет — за компанию с ними, вестимо, — тоже разбивается сердце. Бывают смерти, от которых самого себя спасти не получится, как ни старайся.       Во всей этой суматохе никто не успевает заметить, когда и куда пропадает Янус.       Джекиллу кажется — зеркало наконец-то раскололось, рябое стекло, осколки пропороли кожу, вгрызлись в расширенные от боли зрачки. Джекилл беспомощно и криво улыбается склонившейся над ним Эржебет, на чьих коленях он почему-то лежит. Прямо посреди пустой так некстати улицы.       — Я сейчас, я сейчас, — шепчет Эржебет, захлёбываясь слезами, которые почему-то, по какой-то дурацкой прихоти, текут словно бы внутрь, а не наружу, и заполняют, заливают гулкую чашу где-то под рёбрами. Эржебет без сомнений расплетает бережно собранные ею в замысловатую вязь магические нити: обвивает ими Джекилла, получается нечто среднее между коконом и кольчугой. Ненадёжно, но хоть так удерживают его здесь.       А Джекиллу видятся лица: Агата, Чародей, Мастер даже… Странные, заострившиеся, как у него теперь, черты, глаза чёрные и пустые — беспомощности воплощение. Губы стянуты неровными, неаккуратными стежками. Мы ничего не можем сделать, мы ничего не можем, прости, мы не…       Мир сжимается до узкой тени.       — Я долго не продержу, — тонким от страха голосом говорит Эржебет, и сама не верит, что это её слова. Нити рвутся на глазах, и она, может, даже слышит грохот несчастного Джекиллова сердца — или это её собственное стучит так загнанно.       — Ну давай, — шипит Хайд озлобленно. Эржебет требуется несколько секунд, чтобы понять: нет, не ей. — Давай, приходи… Я его так просто не отдам!       Хайд Смерти ждёт — не своей, но чужой. Он ни секунды не боится, он вообще теперь разучился бояться. Самое страшное, что могло, уже случилось. Хайд лучше всех умеет одним словом, жестом одним обращать всё вокруг в поле боя. Эржебет натурально ощущает себя медсестрой, сидящей с раненым.       С умирающим, чего уж.       И не только Эржебет, видимо, кажется — Хайду такие иллюзии и правда удаются, потому что он первым в них верит, — и Смерть возникает чуть ли из ниоткуда, а на самом деле, из ближайшего переулка, и смотрит по сторонам с удивлением. Его к таким местам всегда притягивает, как магнитом, против собственной воли.       — Ну уже нет, — рычит Хайд, и Эржебет не сразу узнаёт голос друга детства: надтреснутый и хриплый. — Я тебе не позволю его забрать!       Смерть глядит устало, мол, будто бы мне это доставляет радость, и ты бы знал, сколько раз я такое уже слышал…       Но Хайду-то, в отличие от многих, хватает силы и ярости, чтобы схватить Смерть за ворот вышитой рубашки и ткнуть ему в лицо подрагивающим сжатым кулаком.       Смерть, надо сказать, держится молодцом, лицо не дрогнувшее, прозрачные глаза. Он вообще-то умница, Эржебет бы так и сказала, если бы с губ сейчас могло сорваться хоть что-то, кроме судорожных всхлипов. А с ресниц — хоть что-то, кроме слёз.       — Так ты его не спасёшь, — говорит Смерть. Зажатые в пальцах ножницы расправляются косой. — Его сердце больше не работает, разве не видишь? С таким сердцем не живут.       Хайд хочет ответить, конечно же, накричать, ударить, но из горла рвётся один только рык, как у раненного зверя. Будто это он сейчас умирает, сжавшись комком в объятьях подрагивающих колдовских нитей.       В каком-то смысле, так оно и есть.       Эржебет бы броситься к нему, обнять да оттащить, но она сидит и держит на коленях голову Джекилла, укутанного бесполезной рвущейся сетью, кольчугой, которая так никого и не спасла. А Хайд, как дурак, всё держит подрагивающий кулак у Смерти перед лицом.       — А без него? — спрашивает Янус. Не заметишь ни куда ушёл, ни как вернулся. Только ярко-бирюзовая дверь покачивается у него за спиной, открытая между двух фонарей. Да три кошки живым воротником покачиваются на плечах.       — Что? — переспрашивает Смерть.       А Эржебет почему-то сразу успокаивается — между пальцами скользят пряди Джекилловых волос, переплетённые с нитями её заклинаний. И видит, что и Хайд тоже спокоен. Он, конечно, всё ещё старается казаться грозным, но Янус смотрит так светло, и вообще, с ним этот мир обращается в свет и звенит…       Очень сложно бояться или злиться. Лично у Эржебет совсем не хватает на это сил.       — С таким сердцем не живут, — мягко повторяет Янус. — А без него?       Отстраняет Хайда — почти объятием. Встаёт перед Смертью очередной преградой, ещё одной линией обороны.       — У меня нет сердца, — говорит. — Мне оно совсем не нужно. Совершим обмен?       Всем известно, что больше всего Смерть любит хорошие сделки.       Он кусает губы задумчиво, а потом вдруг улыбается тепло и ласково, и немного по-Агатиному.       — Ты ужасный хитрец, дикая тварь из Нижнего мира, — говорит. — А с виду и не скажешь. По рукам.       Эржебет заворожённо смотрит, как коса расплавленным металлом перетекает в заострённый зеркальный осколок. Опять эти проклятые зеркала… И Янус, всё так же светло улыбаясь, обеими руками вонзает его себе в грудь: туда, где должно бы быть трепещущее человеческое сердце.       Не издаёт ни звука: только Хайд у него за спиной сипло выдыхает и до боли впивается ногтями в ладони. И дышать перестаёт уже не только Джекилл.       Кошки хором мурлычут, заводят странную песню, только дело, конечно, не в них… Смерть рассеянно чешет то место, где у выбеленного кошачьего черепа должно быть ухо. И смотрит напряжённо, как дрожит на конце зеркального осколка переливчатая синева. Позволяет лысому коту бережно подхватить её зубами и положить в ладони. Чтобы аккуратно погрузить в грудь Джекиллу.       В руках остаётся и трепещет неровно тёмное сердце Джекилла.       — Завершим обмен, — хмыкает Смерть. И вкладывает сердце между рёбер маленького храброго Януса. Тот настороженно замирает, привыкая к странному ощущению внутри. И снова улыбается.       И кошки мурлычут: живой лоскутный шарф.       Смерть исчезает, не попрощавшись, но Эржебет почти сердито думает, что всё равно найдёт способ добраться до него и поблагодарить.       — Твоё сердце теперь принадлежит мне, — говорит Янус, сияя глазами. Светлыми, как весенний ливень.       — Именно то, что я мечтал услышать, вернувшись из мёртвых, — хрипловато говорит Джекилл, и Эржебет вздрагивает, чуть не роняет его от неожиданности. Но быстро приходит в себя, расцеловывает его, ещё не понимающего ничерта, в щёки. Освобождает от остатков живительной паутины.       И смеётся от счастья.       Хайд смеётся и плачет вместе с ней, помогая Джекиллу подняться на ноги.       — Как же ты теперь будешь нас любить? — спрашивает, не понять, у кого.       — Как и раньше, — отвечает за всех Янус. — Не только сердцем, а всем собой. Ничего сложного, — он подходит ближе и прижимается макушкой к заплаканной щеке Хайда.       Три кошки, три почти не волшебных кошки, мурлычут у них на плечах.