«Мир хаоса»
9 июля 2020 г. в 10:00
И над Городом сгущается тьма — Мэттью готов поклясться, что она только того и ждала, чтобы клубящейся тучей нависнуть над «Миром хаоса», окружить его, растянуться этаким плащом позади здания. Чтобы казалось — дело только в фонарях, освещающих дорогу, они-то и создают такой контраст, не более.
Дело вовсе не в фонарях, Мэттью знает, он видел, как тоскливо и обречённо склоняли они головы. Будто мрак этот им документы показал, паспорт, или вроде того. Разрешение на проход, на то, чтобы сгуститься здесь, самому яркому свету на зло. «Ничего личного, парни, но у меня здесь контракт». Про себя Мэттью отмечает эту мысль, чтобы не забыть потом рассказать эшу.
Эшу — Джима — с ним сегодня нет. Он один только взгляд на приглашение бросил и сразу заулыбался, замахал руками: нет, что ты это не мне, смотри, что написано, разве ж это про меня? Нет-нет, иди один. Но потом обязательно расскажи всё мне, ты же знаешь, ненавижу пропускать всё интересное, какая жалость, что меня не пригласили. Только посмей упустить какую мелочь, я страшно обижусь. Может даже до вторника буду дуться.
А на приглашении одна только строчка — «Тому, кого это рассердит».
Ну, положим, это не совсем и про Мэттью. Он не сердит, максимум — раздосадован. Хотя по правилам игры следовало бы не то что сердиться — гневаться. И, как посоветовал бы Винченцо — а вместе с ним и дед, тут они удивительно единодушны, — непременно прихватить с собой осиновый кол, чтобы в гневе пронзить им чьё-нибудь сердце.
Впрочем, Винченцо ещё, может, и посоветует — если Мэттью не опоздает и не пропустит его речь.
Так что Мэттью торопится, поспешно снимает шляпу, здороваясь с тьмой, окружающей «Мир хаоса», и заходит внутрь, пригладив непослушные волосы. Скромно отзывается колокольчик над головой.
Первым с Мэттью здоровается Сэр Пяточки — бело-рыжий, с шелковистой длинной шерстью. Трётся о колени щекой, топорщит усы. Утробным мурлыканьем подзывает остальных, и теперь вокруг Мэттью толпятся все местные кошки.
— Можно? — спрашивает он, протянув руку, и опускается на корточки. Дожидается, пока Цецилия, старшая из кошек, прижмётся к ладони выгнутой спиной, и только тогда гладит. У Винченцо строгие правила, и первое из них: кошки — тот же персонал, изволь относиться с уважением. И пока Мэттью гладит ластящихся животных, он почти забывает даже о плотном мраке, сгустившемся снаружи.
— Надо же, сегодня как раз вовремя, — говорит Винченцо и постукивает пальцем по запястью, где нет и никогда не было часов. — Неужели кто-то из почтенного семейства моих драгоценных врагов научился приходить вовремя?
Он скалится из-за стойки почти доброжелательно — это, верно, потому, что Мэттью был так вежлив с его кошками.
В ответ Мэттью аккуратно сгружает с колен умывающуюся там полосатую Ниточку и встаёт.
— Доброй ночи, — говорит он. Винченцо в ответ изображает до крайности изящный жест, будто снимает невидимую шляпу. У Мэттью, в отличие от него, шляпа есть, и вполне реальная, но только снимать её в присутствии Винченцо — форменное самоубийство.
Но он, конечно, вовсе не так страшен, как рассказывал дед. Это, можно сказать, были первые сказки, услышанные от дедушки Мэттью и Вайоной — про жуткого Винченцо, мёртвого колдуна, упыря с клубком червей вместо прогнившего сердца. Про презревшего суть колдовства, в прошлом друга, а теперь — непримиримого соперника. Мэттью до сих пор помнит эти мурашки страха и предвкушения, ну надо же, у него, у всей их семьи, есть настоящий самый древний враг — как в мультфильмах по телевизору!
О том, что этот самый враг держит в центре города кафе с кошками дед… ну… как-то умолчал.
Да и какой он враг, если с детства присылал им с Вайоной подарки ко дням рождения? Дед подарки строго проверял, но в итоге отдавал всё равно, не переставая ворчать.
— Ты, конечно же, знаешь, зачем ты здесь, — зловеще начинает Винченцо, выступая из тени. Где-то над стойкой включается музыка. Мэттью только кивает: если он что по-настоящему и знает о Винченцо, так это то, что не стоит его прерывать.
Колдун — упырь ли? — выходит из-за стойки. На нём классический костюм, только пиджак висит на одном плече, больно уж жарко. Снять не выйдет, точно так же, как Мэттью не снимает шляпу. Он знает — в подкладку пиджака Винченцо вшиты все подвластные ему заклинания.
И это похоже на танец с первых же шагов, с первых слов. Мэттью со странной смесью восхищения и веселья понимает, что Винченцо наверняка отрепетировал перед зеркалом с сотню раз.
Из тёмных углов зловещими прожекторами светятся кошачьи глаза.
— Мой восхитительный антагонист, — Винченцо отвешивает поклон и улыбается лукаво, — вероятно, ты многое слышал обо мне от своего уважаемого дедушки — передавай ему при случае мои наилучшие пожелания. Сердце моё болит при мысли о том, насколько несправедливы были его упрёки. Ведь это твоим предкам и предкам твоих предков магия давалась так легко — бери слова, записывай на бумагу, носи с собой, ничего сложного, — он излишне тяжело вздыхает и останавливается в луче лунного света. Мэттью, честно говоря, думает только о том, в нужном ли месте он стоит и не нарушит ли гармонию сцены. — Со мной всё было не так просто, нет. Столько попыток, стараний… унижений! — и что с того?
Мэттью слушает вполуха, его внимание привлекает только на пару секунд преувеличенно громкий зловещий смех.
Дед называл Винченцо насквозь фальшивым и прогнившим. Мэттью думает: нет, он скорее актёр. Мэттью думает: ему ведь просто надоела эта бесполезная вражда, разве нет? Может, когда-то он и был соперником, может, нарушил правила, чтобы постичь магию — да только когда это было? И, может, это Мэттью понимает его лучше других. Каково это, жить среди колдунов, не умея управлять силой, с которой родился. Может, Винченцо не повезло и он не встретил в своё время эшу, открывшего другой путь.
— Не отвлекайся, — шепчет ему на ухо Винченцо, каким-то чудом оказавшийся за спиной. И, когда Мэттью открывает рот, закрывает ему рот ладонью.
— Извини, — шепчет Мэттью всё равно, только голос понижает. — Думал, ты уже закончил.
— Плэйлист рассчитан по минутам, ориентируйся по музыке, — шепчет тот и снова повышает голос. — Я бы сказал, что это ранит меня в самое сердце. Но, во-первых, я уже это говорил, а, во-вторых, это не правда. Моё сердце больше не может болеть.
Он прижимает ладонь Мэттью к своей груди, а там что-то шевелится под кожей, что-то живое копошится, меняя форму.
— Тебе стоило взять осиновый кол с собой, — ласково поясняет Винченцо. — Это, может, и смогло бы меня ранить.
А когда его рука сжимается на поясе Мэттью, тому и правда на несколько секунд становится страшно. Может, это он ошибся, а дед всё время был прав, и нельзя, никогда нельзя верить чудовищам, впустившим в себя чужую силу, надо было уговорить Джима пойти тоже…
— Ты не умеешь танцевать танго, да? — морщит лоб Винченцо. Музыка меняется, ритм теперь быстрый и чёткий.
— Нет, — ошарашенно сознаётся Мэттью. Винченцо устало вздыхает:
— Тогда не мешай, — советует он.
Следующие минуты три Мэттью вертят во все стороны, и он чуть не падает на пол, а один раз испуганно хватается рукой за шляпу, боясь, что та слетит с головы. Винченцо только подмигивает ему в этот момент, мол, извини, это абсолютно точно, совершенно наверняка не входило в мой ужасный зловещий план.
Когда музыка, наконец, затихает, Мэттью остаётся стоять посреди кафе, глупо моргая. Винченцо торжественно кланяется и доверительно сообщает:
— Сегодня мне снова не удалось заставить тебя расстаться с колдовской шляпой, мой драгоценный враг. А ты, какая жалость, не взял с собой осиновый кол, а потому не сможешь убить меня. Наша битва опять закончилась ничьей. Какое разочарование.
А потом с жалостью смотрит на запыхавшегося Мэттью и лёгким толчком ноги отправляет к нему стул. Мэттью на стул почти падает, а на коленях у него тут же образовываются целых две кошки. И ещё одна на плечах.
— За счёт заведения, — говорит Винченцо и чуть не силой втискивает ему в руки чашку зелёного чая.
Мэттью пьёт, гладит Солнышко и Френси и постепенно успокаивается. Ему становится смешно. Из-за стойки Винченцо щурится, словно ещё один кот, и, наверное, нужно иметь огромное самообладание, чтобы творить такое с серьёзным лицом. Мэттью бы точно не смог, и потом, Джим бы его на первых словах засмеял.
— Мне пора идти, — говорит, наконец, Мэттью и встаёт. Кошки предусмотрительно прыскают с его колен секундой раньше.
— Конечно, — доброжелательно отзывается… ну, предположим, всё-таки упырь, шевелилось же что-то у него на месте сердца. — Позволишь мне внести несколько предложений касательно нашей следующей встречи?
— Ещё бы, — губы у Мэттью сами собой растягиваются в глупой улыбке. Винченцо выглядит воодушевлённым, ну конечно, дед-то вряд ли соглашался принимать участие в его играх.
— Во-первых, возьми с собой всё-таки осиновый кол. Ради приличия. Во-вторых, научись танцевать танго. Нам понадобятся и другие танцы, чтобы разнообразить программу, но сейчас можно оставить и так, — Винченцо барабанит по стойке, прикладывает пальцы к губам, словно силясь вспомнить, а потом всё с тем же задумчивым видом закатывает рукава и забирает у Мэттью чашку, чтобы вымыть. — Если будут предложения касательно музыки — пришли мне список, — наконец решает он. — Я склоняюсь к классике, но готов рассмотреть и другие стили. И, о, — он прищёлкивает пальцами. — Расспроси своего эшу о нокерах. Если, конечно, тебе интересно.
— Обязательно, — улыбается Мэттью и сдвигает шляпу на затылок, а сердце пропускает удар. О нокерах, подземных фейри, можно и спросить — ладно, но откуда он про эшу-то узнал?
— До свидания, моё важное беспокойство, — подмигивает Винченцо, не оставляя ни малейших надежд на продолжение разговора.
Мэттью не спорит, он выходит за дверь. Мрак расступается, будто подслушивал под дверью, а теперь возвращается на положенное ему место. «Мир Хаоса» лениво перемигивается огоньками вывески. Мэттью переходит улицу и оборачивается на пару мгновений — из-за стекла мелкими точками светится десятка с два кошачьих глаз. Колдун отворачивается и машинально шевелит пальцами, вспоминает, как что-то копошилось под ними, ощущаясь даже через кожу и слои одежды. Не иллюзия ли, не выработанный образ?
«Спрошу у Джима, — обещает себе он. — А ещё — заставлю его разучивать со мной танго, в наказание. В конце концов, сам виноват, что не пошёл. Пусть отдувается».