Диалоги на тетрадных полях

      Алль просыпается рано утром и смело распахивает занавески — чтобы не солнце ударило ей в глаза, а она — ему. Отличный ход, если срочно нужно проснуться и если ты любишь раннее утро. В этой невозможной игре солнце пока всё же ведёт с огромным счётом, но Алль не сдаётся. Главное теперь не дать себе остановиться, ни на секунду не позволить замереть. Остановишься — тут же начнут слипаться глаза, ныть спина да побаливать голова. Это ничего, думает Алль, пробираясь на кухню мимо спальни сестры, это всё ничего, и подрагивающие руки и ноги — это, если вдуматься, просто отлично. Собственное тело ощущается эфемерным и нереальным, можно представить его по-мальчишечьи угловатым, хрупким и лёгким, только бы не посмотреться в зеркало.       Зеркала любят портить Алль настроение.       И знает же, что ничего страшного нет, нормально она выглядит, и фигура у неё, ну, обычная, нечего стесняться. Как может страдать от собственного тела тот, у кого за спиной есть два огромных крыла, взбодрись, ну же.       Но иногда собственное тело ощущается таким громоздким и неуклюжим, словно для него выделили слишком мало места в окружающей действительности, никак не вписаться. Может, и правда, не рассчитали места под крылья — но лишними ощущаются вовсе не они, а обычные человеческие элементы.       В такие моменты Алль старается забиться куда-нибудь и тихонько проплакаться. И если сесть и зажмуриться вот так, то можно сосредоточиться на тёплой крошечной птичке, замершей как будто между рёбер и представить, что вот эта птичка, эти крылья — это и есть она, а всё остальное, эта усталая человеческая плоть, просто костюм на эту жизнь.       Другими словами, мимо зеркала Алль пробирается в прихожую с преувеличенной осторожностью. Одевается, берёт сумку и, мимоходом начиная жевать яблоко, выбирается из квартиры. Сестра спит, но это как раз ничего, Алль надеется успеть вернуться вечером до того, как Сирин уйдёт.       Алль, видите ли, работает почтальоном. В Городе это не так уж просто, но крылья Алль будто для того и даны. Она-то, честно говоря, считает, что так и есть — даны специально для того, чтобы разносить почту.       Письма пишутся на разноцветной бумаге, Алль их за это любит особенно, потому что и ощущаются они по-разному. От голубых чуть холодит пальцы, от сиреневых покалывает внутри, от красных словно на пару минут поднимается температура, жёлтые щекочутся будто бабочки, а зелёные отзываются странными мелодиями в ушах. Гадание можно устраивать на том, каких писем сегодня попадётся больше.       Сегодня кто-то подбрасывает в сумку Алль оранжевое письмо. Она понимает это, даже не глядя на просвет — оранжевый бьёт с такой силой, что во рту на пару мгновений становится солоно и Алль натурально пугается.       Но нет, письмо и не думает нападать. Дремлет в конверте, но этой животворной ярости в нём хоть отбавляй, это и так чувствуется. Часть её, понятное дело, передаётся Алль.       С этим сумасшедшим огнём внутри она и носится по городу, чуть не сталкивается с весёлым рыжим — рыжим же! — ветром, встреченным в небе. Точно на удачу. Тот, благо, не сердится, только корчит дурашливую рожу и отдаёт честь, мол, аккуратнее будь, подружка.       — Постараюсь, — зачем-то вслух отвечает ему Алль. И хохочет от злой радости, от которой совсем не хочется крушить, но хочется взвиться в небо и плясать, и кричать на весь мир, чтобы знал, просто знал, что ты, именно ты сегодня существуешь.       Алль не кричит, но пляшет, едва задевая подошвами ботинок прогретые скаты крыш, сонные звонкие провода, усталые фонари. И ни на секунду не забывает о работе, конечно нет, о таком забудешь, когда рыжее письмо дополнительным сердцем грохочет в сумке на боку.       Она оставляет его напоследок не специально — не делать же лишний круг, заставляя людей ждать, просто дом расположен дальше остальных. Подходя к нужной парадной, Алль проскальзывает взглядом список квартир и замирает. Двадцать пятой квартиры здесь нет. Есть и двадцать четвёртая, и двадцать шестая, всё по порядку, как и надо. Но только не двадцать пятая, нет. Алль даже заглядывает в парадную, оглядывается, проходит по этажам, пытаясь утихомирить энергию, бьющуюся нетерпением в ногах. Нет никакой двадцать пятой квартиры.       Алль обходит и другие парадные и у последней останавливается. Несколько этажей здесь пустуют, но зато на одном из заполненных сбоку приписана ещё одна квартира — та самая двадцать пятая. Небесно голубым цветом приписана, так просто мимо не пройдёшь, даже если её жильцы тебе совершенно не сдались. Но Алль они очень, очень сдались.       Она забегает в парадную и почти жалеет об изобретении почтовых ящиков — посмотреть бы теперь на тех, кто так аккуратно пристроил свою квартиру к уже существующим, плотно упакованным, словно соты.       Мир сегодня словно создан для Алль. Почтового ящика двадцать пятой квартиры нет, приходится подниматься. И ей почти страшно, потому что призрачной двери, скрывающейся за двадцать пятым номером может и вовсе не быть, может…       Нет, вот же она. Самая обычная дверь. Номер выведен красивыми металлическими завитушками, но вполне читабелен. Алль вдыхает, выдыхает, прикасается на удачу к рыжему письму — давай, мне сейчас очень нужно твоё пламя, одно на нас двоих, сможешь?       Дверь открывается за секунду до того, как она нажмёт кнопку звонка.       — Нашла, нашла! — орёт кто-то и торжествующе ухает совой. Алль отступает на шаг назад, чтобы взглянуть в пронзительно медные глаза, того и гляди, жидкий металл брызнет из-под ресниц. Обладатель жутких этих глаз хохочет на разные голоса и хлопает в ладоши, чем-то становясь похожим на рыжее письмо.       — Ты нас нашла! — счастливым голосом оповещает он Алль. — Смогла, птичка! Увидела номер, нащупала дверь!       От того, что он называет её птичкой, Алль как-то сразу проникается к незнакомцу симпатией. Это, так сказать, уверенности ей придаёт, и в груди что-то ворочается тёплым комком перьев, и крылья шумно плещут за спиной, прежде чем аккуратно сложиться поверх плотной куртки.       — Вам письмо, — очень серьёзно и официально говорит она. — Почтового ящика не было, так что…       — У-у-у, остолоп, про ящик-то ты забыл, — смеётся второй — высокий и рыжеволосый, коса свисает через плечо. Он стоит чуть позади и старается будто выглядеть серьёзным, но уголки губ видно же, что подрагивают.       Первый в ответ жмурится от счастья, словно ему сделали лучший в мире комплимент, и торжественно заявляет:       — Не забыл. Специально не повесил. Чтобы всякие крылатые и смешные искали нашу квартиру и попадались в мои сети, ну. Ты чего, я же жуткий хищник, забыл? — и сдувает что-то с ладони прямо Алль в лицо. Он дёргается, жмурится, морщит нос, но это оказывает всего лишь тонкая паутинка, явно сплетённая вручную из разноцветных ниток.       — Попалась, — заговорщически шипит существо с медными глазами, ясно же, что не человек. Но от этого почему-то всё равно не страшно, Алль сегодня всесильная, с рыжим-то письмом в руках.       Письмо она, собственно, и протягивает в ответ. Но медноглазый отступает в сторону, позволяя другу взять конверт.       — Мне-то никто не пишет, — жалуется он.       — Завтра же начну, — клятвенно обещает рыжий. Алль уже собирается уходить, но ноги будто к полу прилипли. Тебе же обещали сеть и ловушку, птичка. Ну, так вот и они. Разноголосый дух выбегает из квартиры как есть, босиком, и становится рядом с ней, чтобы лучше видеть лицо друга, когда тот разворачивает конверт.       — Что там, что там? — взволнованно щебечет Медноглазый — Алль решает, что будет звать его так, потому что ну, а как же иначе, с такими-то глазищами?       Рыжий не отвечает и вообще читает долго. В письме оказывается аж несколько листов, от них пахнет яблоками, и все они рыжие, словно кленовые листья, вот уж чего не отнять.       Алль жульничает — с учётом того, что ей-то тут оставаться уже вовсе не положено, — подглядывает в отражения в глазах читающего. Там призрачные заколдованные рощи пляшут наперегонки с волнами, тонут в гривах морских лошадок, дерево обращается галькой. Там выдры с глазами древних королев достают из глубин быстрой реки волшебные сокровища. Кони с огненными гривами, свора поджарых светлоглазых гончих, и все они зовут за собой. Там ждёт вечная осень, ароматный яблочный рай, величайшая из бед…       У Алль немного кружится голова и щёки краснеют: потому что она явно видела то, что совсем ей не положено. Потому что птица, сокровенное нутро, рвётся из груди, наконец обнаружив путь на волю. Но её крепко держит за плечи Медноглазый, ладони у него горячие, это тоже немного похоже на рыжее письмо, а оттого приводит Алль в себя.       — Что там? — тихо спрашивает Медноглазый, непривычно серьёзно звучит его голос.       Его друг поднимает голову и его зелёные глаза кажутся прозрачными, как вода, а может просто влажными и блёсткими от слёз.       — Осень, — тихо отвечает он. — Осень пришла.