Диалоги на тетрадных полях

      После того, как Лаци мысленно окрещивает себя саньтехником, ему требуется ещё несколько минут, чтобы признать — крыша едет окончательно, ничего уже не поделаешь. Попрощайся, всплакни напоследок и смирись.       Сань-техник, ну то есть, да, да, специалист по Сашам, не по саням же. Какие тут сани. Если только крыша не на них едет, но такие метафоры приводят Лаци в полнейший ужас. Не хватало ещё.       Саш насчитывается целых трое. Ясное дело, Александр Кристофович, ну, то есть, Саша, у которого на кухне Лаци даже есть, подумать только, собственная кружка. Ещё есть маленькая суровая Александра, похожая на какого-то мелкого хищника, куницу, может быть, её, положим, Лаци тоже знает. Сюрпризом оказывается только Сашенька, зато каким — высоченный и широкоплечий, с мягким голосом и выкрашенными в нежно-розовый цвет волосами. Его вроде бы представляли, как недавно переведённого из стажёров, но эту часть диалога Лаци пропустил, больно уж был Сашенькой впечатлён.       За последние пять дней Лаци идеально выучивает, кто какой кофе любит, нужно ли Александре натереть сыра в макароны, какая клятая мелодия играет на пятом будильнике Сашеньки и всю эту не нужную бурду. Лаци выучивает и почему-то совершенно не злится.       В сущности, его никто и не просит об этом всём. Но либо они, все трое, сидят у него на кухне, либо Лаци остаётся без Са-ши, своей опоры в этом ненадёжном мире, где он из сна умудряется вытаскивать всё подряд, и только Саше под силу вернуть сновидческих исчадий обратно. Скрепя сердце — не только Саше, с этим вся Рассветная таможня отлично справляется, но Лаци гордо считает себя особым случаем. Личной Сашиной проблемой.       Так что он мужественно объявляет таможенников своими гостями и таскает им кофе, пельмени, макароны и, украдкой, шоколад.       — Что у вас случилось-то такое? На этой вашей таможне, — всё-таки не выдерживает Лаци спустя пару дней, хотя вроде договорились с Сашей о работе не говорить. Лаци выспался, только что сходил в душ и с наслаждением потягивает чай с молоком. Он чувствует себя отлично — на всякий случай, в противовес утомлённым таможенникам. Которым, впрочем, не чай даже положен, а какао.       — Летавица, — поясняет Сашенька. Как самый младший, понятное дело, не сдерживается. Лаци и рад развесить уши, но Александра острым локотком прерывает Сашенькины излияния.       — Договаривайте уж, — торжествующе требует Лаци, с ногами забираясь на табуретку и передавая Саше молоко. Саша в ответ устало вздыхает и трёт переносицу.       — Летавица, — повторяет он за Сашенькой, игнорируя возмущённый взгляд Александры. — Упавшая золотая звезда.       Лаци понятливо кивает и устраивается удобнее. Заботливо размешивает какао в кружке хмурой Александры.       — Ладно бы просто на землю упала, — продолжает Саша. — Тоже радости мало, когда такие твари людей дурят. Но она залетела в сон. Лаци абсолютно не в курсе, почему это плохо, но сочувственно кивает. Александра ловит его явно непонимающий взгляд и решает смилостивиться:       — Это проще — обманывать и пить жизнь людей через сны. Там проще убедить человека, прочесть его, принять облик любимого. Во снах летавица опаснее. А нам её там и не поймать никак.       — Так может, я помогу, — ляпает Лаци, не успев подумать. Ну в самом деле, почему сразу-то не попросили. Лаци на что угодно готов, чтобы только трое Саш не выглядели такими несчастными и измученными. И, смотри-ка, в кои-то веки его талант пригодится. А то что, до скончания века так и таскать из снов всё, что под руку попадётся, чтобы сразу же сдать это на рассветную таможню?       Ну и, чего кривить душой, Лаци всё думает, как бы так извернуться, чтобы Саше записали в заслуги возвращение на путь истинный матёрого контрабандиста.       — Так ведь она же… — медленно, словно для маленького ребёнка, начинает Сашенька. Лаци только отмахивается:       — Да понял я, не дурак. Вытягивает жизненную силу, да. Но вы ведь будете рядом? Мне только и останется, что выволочь её из сна в реальность, а это я умею, даже если посреди ночи разбудить… ну, в общем, да.       Саши всё ещё сомневаются, вон как переглядываются, а потом и вовсе встают дружно из-за стола и уходят шушукаться в коридор. Лаци, пользуясь моментом, щедро подливает всем троим какао и прячет пакет с кофе подальше на шкаф.       — Мы согласны, — говорит главный парламентёр, худенькая суровая Александра. И берёт у Лаци полоску шоколада. Честное слово, она умудряется выглядеть ледяной королевой, даже когда жуёт. И где такому учат, Лаци тоже хочется иногда!       Но об этом он легко забывает, когда Саша кладёт руки на плечи и сумрачно смотрит ему в глаза. Лаци не умеет его не слушать, когда Саша такой серьёзный, а ещё через его волосы просвечивает восходящее солнце, делая их розоватыми, но не как у Сашеньки, нет, а как у самого Саши, когда они только познакомились, и как вчера, и как десятки рассветов назад.       Попробуй тут не слушать.       — Мы будем рядом, — серьёзно сообщает Саша. — Как только вытащишь — сразу её от тебя оттащим. Только не медли, ясно? Во сне она сильнее, не пытайся её победить.       — Тебе, наверное, придётся её поискать, — говорит Сашенька, стоит закончиться предыдущей напутственной речи. — Но она ведь упавшая звезда, ты только помни об этом, и дальше будет легче.       А Александра ничего не говорит, только упрямо сводит тёмные брови и цокает языком. И на том спасибо.       И Сашенька, конечно, замечательный во всех смыслах слова человек, чего стоят только его волосы да сочетание нежного почти голоса с массивной фигурой — но в снах он не смыслит ни-чер-та. Так в сердцах и думает Лаци. Потому что помнить, что ищет он звезду — это, конечно, великолепно, но во снах и не такое бывает. Попробуй её тут сходу узнай, среди всего этого плавкого текучего сияния, обращающегося лестницами да арками. Лаци проклятую тучу времени мечется по сонному дивью да навью, чуть не падая с вывернутых ступеней да ныряя под чешуйчатые своды. Находит даже время указать какой-то женщине, ткущей из собственных волос ткани удивительной мягкости, путь к выходу. Женщина оказывается не промах и отважно бросается в золотое мерцание, никаким преследователям её теперь не поймать, сколько бы ни снились.       И, к слову, клятое золото упавшей звезды, повинуясь мыслям Лаци, снится ему буквально повсюду. Попробуй тут что найди, когда со всех сторон сквозит трепещущий поднебесный свет.       — Это ты сделал? — щебечет стайка прозрачных хрустальных птиц на разные голоса. Внутри у них горит пламя, превращая их в снегирей, окрашивая алым и золотым грудки.       — Наверное, — неуверенно отвечает Лаци. Честно говоря, ему куда чаще снятся созвездия, чем такое ровное золотое сияние, но, в конце концов…       — Ты, — уверенно заявляет девушка с волосами того же цвета, что птичьи грудки. Может, она из птицы и превратилась, тут поди разбери. Она на Лаци не вешается, не то что пресловутые девицы из его старого сна, те, которых он вытащил как-то раз в реальность прямо навстречу Саше.       Нет, эта просто стоит рядом, а потом жадно цепляется за руку Лаци и требует:       — Покажи ещё!       Ну, а Лаци что, жалко, что ли?       Он тот ещё любитель повыделываться, но Саше-то всю эту красоту не покажешь, ему по долгу службы не положено отвлекаться, какое тут любование, а в выходные Саша согласен на что угодно, лишь бы не иметь дело со снами, и как его осуждать? Так что возможность показать незнакомке всю красоту собственных подсознательных фантомов упустить просто невозможно.       Верхом то ли галантности, то ли выпендрёжа Лаци кажется идея преобразить одежду спутницы, но она, честно говоря, так хороша, что он в итоге не решается. Вряд ли ей что пойдёт больше, чем это жидкое пламя, похожее на хвост кометы, из золотого и алого перетекающее в лиловый. Удивительно красиво. Лаци досадует, как это она умудряется так двигаться, чтобы каждый шаг был, словно трепет огня на ветру.       Запоздало он вспоминает, что о ком-то совсем недавно так думал — как это она так умеет, я тоже хочу! Но вот о ком — вспомнить никак не может.       Лаци показывает ей все-все дурацкие и прекрасные переходы, истекающие изумрудной зеленью, твердеющей под ногами. Кружит под руку с девушкой по странноватой ярмаркой, где за одним из прилавков находит всё тех же снегирей — предприимчивые птахи торгуют остатками ткани, брошенными той женщиной, которую Лаци чуть раньше выпроводил из сна. Ему самому это почему-то кажется ужасно смешным, а вот девушка злится и топает каблучком. Ей подавай трепещущее золотом небо, огонь, просачивающийся из прозрачной земли, будто горящего платья мало.       — Покажи ещё! — приказывает она и удивительно знакомым жестом хватает Лаци за плечи, прежде чем встряхнуть. Во снах вообще вещи часто кажутся знакомыми, реальность подстраивается под мысли и ассоциации, на то они и сны.       Лаци удивлённо моргает и машинально зажигает небо за её спиной рассветом, так что нежное солнце просвечивает сквозь золотые волосы, делая их розоватыми, совсем как у…       Просыпаться оказывается не тяжело даже — попросту больно. Голова раскалывается и ситуацию совсем не облегчает визжащая в его объятьях летавица. Лаци настолько оглушён, что пропускает удар по уху. Ухо тут же начинает гореть от боли, на шее под ним остаются царапины.       Дотянуться до его лица летавица не успевает, её крепко обхватывает руками Сашенька и оттаскивает от Лаци в сторону. Александра отточенным хищническим жестом бросается и стягивает с ног летавицы туфельки, на первый взгляд хрустальные, совсем как в сказке, но приглядишься — плавкий и прозрачный свет.       — Ах ты, отвратительный, грязный… — визжит летавица, но Лаци её почти не слышит. Он осовело хлопает глазами. Саша суёт ему в руки остатки шоколадки и садится напротив Сашеньки, крепко держащего летавицу. То ли допрос ведёт, то ли права зачитывает, это уж Лаци не знает. Он благополучно пропускает всю эту бюрократию, пытаясь очухаться. На голову будто мешок кирпичей высыпали, перед глазами всё кружится, а звуки доносятся, как через толщу воды.       И Сашина шоколадка не особо и помогает, даже грустно.       Александра, сжалившись, видно, приносит ему тарелку пельменей, даже почти тёплых, ну надо же. Пельмени своё дело делают, Лаци послушно подъедает их и приходит… не то чтобы в себя, но хотя бы в приемлемо близкое к этому состояние.       — Ты слишком долго с ней пробыл, — шепчет ему Сашенька, качая головой. Это с его стороны не очень-то умно, потому что преступницу держит именно он.       — Если бы я был немецким глаголом, это это был бы schlaufen, — пространно сообщает ему Лаци и в повисшей тишине объясняет: — Schlafen и laufen, спать и бежать, дошло?       — Бежать у тебя вышло не очень хорошо, — с тяжёлым вздохом заключает Саша и передаёт Лаци котёнка, им же в эту квартиру и подселённого. Котёнок млеет в чужих руках и мурлычет, Лаци за компанию с ним млеет тоже, но хотя бы молчит.       — А со мной что теперь будет? — вызывающе спрашивает летавица. В реальности её горючее платье выглядит не так впечатляюще, а изъятые Александрой туфельки явно содержали в себе львиную долю силы, но, надо отдать ей должное, девица всё ещё пытается выглядеть угрожающей.       — Вернём обратно на небо, — устало отвечает Саша. — Что ещё делать. Тут тебе не место.       — Вернёте? — глупо переспрашивает летавица. Лаци зачем-то торжествует: ага, не ожидала, так её!       И сам же запоздало удивляется. То есть, ладно, он привык к тому, что рассветная таможня не больно-то скора на расправу. Ему, вон, ничего не было за регулярные контрабандистские поползновения, кроме укоряющих взглядов Саши. Ну, и если не считать штрафом все деньги, потраченные на кофе и макароны для ошивающихся у него дома таможенников. Это, конечно, так, приятные мелочи. Но они что, и летавицу так просто отпустят?!       — Тут тебя оставлять нельзя, — уже строже объясняет Саша. — Во сны обратно мы тоже отпустить не можем, что там, что тут от тебя один вред. Так что вернём на небо. Есть в Городе человек, который с этим справится. К нему и отведём.       Летавица пялится на него ошарашенно широко распахнутыми глазами, а потом горько, навзрыд, плачет. Слёзы, золотистые, словно капельки смолы, мгновенно испаряются с её щёк.       Она тоскует по небу так, что сердце из груди рвётся. Смотрела бы и смотрела на воплощённое Лаци звёздное золото, всю эту сладкую выдуманную мишуру. Другие люди во снах тоже такое умеют, но не так хорошо, не по запросу.       — Не плачь, ну не плачь, — сам чуть не рыдая, успокаивает её Лаци, расчувствовавшись со сна, уже почти забыв, как полумёртвым проснулся из-за неё, даже боль в ухе заметно угасает. — Ну хочешь я тебе шоколадку отдам или кота?       Летавица мотает головой, дескать, ничего ей не надо, ни-че-го. Тогда Лаци идёт на последний, отчаянный шаг, потому что в комнате не только Саша, тут ещё два других таможенника. И достаёт из-под рубашки припрятанного там хрустального снегиря. Честное слово, не специально его захватил, знает ведь, как созданиям сна не нравится здесь. Но так уж вышло. Как с кошками.       Саши дружно замирают. Замирает и летавица, прекратив реветь, и робко тянет руки к сновидческой птичке. Та, нахохлившаяся с непривычки в этом странном и твёрдом мире, ныряет в ладони упавшей звезды и жарче распаляет пламя в сосуде собственного тела.       — Я верну его обратно, — строго говорит Саша, даже, можно сказать, снова Александр Кристофович, с такими-то интонациями. — Как только она успокоится.       — Конечно, Саша, — сонно соглашается с ним Лаци и валится обратно на подушку.