Головоломка желаний

Звук, напоминающий звон колокольчика, проникал в сознание, словно сквозь плотное одеяло. Этот звук мог символизировать лишь одно - наступление утра, связанное с необходимостью покидать мир грёз. Аннет с явным нежеланием раскрыла глаза. Первыми проникшими в разум ощущениями были холод и странное чувство одиночества. Шатенка поёжилась и сильнее закуталась в одеяло, стараясь согреться. Не получилось - тонкая старая ткань не давала достаточно тепла. Филберта она рядом не увидела. Но удивляться пропаже возлюбленного было некогда: хозяин трактира, в котором работала девушка, уже кричал что-то из соседней комнаты, видимо, грозясь оставить работницу без жалования. - Иду я, иду! – недовольно буркнула Аннет, одеваясь. Порой девушку выводила из себя вся эта спешка. Она прекрасно знала, что редкий гость захочет в таверну пожаловать на рассвете, скорее уж, наплыв посетителей начнётся вечером, когда не желающим ночевать в поле авантюристам и прочим личностям, не привязанным к постоянному месту жительства, придётся остановиться передохнуть. Видя таких путешественников, Аннет в тайне завидовала им. Ей всегда казалось, что их жизнь полна одних лишь приключений и путешествий, и уж им точно не приходится по десять часов работать в поте лица ради жалких грошей. В детстве Аннет тоже хотела быть странницей, но жизнь распорядилась иначе. После смерти матери девочке пришлось устроиться подрабатывать в таверне, чтобы иметь хоть какие-то средства. Жить она тоже переехала в заведение - оставаться одна в пустом доме Аннет боялась. Этот страх было сложно чем-то объяснить, просто ночами девушке казалось, что тьма материальна и может поглотить её, не оставив следа и сделав таким же бесплотным призраком, обречённым вечность бродить где-то между жизнью и смертью. Шатенка пыталась дрожащими губами шептать молитвы, но это не помогало: страх для неё был сильнее веры. Девушка глянула на улицу, сквозь запылённое окно. Солнце разгоняло холодный сумрак, на душе становилось теплее. Но всё же непонятное чувство, похожее на тревогу, но более призрачное, неуловимое, не исчезало. Аннет не могла понять, в чём причина беспокойства, вроде бы, всё было хорошо, разве что Филберт отлучился куда-то, но он часто так делал. Шатенка только однажды спросила, в чём причина этих странных отлучек по утрам да поздними вечерами, но Филберт мягко отвечал, что для её же блага ей лучше не знать, в чём причина. Порой Аннет пугала эта таинственность, вдруг возлюбленный занимается чем-то нечистым? Но ещё больше она боялась потерять его. В отсутствие Филберта девушка порой страдала от одиночества. Родителей у неё не было, старшие сёстры уехали в соседние провинции, а знакомые относились снисходительно, считая наивным ребёнком. Филберт был первым, кто увидел в Аннет и интересного собеседника, и красивую девушку. Она влюбилась, хотя и понимала, что будущее у таких отношений могло быть только в сказке. Ей было достаточно встреч вечерами да бурных ночей. А с рассветом Аннет спешила выполнять свою работу, Филберт, в это время куда-то исчезал. Знакомые говорили, что видели аристократа праздно гуляющим по улицам города в компании нескольких дам, частенько разных. Аннет слухам не верила, считала, что другие девушки, давно уже мечтающие охмурить кого-нибудь побогаче, ей просто завидуют. Посетителей ещё не было, но Грегоир, нанявший Аннет на работу в таверну, поспешил занять её и других слуг уборкой комнат для гостей. В целом, работа эта была не столь сложной, как приём некоторых строптивых гостей, Аннет могла бы сказать, что день удался, если б не чувство тревоги, усиливающееся с каждой секундой. Вытирая пыль с подоконника, шатенка мельком глянула на улицу, по которой уже начали бродить люди, спешащие по своим делам. Откуда-то доносился лай бездомных псов, видимо спорящих о корке хлеба или какой другой скудной еде. Мимо таверны пролетел воробей. Аннет тут же перевела свой взгляд на серенькую невзрачную птичку. Она всегда любила наблюдать за полётом этих крылатых созданий. Сейчас девушка страстно завидовала птицам, ей казалось, что если б она могла стать птицей и полететь, куда захочет, то сразу же забыла бы все тревоги и смогла найти Филберта, которого так долго нет. Лёгкий ветерок кружил пылинки, казавшиеся золотыми в утренних лучах, заставляя их носиться в причудливом танце, всё вокруг словно бы излучало спокойствие. Но вдруг неожиданно подул ветерок, неся облака, закрывающие собой солнце. Аннет отпрянула. Ей показалось, что стало холоднее. Тревога усиливалась. *** Там, на Земле люди могли сейчас ругать внезапно помрачневшее небо, но Филберт был бы рад увидеть даже самый маленький и невзрачный клочок небосвода, почувствовать прикосновение самого робкого солнечного луча. В том мире, куда он попал, небо всегда было чёрным, словно затянутым одной огромной тучей, не позволяющей увидеть какие бы то ни было светила, если таковые здесь вообще имелись, в чём пленник сомневался. И всё же свет здесь был, Филберт не знал, откуда конкретно исходило чёрное свечение, но всегда бессознательно страшился попасть под его лучи. Не было в этом мире и почвы в привычном её понимании, вместо неё были чёрные гладкие плиты, выполненные из неизвестного материала, напоминающего на ощупь металл: столь же гладкие и холодные. Такие же плиты образовывали стены сооружения, сверху выглядящего гигантским лабиринтом со множеством ходов, многие из которых заканчивались тупиками и ещё большим количеством поворотов, которые словно бы постоянно меняли направление. С каждым мгновением Филберт всё сильнее сомневался, что у этого лабиринта есть выход. Он мог сутками, как ему казалось, бежать вперёд, надеясь найти выход или хоть какой-нибудь признак того, что он не движется по замкнутому кругу, но это было бесполезно: открывающаяся глазам безрадостная картина не менялась с каждым новым поворотом, оставаясь столь же безжизненной: всё те же гладкие стены, с которых иногда стекало что-то красное (Быть может, кровь), своим равномерным капаньем избавляющее этот мир от тишины. Впрочем, сей звук угнетал больше безмолвия. Людей здесь, что странно, тоже не было. Часы проводил Филберт в полном одиночестве, неуверенный в том, сошёл он с ума или всё происходящее - кошмарная реальность. Теперь он понимал, что ошибался, считая родной мир чем-то однообразным. Единственным, что вносило разнообразие в унылую жизнь, были визиты сенобитов, чаще всего той самой особы, которая не то пытала открывшего головоломку Фиберта, не то показывала истинное наслаждение, он уже не понимал разницы. Мужчина не знал, сколько времени проходило между визитами гостей, любые попытки высчитать временные промежутки ни к чему не приводили, он обязательно сбивался. Уверен Филберт был лишь в одном: появление гостей предвещает то, что они называли “познанием границ наслаждения, разбавленным болью”. Филберт знал после таких пыток не живут, но он-то жил! Инструменты инквизиторов, видимые когда-то мельком, казались детской забавой по сравнению с орудиями сенобитов. И, более того, многие раны заживали в этом мире куда быстрее, чем в его родном. Насколько мужчина знал, человек, которому перерезали несколько сухожилий и почти раздробили кость, не сможет через пару часов двигать раненой рукой. А может быть прошла уже целая вечность? Время здесь текло по иным законам, да и не только время, всё здесь существовало не так, как в его родном мире под голубым небом и ярким солнцем. Филберт не знал ничего об этом мире, но он надеялся, что сможет покинуть его. Надежда давала силы сопротивляться, но она же обостряла отчаяние в случае неудач, которых бывало крайне много. Можно было забыться, сдаться, принять неизбежное - он здесь навечно – выхода нет, адепты не раз об этом говорили. Но Филберт не привык легко сдаваться: пока его разум способен мыслить здраво, пока среди жутких мороков он различает реальность, он будет пытаться уменьшить свои муки. Вдруг Филберту показалось, что он видит странное свечение, образующее арку. Но как добраться до странных светящихся врат, находящихся в нескольких метрах над землёй, притом, что блоки, составляющие стены, были невероятно плотно подогнаны. Или нет? Мужчина вдруг понял, что между блоками есть небольшие проёмы,из которых стекает вязкая красно-багровая жидкость, достаточные, чтобы уцепиться. Филберт понимал, что при его ранах, вызывающих боль во всём теле, но особенно в конечностях, добраться до спасительного свечения будет невероятно сложно. Но он должен перетерпеть всю боль и слабость, которые возникнут от подъёма, ибо эта боль - ничто перед тем, что для него сейчас наверняка готовят изощрённые разумы адептов культа боли. Пленник Лабиринта попытался зацепиться рукой за одно из таких углублений, затем подтянулся, стараясь не обращать внимание на тот факт, что при каждом движении он оставлял на стене сначала ошмётки кожи, а потом и мясо с кистей (они почему-то почти не заживали, только покрывались коркой, каждое прикосновение к которой отдавалось болью) и боль в мышцах, – получилось, хоть и с невероятным трудом. Надо было двигаться дальше, но с каждым шагом на Филберта накатывала невероятная усталость. Казалось, что с того момента, как он сделал первый шаг прошли сутки, что, впрочем, было вполне возможно, здесь, в Лабиринте, время течёт иначе. Мышцы словно налились свинцом, но отступать поздно. Ещё рывок, и он увидит спасительный портал. Вдруг Филберт осознал, что хвататься не за что - стена выше его руки абсолютно гладкая. Внезапно он заметил странный отблеск, явно металлической природы. Казалось, кто-то, издеваясь над беглецом, услужливо вбил в стену рядом небольшой, но острый крюк, словно сделанный специально по его руке. Только вот незадача: - беглец мог дотянуться лишь до острозаточенного края предмета. Филберт схватился за пыточный инструмент, хотя и понимал, что может случайно срезать им остатки мяса с руки. Разум пронзила боль, настоящая, не иллюзорная, Филберт закричал, закрыв глаза. Когда он их открыл, ничего не изменилось. Почти. Где врата? Стоило мужчине задать себе этот вопрос и осознать, что перед ним очередная иллюзия, как крюк, за который он держался, пропал, а вместе с ним исчезли и углубления, в которые он ставил ноги. Лабиринт издевался над пленниками, словно хищник, поймавший жертву. Падать пришлось с немалой высоты. Ушибленное тело снова отозвалось болью, как ни странно, подвергаясь сотням куда более болезненных пыток, Филберт не мог научиться не обращать внимания на несильную боль, которую причинял лабиринт в моменты отсутствия сенобитов: ушибы, царапины, порезы и тому подобное, что в реальном мире почти не вызывало на себя внимание. Когда незадачливый беглец открыл глаза, борясь с болью в голове, понял: его уже ждали. - Глупо бежать от собственных желаний, - сказала сенобитка, поправляя клок кожи на плече, открывающий влажную плоть. Сейчас, когда, кожа адептки не обтягивала тело полностью, а расходилась на груди и плечах, словно рубашка, распахнутая в жару, она представляла собой куда более жуткое зрелище, нежели в момент их первой встречи. – Ты сам хотел познать наслаждения за гранью реальности, - она опёрлась рукой на стену лабиринта, словно не знала, что из неё каждое мгновение может вылететь пара десятков цепей, готовых медленно разрывать жертву, не ведающих сострадания и неизвестно подвластных ли кому-либо. Но она всё прекрасно знала, Филберт понимал это каким-то внутренним чутьём, и от мысли, что жуткие сенобиты, возможно, когда-то были людьми, но прошли все пытки Ада, переродившись в демонов, коими являются сейчас, становилось хуже, чем от вида всех их пыточных орудий. Девушка (а ведь мужчина не знал её имени) говорила однажды, что он далеко не первый, что сенобиты приходили за такими смельчаками сотни раз, и ни один ещё не сумел убежать. Но попавший в ловушку авантюрист не знал: верить ли её словам, сам он не видел ни одного из них, только слышал леденящие кровь крики, которые, казалось, не могли принадлежать людям, разве что тем, которые переживают нечеловеческие страдания. Это порождало сотни вопросов, но среди них был один, всегда наполняющий душу страхом и отчаяньем: что стало с этими другими? Их до сих пор мучает лабиринт или они все стали сенобитами? Невольный путешественник между мирами не знал, какого исхода бояться больше. Он далеко не святой, но, всё же, прекрасно понимал, что, пройдя через пытки сенобитов, не сможет обречь никого другого, каким бы грешником он ни был, ни на одну из них, а тем более наслаждаться этим зрелищем, как это делала его мучительница, каждый раз при звуке криков кровожадно облизывающаяся демонесса, взгляд которой при виде пыток становился подобен взгляду девушки, впервые оказавшейся в эротическом экстазе. - И не наша вина, - она выжидала эффектную паузу и ухмыльнулась, облизнув ярко-алые губы, прежде чем продолжить, - что твои представления о неземном блаженстве чуточку отличаются от наших, - женщина-монстр улыбнулась ещё шире, когда появившаяся из стены тонкая цепь обвила её руку, впившись в плоть чуть ли не до самой кости. Филберт инстинктивно отскочил в сторону от стены, рядом с которой стоял, словно это могло его спасти, та вдруг разошлась без единого звука, открывая взору одно из многочисленных в этом мире орудий пыток. Столб, острой вершиной пронзающий тёмный, кажущийся невероятно низким небосвод, был сделан из чёрного металла, жадно поглощающего световые лучи. Из совершенно гладкой поверхности столба выступали различные шипы, иглы и крючья, настолько острые, что казалось, один взгляд на них в состоянии причинить невероятную боль. Столб, первые мгновения стоявший неподвижно, вдруг принялся вращаться, и хоть делал он это невероятно медленно, при взгляде на сооружение у Филберта закружилась голова. Мужчина знал, что будет дальше, больше всего на свете в этот момент захотелось сбежать, но это было невозможно, да и к тому же лишь усилило бы муки несчастного, сенобиты не простят своеволия. По сравнению с другими муками, эта не казалась столь страшной, но почему-то именно этот столб более других орудий пугал Филберта, которому уже десятки раз приходилось быть подвешенным к пыточному устройству, пока крюки и иглы жадно вгрызались в такую податливую и беззащитную плоть. Пленник направил обречённый взгляд, полный надежды, в сторону, противоположную от столба, словно там был не мрачный лабиринт, а выход в самый прекрасный из миров. Филберт почти решился на побег. Но все его надежды прервала боль, пронзившая запястье, мужчина увидел, как небольшой, но острый крюк, один из множества унизывающих цепь, проткнув его светлую кожу, вошёл в плоть, будто бы и не встретив преграды. Филберт закусил губу: как бы больно ни было, он не должен кричать и плакать всё равно дальше будет хуже, намного, умолять о пощаде сейчас бессмысленно, да и к тому же, скоро эта боль покажется лишь песчинкой в бескрайней пустыне по сравнению с тем, что ему предстоит испытать в ближайшие несколько.. минут? Часов? Дней? Неизвестно, сколько продлится весь процесс, бывало сенобиты отпускали жертву через пару мгновений, но могли и не отпустить вообще, сделав терзания плоти воистину вечными. Цепь, присоединившаяся к руке, тем временем потянула Филберта к столбу. Действовала она осторожно, можно было даже сказать с нежностью, словно была создана отнюдь не для пыток. Мужчина, не оборачиваясь, сделал несколько осторожных шагов в нужную сторону, как вдруг второе его запястье обхватила точно такая же цепь, только оканчивающаяся не одним, а двумя крюками, сцепившимися, стоило им коснуться кожи, на манер наручника. Гостья, до этого беспристрастно наблюдавшая за происходящим и не выдававшая своего присутствия ни одним звуком или жестом, подошла проверить крепость цепей, хотя и прекрасно понимала, что пленник не сможет сбежать. Просто женщине доставляло удовольствие видеть страдания жертвы, упиваться её страхом. Она шла медленно, изящно, каждым движением демонстрируя свою грацию и своеобразную красоту. Филберт вновь поймал себя на мысли, что если бы её плоть была полностью прикрыта кожей, женщину можно было бы назвать симпатичной, а может быть и красивой, если бы не отсутствие волос на бледной голове, да синеватый оттенок кожи, вызывающий ассоциации отнюдь не с живыми людьми. Сенобитка, небрежным движением скинув с левой руки остатки кожи, словно мешающий наряд, провела тонким пальцем по скуле жертвы, оставив тёмную дорожку из собственной крови, вернее того вещества, что сенобитам заменяло человеческую кровь, затем коснулась второй рукой запястья Филберта и холодного металла цепей (мужчине подумалось, что рука адептки холоднее металла), отошла, так ничего и не сказав, только хищно блеснув угольно-чёрными глазами. Невидимый сигнал был подан. Столб внезапно принялся крутиться быстрее, словно ярмарочная карусель, заставляя мир плыть перед глазами прикованного человека. Но это было только начало: несколько маленьких острых крючьев впились в тело жертвы, оттягивая кожу, а иглы, наоборот, вонзались глубоко в плоть, задевая нервы. В этот момент Филберту хотелось только одного – не чувствовать, не видеть, не ощущать, погрузиться в пустоту. Но нет, это было столь же утопической мечтой, как и побег из этого Ада. Наоборот, все чувства мученика вдруг странным образом обострились, заставляя его ощущать всё с невероятной остротой. Мужчина попытался закрыть глаза, но вдруг почувствовал, что несколько небольших крючков впиваются в кожу его лица, не позволяя пошевелить ни единым мускулом, в том числе и веками. Собственный крик раскалённым клинком вошёл в мозг мужчины, вместе с тем добавился невыносимый скрежет, словно кто-то провёл лезвием по металлической стене лабиринта. Так оно собственно и было: жрица боли, до этого с совершенно безразличным выражением лица, стоявшая в нескольких метрах от жуткого орудия, водила по стене острым предметом, более всего напоминающим серп. Кажется, мужчина, чтобы хоть как-то сдержать крик закусил язык. Рот Филберта наполнился привкусом его же собственной крови, который сейчас ощущался гораздо сильнее, нежели обычно, а посему вызывал у авантюриста ещё большее отвращение, особенно в сочетании с запахом тлена, исходящим от мучительницы. Разум наполнили старые воспоминания. Вот он, Филберт, мальчишка лет, кажется шести, стоит посреди лужайки, на которую почти не проникают солнечные лучи. Это теперь уже взрослому авантюристу ничтожные отблески света в воспоминании кажутся невероятно яркими, а тогда он, пришедший, чтобы пострелять из игрушечного лука, щурил глаза, мысленно ругая деревья за то, что они закрывают солнечные лучи, одновременно с этим выпуская стрелу, которая пролетела мимо мишени. Мальчишка разочарован, ему так редко удаётся попасть в цель! Он поднимает голову к небу и видит беззвучно парящего над кронами деревьев сокола, скорее всего принадлежащего кому-то из аристократов. Птица выслеживает добычу, которую прекрасно видит сквозь густую растительность. Мальчик вздыхает: - Как бы я хотел тоже быть немного орлом и всё видеть. Филберт готов рассмеяться над наивным мальчишкой, коим был он сам, но из горла не вырывается ни звука. Сейчас он желал с точностью противоположного, чтобы его вдруг обострившиеся чувства снова пришли в норму, а память услужливо подкидывает следующую картину. Здесь он уже почти юноша, покоритель женских сердец сидит в таверне, запивая своё горе элем. А всё от одного досадного обмана, произошедшего здесь же. В его жизни было столько побед, что Филберт отвык проигрывать. Казалось бы, мелкая неудача, но она больно ранит самолюбие. Филберт всегда был окружён людьми, которые считались его друзьями, но сами лишь ждали подходящего момента, абы унизить юношу, у которого есть, наверное, всё. Сегодняшний собеседник, тоже молодой дворянин, только недавно разорившийся, ("Как же его звать-то, Альберт, Альфилд?" – пытается вспомнить аристократ) отошёл в сторону, шепнул что-то молодой девушке, похоже, простолюдинке и вернулся. Вскоре к ним подошла и сама молодая особа, которую быстро очаровал галантный Филберт. На прощание девушка словно бы вскользь сказала, что у неё проблемы с деньгами. На следующий день Филберт, бывший тогда весьма наивным, решил одарить новую знакомую какой-нибудь приятной мелочью, например недорогим колье, которое он недавно видел в лавке. Девушка, смутившись, подарок приняла, но сегодня была уже не столь разговорчива и быстро откланялась. Каково же было удивление Филберта, когда он увидал её, сидящую за угловым столиком и мирно беседовавшую с этим самым Альбертом. Девушка, смеясь, о чём-то говорила, Филберту удалось расслышать только обрывки фраз, кажется, что-то вроде: “Попался наивный дурак, думает, если деньги есть он любого купить может?” До юнца медленно начало доходить, что всё, начиная со вчерашнего знакомства, было подставой, имеющей целью обогащение за счёт его, Филберта, средств. А самое главное – всё произошло в нескольких шагах от него самого и будь он хоть чуть внимательнее или имей чуточку более острый слух, то не попался бы в столь простую ловушку, словно мальчишка. Если бы он тогда услышал… Водоворот воспоминаний внезапно превратился, возвращая Филберта в реальность, куда более мрачную, нежели та, которая видилась ему в воспоминаниях. - Ты сам этого хотел, - тихий, не выражающий никаких эмоций голос с лёгкой хрипотцой мог принадлежать только одному созданию. Адептке-сенобитке с содранной кожей. Всё было только наваждение, воспоминание, Филберт всё ещё в лабиринте. - Забавно, - кажется, проскользнула ирония. - Так много полезного лишь только в этот миг желают люди, не осознавая последствий своих желаний. - Но, - попытался возразить пленник, насколько позволяло ему состояние. - Но не был готов к тому, что за все свои желания придётся платить, - закончила девушка. – Люди жаждут всего, а, приложив усилия, чтобы это всё получить, ещё больше желают лишиться этого самого всего, ибо не понимают, что у каждой медали две стороны, как боль и наслаждение – грани ощущений, очень острые грани. - Она, резко развернувшись, ушла в один из многочисленных коридоров, даже не попрощавшись. Как только сенобитка пропала из виду, исчезли цепи и словно бы растворился столб, ставший причиной мучений Филберта. Но произошедшее не было иллюзией, раны напоминали о себе невероятной болью, хоть большинство из них почему-то не кровоточили. *** Казалось, этот день никогда не закончится, хоть Аннет и занималась различной работой, порой требующей внимания, всё её мысли были далеко. Девушка думала о своём возлюбленном и с упоением, ей казалось большим, чем обычно, Аннет ждала вечера, наблюдая за Солнцем, не спешившим уходить с небосвода. Но вот кроваво-красный с оранжевыми отблесками диск скрылся за горизонтом, на прощание дав людям возможность полюбоваться закатом, что Аннет и делала. В детстве девушка не любила закаты, ибо за ними наступала ночь, пугающая своей темнотой, но последние дни закаты стали ещё и знаком скорого возвращения любимого, и мысли о нём изгоняли боязнь темноты. Но не сегодня. “Не мог же он меня бросить, уехать, не попрощавшись?” – размышляла Аннет. Разум говорил, что это вполне возможно, но сердце не желало принимать такой правды, оно твердило, что он просто задержался. Но где? В памяти тут же всплыл диалог трёхдневной давности, когда Филберт мельком упомянул о некоем плане, связанном с заброшенным домом. А такое строение в округе было только одно, что значило, что выяснить там ли Филберт не так-то сложно. Хотя Аннет с детства боялась темноты, страх потерять любимого был сильнее, и девушка всё же решила пойти хотя бы мельком глянуть на дом. Если она обнаружит хоть какие-то признаки жизни, то сразу же развернётся и уйдёт, ибо Филберту может не понравиться, что кто-то фактически шпионит за ним. С этими мыслями девушка, накинув на плечи старую, но всё ещё тёплую шаль, вышла из здания таверны. Передвигаться она старалась тихо, не привлекая к себе внимания, ибо выглядела сейчас подозрительно. До места, которое было её целью, Аннет добралась быстро и без приключений, прислушалась, но нет, из дома не доносилось ни звука, ни шороха. Шатенка поёжилась, тишина эта казалась какой-то пугающей, мёртвой. Но после минутного колебания она таки решилась открыть дверь, вздрогнув от скрипа. На этот звук, в тишине показавшийся громким, никто не отреагировал. "Вдруг он там заснул?" – Пришло в голову Аннет, и она решилась ступить за порог. В здании было настолько темно, что девушка решила взяться за стену и продвигаться, лишь опёршись на неё. Пальцы ощупали шероховатое дерево, всё ещё хранящее остатки дневного тепла. Сделав несколько шагов, девушка вдруг вскрикнула, её пальцы, неожиданно для своей обладательницы напоролись на очень острую щепку, оцарапавшую кожу до крови. Вроде бы несущественная мелочь для городской девушки, знающей, что такое работа своими руками, но сейчас, в мрачной атмосфере сам факт получения раны выглядел зловещим предупреждением. Аннет отдёрнула руку, несколько капелек крови, сорвавшись с пальца, упали на дощатый пол. Но девушка не спешила уходить, интуиция твердила, что где-то здесь есть что-то важное, причина странностей Филберта. Шатенка переставила ногу и вдруг услышала шорох, как будто наступила на толстую бумагу. Заинтересовавшись, Аннет принялась обшаривать руками пол, не замечая, что оставляет на нём небольшие капельки алой крови. Таинственная бумажка быстро была найдена, а ощущение того, что разгадка где-то рядом отступило, девушке даже показалось, что она испытала облечение, а разум очень кстати напомнил, что пора бы идти к себе, спать.