***
«Я боюсь». Эта мысль в сознании, словно нецензурное граффити на стене Британской библиотеки. Ругаюсь и злюсь на себя беспрестанно, раз за разом разбирая свой страх на кирпичики, — и в итоге все равно возникает новая кладка. Только с места на место дергается, как границы государств в Средневековой Европе. А толку-то? Но я все еще доверяю тебе... почти. Мы с тобой живем вместе… месяц? Кажется, пару вечностей уже пролетело. Нет, я не против, всеми руками «за», и ногами тоже, и даже твоим кошачьим хвостом. Сейчас я с небывалой легкостью могу описать свое счастье. Оно — живое. Сидит вместе с нами на диване, легко касаясь крохотной ладошкой наших плеч, и смеется твоим густым тягучим смехом. Оно играет с нами в шахматы — я проигрываю почти каждый раз, и тогда оно мурчит утешительно и укрывает твоими руками, как теплым пледом. А еще — рассыпается звездным полотном на белоснежном потолке нашей спальни и застывает пыльцой на припухших губах. Только хрупкое оно очень. Настолько, что хочется пухом обложить и, не дыша, любоваться. Оказывается, я отвык быть с тобой. Так невыносимо долго пытался приучиться жить без тебя, и еще дольше — ждать тебя, что теперь, когда все близко и все можно, — я теряюсь. Цепляюсь за свою привычную одинокую жизнь, словно оголодавший клещ — за ногу нерадивого лесника. Глупо, но я действительно не знаю, как себя вести. Как быть с тобой теперь, снова? Нет того графа и нет того дворецкого-демона, и никогда уже не будет. Только я и ты. Кажется, столько рамок время разрушило — взять хотя бы терпимость обществом неформатных отношений, не говоря уже о всяких слугах-контрактах, — а легче не стало. Наоборот, теперь думается, мой — наш — поиск и испытание были всего лишь первым актом, а впереди еще штук пять. Ты меня… ну, понятно. Это видно во всем. Ты ведь даже бывшие обязанности на себя взвалить пытаешься. Зачем? Неужто правда думаешь, что я позволю себе унизить тебя подобным образом? А когда внезапно простываю, становится еще хуже… Я же помню, как не нравилось тебе возиться со мной-ребенком, особенно, когда очередной приступ астмы подкрадывался. Нет, безусловно, ты заботился, кормил, лекарствами пичкал, но — будем честны, Ян! — забота о больных людях — не твой профиль. И мне совсем не хочется тебя принуждать. А еще — разочаровывать своей человеческой слабостью. Поэтому идея сбежать на работу кажется идеальной: за день, при удаче и убойной дозе лекарств, можно подлечить себя, а вечером (чем позднее, тем лучше) благополучно вернуться домой, чтобы наутро повторить эксперимент. Нужно признать, хватает меня почти до обеда. В кабинете имеется отличный диван винной расцветки, мягкий ровно в той степени, чтобы сгодиться для дневного сна, и, так как неотложных дел в офисе нет, я спокойно использую его по назначению, предварительно обчистив личную аптечку. Сплю беспокойно (кажется, жаропонижающего все же пожалел), просыпаюсь в поту, и голова раскалывается так, словно в ней сотня машинисток «Войну и мир» набивает. Становится очевидно: нужно что-то посерьезнее противовирусных и анальгина. На часах — двенадцать, и, прежде чем отправиться в больницу, я решаю позвонить домой.***
Успеваю убраться в квартире (медленно, но верно я все же избавлюсь от твоей экономки) и начать готовить обед, когда неожиданно ты звонишь. Ты вообще редко это делаешь, ведь позвать меня теперь — легче не придумаешь. А ты звонишь, и один этот факт заставляет нервно выключить конфорки: еда подождет. — Сиэль? — Привет, не скучаешь? — голос, мягко говоря, нездоровый. Что же ты творишь, взрослый ребенок? — Как ты себя чувствуешь? — бесцеремонно пропускаю мимо ушей твой вопрос. Мы оба знаем, он риторический. — Совсем неплохо, — серьезно? Сиэль, я ложь в твоем голосе за милю чую, особенно теперь. — Думаю, задержусь на несколько часов, не жди меня, ладно? — пытаешься говорить бодро, а получается… такими темпами скоро кашель присоединится. Умеешь же разболеться меньше, чем за сутки. Жаль, что крепкий иммунитет не шел дополнительным подарком после излечения от аллергии. — Конечно, — невозмутимо отвечаю и кладу трубку. Я не лгу, ведь ждать действительно не собираюсь. Я просто возникаю в кабинете секунду спустя и, позволив себе полюбоваться смущенно-ошарашенным выражением твоих глаз, подхватываю тебя на руки и возвращаю домой. Сеанс подпольного самолечения подошел к концу, Сиэль.***
Укутываешь меня в три одеяла, засовываешь градусник подмышку, вручаешь кружку с чем-то горячим и, судя по остаткам обоняния, малиновым — и, скрестив руки на груди, выжидающе замираешь у постели. Взгляд такой, что возникает непреодолимое желание укрыться одеялом с головой и поиграть в игру «Я в домике». — Ну и что это было? — ты злишься? Упс. — О чем ты? — мне бы еще ресницами невинно похлопать, но сил нет даже в голос недоумения подпустить. — Сиэль, ты заболел, — констатируешь осуждающе. А кто мне накануне ведерко мороженого с фруктами притащил? — Не тот прототип сэр «Акула пера» в свое время выбрал, ой не тот… — Сиэль… — садишься на кровать и, внезапно протянув руку, щелкаешь меня по носу. — Эй! — А нечего врать, когда плохо, — меланхолично отзываешься, и я тушуюсь. И как узнал только? Вроде прилично выгляжу... — Ты мог бы вызвать скорую, — тихо предлагаю я. — Я не очень люблю болеть дома. Вообще болеть не люблю, да и кто любит? Что до дома… когда один, сложно бывает до ванной доползти, не то, что укол поставить или чай сделать. Больницы — они в этом плане надежнее. Да и привык я к ним. — Болеть дома, в мягкой постели да еще с таким уникальным специалистом по простудам, как я, намного лучше пребывания на больничной койке, — отвечаешь упрямо, и я кошусь на тебя исподлобья: почему так упорствуешь? О тебе ведь думаю! — Не хочу! Слушай, я же… — восклицаю и осекаюсь, поймав твой взгляд. Что я сделал не так, Ян? Отставляю полупустую чашку на столик, сворачиваюсь в клубок под одеялом и, не смотря на тебя, бурчу: — Ладно. Лечи, если хочется.***
Стою на кухне, методично размешиваю отвар целебных, собственноручно собранных трав, а в голове звучит твое резкое «Не хочу!». Ты это так сказал, будто скальпелем провел. Зачем? Настолько неприятна моя забота? Или чего-то боишься? Как ты можешь вообще чего-то бояться, когда я рядом? Знаешь же, что уберегу. Сбор выпиваешь неохотно: хмуришься, делаешь паузы между глотками и отводишь глаза. Я молчу и тщательно растираю тебе грудь согревающей мазью, а после, вновь укутав в одеяло, устраиваюсь рядом. Не понимаю, почему ты так рьяно сопротивляешься, но будь уверен — выясню. Пусть сейчас мы — почти вместе и почти семья, ты от меня уже не отделаешься, Сиэль. И видит твой неназываемый, я этому рад. Нам просто нужно привыкнуть — и это вполне естественно. Я ведь за прошедшую сотню лет тоже изменился — не радикально, конечно, это не в моей природе, но ощутимо. Очеловечился, можно сказать. А ты — повзрослел (почти во всем, как выяснилось). Глупо думать, что мы с первого мгновения научимся понимать друг друга с полуслова. Вот с полувзгляда — это да, это пожалуйста. Только слишком размыто порой выходит. Жар немного спадает, и ты засыпаешь, доверчиво уткнувшись носом в мою шею. Почему же бодрствуя — шарахаешься? Убаюкивающе поглаживаю тебя по волосам, мысленно добавляя в лист назначений промывание носа и разговор по душам. Ужинаешь вяло, оно и понятно: температура вновь поднимается. Решительно готовлю холодные полотенца, напрочь игнорируя твое протестующее шипение. Я столько раз терял тебя, так долго искал, и ты такой… человек. Хрупкое, недолговечное создание, способное погибнуть от банального гриппа. Что, кстати, уже случалось. Можешь ли ты представить, как мне страшно? И как ценно каждое мгновение? А ты — шипишь и готовить запрещаешь. На мои поползновения с полотенцем — брыкаешься, со свистом втягивая воздух сквозь зубы. Ты такой смешной и — самую капельку — трогательно-нелепый, что я улыбаюсь и шутливо сменяю полотенце на губы. — С-себастьян? — вздрагиваешь. Уже меня опасаешься, дожили! Не выдерживаю: — Может, скажешь, почему ведешь себя так, словно я тебя съесть собираюсь и все оттягиваю? Кусаешь губы — еще одна новая, по-своему милая привычка — и с головой накрываешься одеялом. Пару секунд встревоженно обозреваю получившуюся композицию, после чего слышу угрюмое: — Дурак ты, Ян. Неужели не ясно, что тебе жизнь облегчить пытаюсь? — Всячески противясь моей помощи? — вырывается машинально. Я, кажется, немного зол. — Можно подумать, тебе по вкусу с сопливыми мальчишками возиться… Я помню, — шепчешь едва слышно. Не был бы демоном, ни за что бы не услышал. Так вот в чем дело. Не свою самостоятельность отстаиваешь, а мне неудобство причинить боишься? Все оказалось проще, чем я думал. Кажется, знаю, как поскорее вычеркнуть это горчащее «почти». Отставляю в сторону тазик с водой и осторожно приподнимаю одеяло за край там, где, предположительно, находится твоя голова. — Значит, хочешь облегчить мне жизнь? — волей-неволей получается предвкушающе. Но ты этого не распознаешь — зарываешься поглубже, пряча лицо. А про пылающий кончик уха забываешь. Как недальновидно с твоей стороны. — Разве не очевидно? — говоришь глухо, но спокойно. Ни за что бы не подумал, что переживаешь. Наклоняюсь и, потянув одеяло чуть сильнее, касаюсь покрасневшей мочки губами. — Тогда позволь мне заботиться о тебе, Сиэль. Всегда и особенно, когда ты болеешь. Замираешь, даже дышать перестаешь, а потом выглядываешь из-под одеяла и, щурясь, недоверчиво тянешь: — Тебе что, действительно это нравится? Не вижу смысла скрывать от тебя. — Твоя болезнь? Определенно нет. А возиться с, как ты выразился, сопливым мальчишкой… — протягиваю руку и легко взлохмачиваю твою челку. — Люблю. Ошеломленно распахиваешь глаза. И не отстраняешься. — Так что укрывайся, я скоро вернусь. Заваривая очередную порцию трав, не перестаю улыбаться.***
Следующим утром лежу, честно закукленный в одеяло, и жду твой чай. Который из-за ненавистного привкуса малины пить горячим совершенно невозможно, но если незаметно провести по чашке самым краешком ногтя… Входишь, светясь удовлетворением и гордостью — невольно отзеркаливаю твою улыбку. Может, все не так страшно, как я себе напридумывал? — Держи, — вручаешь чашку и, быстро наклонившись, целуешь в висок. Благодарно киваю, прикрыв глаза. — У меня для тебя плохая новость. Вопросительно вскидываю бровь и делаю глоток. Мерзость какая, бр-р. — Марта попросила расчет. Говорит, нашла другое место, — поясняешь с такой подчеркнутой скорбью, что я фыркаю. — Надо же, мне казалось, ей у нас нравится, — подыгрываю, стараясь не рассмеяться. Что ж, этого следовало ожидать. Ты еще долго терпел, если подумать. Невозмутимо пожимаешь плечами: — Жизнь так непредсказуема. Что будешь на завтрак? Лукаво усмехаюсь и отвечаю: — На твой выбор. Ответ явно правильный — твой взгляд теплеет. Идешь к двери, бросая на ходу: — Отлично, но сначала выпей чай. Слышу, как спускаешься по лестнице, и неприязненно кошусь на чашку в руках. Всего одно выверенное движение… И тут с первого этажа доносится твой раздраженный голос: — И не вздумай его охлаждать! Всхлипнув, зажимаю рот ладонью, чтобы не расхохотаться, и все-таки примеряюсь к чашке. — Сиэль, я серьезно! Иначе лично поить буду! Палец замирает на полпути. А потом решительно касается фарфорового ободка. Пожалуй, иногда привыкать даже приятно.