Витражи

      Дуб был старым. Думаю, он был старым уже тогда, когда появился на свет мой отец.       Он рос в глубине парка, вдали от главных троп — тех, по которым принято совершать вечерний променад, наслаждаясь облагороженным видом чайных роз.       Ветви его мощными канатами уходили в небо, образуя плотный лиственный купол. На высоте около трех ярдов ствол расщеплялся, и получившееся углубление было достаточно пологим для того, чтобы в нем мог со всеми удобствами расположиться среднестатистический отрок.       Дуб был моим тайным убежищем с той самой секунды, как я впервые смог на него вскарабкаться. Помнится, мне едва исполнилось восемь.       Я сбегал под занавес широких листьев каждый раз, когда казалось, что воздуха начинает не хватать.       Конечно, поначалу причины были детскими: случайно разбитая ваза и разумное опасение выговора, неудачи в науках, ссора с Элизабет, запрет самостоятельной конной прогулки и другие подобные мелочи.       Со временем я стал приходить туда и для размышлений. Почему-то при абстрагированном созерцании теплой, нагретой солнцем коры и разнообразных оттенков зелени думалось не в пример лучше.       Порой я даже умудрялся заснуть, убаюканный шелестом листвы и мелодичным пением птиц.       Дуб был моим маленьким островком спокойствия в этом безумном мире.       …После возвращения в поместье впервые я пришел к нему в день принятия титула. В то время ты еще не слишком яро следил за моими перемещениями и, пока они ограничивались фамильными землями, на свободу не посягал.       Помню, тогда я не меньше получаса просто стоял и смотрел на дерево, прокручивая в голове связанные с ним воспоминания и прощаясь. Я был уверен, что никогда больше не поднимусь на свое место в переплетении ветвей. Я был уверен, что больше не достоин. Прошлая жизнь окончательно истлела в тот миг.       Спустя два года, осенью, в премерзкий дождливый вечер я вернулся. Не обращая внимания на скользкие от воды ветки, порвав рукав рубашки и поставив пару заноз на ладони, забрался в свое убежище в отчаянной попытке забыться. Я просидел там до тех пор, пока не перестал в грязной зелени и мерзлой земле видеть разводы алого.       Следующим летом привычка к подобному уединению вновь укоренилась в моей душе. Не знаю, что думал об этом ты, однако по каким-то своим соображениям никогда не приближался к дубу ближе, чем на пару десятков ярдов, а то и больше, и единственно затем, чтобы, махнув рукой, позвать в дом с наступлением ночи.       В какой-то момент я стал приходить к дубу чаще. На то было много причин, и ни об одной ты, мой личный надсмотрщик, не должен был узнать. Тогда убежище стало еще и тайником мыслей, желаний и чувств.       Апогей наступил в мое шестнадцатое лето. День выдался ужасным в той степени, когда смысл собственного существования неумолимо исчезает, а огрехи в поведении позволяют самому близкому существу узнать сокровенную и крайне интимную тайну, касающуюся по воле случая именно этого существа.       В тот день привычные птичьи трели вызывали приступы панического ужаса, а шепот листвы чудился полным насмешки. Впервые я свернулся в углублении так, чтобы снизу заметить меня было невозможно. Глупая попытка, я знал это, но рациональная часть сознания пребывала в недееспособном состоянии.       Я лежал, зажмурившись и стиснув зубы, чтобы не выпустить наружу случайно ни единого всхлипа. Не пристало.       Полагаю, я пролежал бы долго, желания возвращаться в особняк не было ни малейшего.       Однако неожиданно почувствовал тень на своем лице, ощутимую даже с закрытыми глазами.       Ты висел совсем близко, вцепившись отросшими когтями в дерево, и беспокойство на твоем лице постепенно сменялось нежной и немного задумчивой улыбкой.       Я долго вглядывался в твои глаза, прежде чем неуверенно улыбнуться в ответ.       …В последний раз мы приходим к дубу спустя полвека — своеобразная памятная дата. Долго стоим внизу, не решаясь привычно устроиться среди ветвей: дерево умирает, большая часть кроны высохла, и редкая листва не смогла бы скрыть теперь и мою юношескую фигуру, не говоря уж о твоей. Не говоря уж об обеих.       Поэтому мы только смотрим, переплетя пальцы рук.       Когда мы уходим, я оглядываюсь.       Окидываю убежище взглядом и мысленно благодарю его — маленький островок спокойствия в этом безумном мире, подаривший мне счастье.       В кармане твоего пальто, заботливо укутанный в платок, лежит желудь.

02.04.15.