Морские узлы

      Где-то за окном ледяными струями льёт бесконечный серый дождь. Штурман сидит на чердаке, и сквозь щели в кровле капли воды с гулким бульканьем плюхаются в быстро наполняющиеся вёдра и бочки. Штурман сидит, следит, чтобы вода не проливалась на пол и не протекала на нижний этаж. Штурману десять лет, и у волосы у него пушистые и отросшие, выцветшие на спрятавшемся теперь летнем солнце. В них ещё нет ни единого следа будущей седины.       Штурману десять лет, он читает карты лучше, чем многие другие мальчишки — редкие вывески, попадающиеся на улицах, среди символических изображений. Помнит все обозначения и знает, как найти на небе холодный ломкий свет полярной звезды. Палец тоненький, детский, ведёт по изгрызенной морем линии берега. Находит родной город.       Всего лишь крошечная точка на карте, нет ни креста, ни флага, только крошечный кораблик — портовый городок. Штурман помнит все скалы, отмеченные на неровном побережье, каждую из них — по имени, он лазал по ним, все остальные искали сокровища, а ему казалось волшебством ощущать под руками раскалённый под солнцем рисунок, оживший, обретающий плоть и объём.       Он тихонько встаёт, сдвигает в сторону переполненное ведро, чтобы после выплеснуть, а пузатый бочонок придвигает на его место. Слушает, как бьются о капли о её дно. Скоро вода заплещется в деревянных стенах. Улицы все затоплены грязью и помоями, одно ведро воды уже никому не сделает хуже.       И не отмоет тонкую кривую улочку уж точно, раз не справился даже дождь.       Холодно и очень темно, хрупкий свет почти не пробивается через щели в старой крыше, серые и синие тучи плывут над городом, небо застилают от края до края. Занимают всё место, не оставляют ничего больше, кроме крошечного городка на берегу моря, над которым вот уже который день не прекращается дождь. А тучи всё плывут и несут острый и кислый запах грозы вместо привычной соли. Штурман шмыгает носом и жадно принюхивается. Бережно убирает лишний воск со старенькой свечи, чтобы капли не потушили фитиль. Тушит свечу и убирает под свёрток мешковины, лежащий в самом углу, а потому ещё не отсыревший, можно даже кутаться самому, если станет совсем холодно. Если использовать бережно, огарка хватит ещё на несколько недель, если только ловить каждый лучик света и не жечь зря. А потом придётся взять новую, и, может, отец не узнает и не станет злиться. Штурман кивает серьёзно самому себе. Его столько раз били за трату свечей, что он приучился быть осторожным.       Он передвигается так, чтобы тоненькая полосочка слабого дневного света падала прямо на карту.       На улицах почти совсем пусто, все попрятались по домам, только изредка цокают копыта, да кто-то бегает по делам, кутаясь в плащи и стуча зубами от холода. В первые дни дети выбирались ещё побегать по лужам, но теперь матери держат их дома, чтобы только не промокла одежда, только оборванцы-бездомные носятся где-то, но их так просто не увидишь.       Матушка думает, мальчику скучно сидеть дома, ему не с кем играть, других мальчишек не видел вот уже несколько дней. Штурмана это совсем не волнует. Капли стучат по крыше, отбивают ломанный ритм. Ему нравится сидеть дома и читать, когда никто не гонит на улицу, и ничего, что холодно, если свернуться клубком, совсем ничего страшного. Он же почти моряк, он должен уметь терпеть холод.       Штурман закрывает глаза, и капли дождя на минуту превращаются в океанские брызги, плещущие в лицо через борт.       Они все не представляют, даже вообразить себе не могут, сколько в мире пространства, как он огромен, как далеко простираются и море, и земли за городом. Куда дальше, чем горизонт и синие пики гор, дальше, чем пыльная дорога, по которой усталые крестьянские лошади волокут повозки. Они могут только смотреть, как корабли уходят вдаль, расправляют птичьи паруса и падают, падают за край.       Крошечный приморский городок выжигает, вытравливает расстояния, всё то, что не вмещается в его сжимающиеся грани. Штурман до боли всматривается в карту, запоминая эту крошечную точку, за пределами которой он никогда — никогда за свои десять лет! — не бывал.       Он пытался показывать карты другим мальчишкам, но никто из них так ничего по-настоящему и не разглядел в хрупких бумагах с метками чернил.       Маленький Штурман упрямо сжимает губы. Ему бы вырваться-выпутаться отсюда. Закрыть глаза — представить себя на борту крылатого корабля, мундир защищает от ветра лучше любых плащей, просоленные жёсткие перья на шляпе. Компас, циркуль, астролябия — стали бы не просто словами. Чтобы любой путь находить по звёздам и волнам, чтобы тонкие линии — пройденные пути, — распахнули перед ним неизведанные пространства, спины китовьи под водой, да звонкий свет маяков, тёплой волной толкающийся в сердце.       Штурман мечтательно улыбается, бережно сворачивает карту и молитвенным жестом складывает ладони у груди.       Он не просит о чудесах. Не просит никогда.       Но может быть, если ему удастся одолеть хотя бы расстояние, он перестанет чувствовать себя запертым, как кораблик в бутылке, и, кто знает, если повезёт, даже найдёт того, чей неловкий тревожный взгляд иногда касается его туманно, глядя через призму собственных глаз цвета зелёного бутылочного стекла.