Морские узлы

      В вышине, скрытые от глаз пиратов подступающей ночной темнотой, парят в потоках солёного воздуха невидимые птицы. Перья их пропитаны морем, крылья наполнены ветром.       «Дочь морей» кажется жалкой — стёрлась краска с носовой фигуры, виднеются прорехи в потрёпанных и грязных парусах. Матросы, усталые и взмокшие, едва переставляют ноги, им только бы до коек добраться. День и ночь бушевала буря, корабль кидало из стороны в сторону, и Счастливчик вывалился за борт — все, кажется, снова злятся на его неуклюжесть, пихают локтями будто невзначай. Вслед летит злое «лучше б сразу потонул, спасать бы не пришлось».       Молнии сверкали в клубящихся тёмных облаках, вздымались громадные волны, корабль едва не накрывало полностью — а может и накрывало, ливень был такой силы, что не отличить от захлестнувшей палубу волны. Паруса спустили, и корабль швыряло по волнам, будто он был лишь крошечной щепкой. Капитан, чёрт знает как, держался на ногах. Шёл, раскачиваясь из стороны в сторону, а когда корабль сильно кренился, и скользил по влажным доскам, только руками ни разу не коснулся палубы.       Сейчас у самого горизонта, у кромки чернильной воды, переходящей в такое же чернильное небо, висит большая бледная луна. Отблески серебряных лучей складываются в сверкающий путь к самому краю моря, слышится только тихий плеск да шелест ветра. Море тихо и ласково даже баюкает в синих руках израненную «Дочь Морей».       Юнга ждёт Капитана в его каюте, и мальчишку тоже клонит в сон, хочется прилечь на койку. Но он упрям, стоит, прислонившись спиной к раскачивающейся стенке.       Капитан находит его уснувшим прямо на полу — едва не запинается в темноте об мальчишку. Тот негромко бормочет что-то, не двигается даже.       — Какого дьявола ты здесь забыл? — Капитан наклоняется к нему, тормошит за плечо, только мальчишка спит, как убитый — пушечным выстрелом не разбудишь. — Эй, просыпайся!       Он пытается ткнуть его носком сапога, но Юнга фыркает и переворачивается на другой бок. Капитан возводит глаза к потолку — «За что мне?..» — а потом вспоминает, наверное, за что, и поднимает мальчишку на руки. Юнга не просыпается, даже когда его неаккуратно роняют на койку — Капитан тоже устал, Капитан не может долго его держать. Он стоит пару минут над постелью в раздумьях, а потом стягивает камзол, бросает куда-то в тёмный угол сапоги, на стол шляпу, и, сдвинув мальчишку к стенке, падает рядом с ним.       Капитан так устал, что не может уснуть, ему и не положено сейчас спать, и он разглядывает мальчишку, задумчиво и долго. Пальцами можно пересчитать у Юнги выступающие рёбра сквозь тонкую рубашку, она уже почти что лохмотья, изорванная, изрезанная, с криво пришитыми пуговицами. Скоро в ней и вовсе нельзя будет ходить. Капитан вспоминает, как рвал её нечаянно несколько раз, и ещё несколько — специально, пригрозить, разозлить, от скуки. У мальчишки сейчас, после многих дней плавания, болезненная худоба, уродливо выпирающие кости и осунувшиеся лицо, и Капитан тяжело вздыхает, проводит пальцами по впалой щеке. Юнга улыбается.       Где-то совсем рядом спят матросы, а сверху, на палубе, Штурман глядит на высыпавшие крупными гроздьями созвездия. Не любуется — проверяет по звёздам путь. Все бы сказали, будто это нормально, в духе скрупулёзного Штурмана, проверять что-то снова и снова, хотя курс правильный, и никто в этом не сомневается. Только Такелажник скажет, что другу не спится. Скажет, тихо подкравшись и встав рядом, запрокинув голову наверх, в бездну ночного неба.       Счастливчик пинает с досады койку, а потом падает на неё, глядит опустевшими глазами в потолок и сжимает пальцами амулет на груди. Ему тоже не спится — проспался уже после того, как вытащили из воды. «Если удача — это когда всё равно падаешь, но тебя спасают, на кой чёрт такая удача?». Он повторяет это громким шёпотом, а потом уже вслух: «На кой чёрт мне такая удача?!».       Лис спит прямо в одежде, даже шляпу не потрудился стянуть — ему надоело слушать и слышать, видеть и замечать, и трудиться не покладая рук, ему всего лишь хочется отдыха.       Боцман спит, развалившись на своей койке, и храпит так, что едва не весь корабль дрожит. В темноте едва заметны синеватые линии татуировок на красной коже.       Усталая, измученная русалка тревожно вздрагивает во сне, прижимается поближе к кораблю, её деревянные, и в то же время настоящие, лёгкие волосы покачивает ветер.       Канонир от лёгкого покачивания корабля падает — уснул на самом краю постели, и даже не просыпается, только устраивается поудобней на полу.       Юнга спит, уткнувшись в грудь Капитану, а тот тихо прижимает к себе мальчишку. Только отстраняется на миг, щурится, в полутьме пытаясь разглядеть умиротворённое лицо Юнги — запомнить и сохранить, словно редчайший дар моря. У Капитана воспоминания об этом — радостном, улыбающемся мальчишке, — на вес золота.       Бессонница, бывающая порой страшнее чумы, убивает его медленно, потому что смотреть на Юнгу невыносимо, а глаз оторвать невозможно. Капитан успевает себе поклясться не единожды за эту ночь, что тот больше не будет голодать — его пальцы то и дело нащупывают выступающие кости на теле у мальчишки. Волосы у Юнги даже не в грязи, не слиплись — они посерели от пыли и песка, руки грубые и израненные, Капитан снова чувствует то, что не должен совсем — жалость. А ещё, самую малость, вину, потому что этот больной мальчишка улыбается ему во сне, он бы уже через пару часов что угодно отдал, чтобы тот перестал.       Он лежит без сна до самого рассвета, скованный смутной тревогой. Тихо, бессмысленно переговариваются на палубе Штурман и Такелажник. Счастливчик глядит в потолок — всё равно что спит.       А морю, как оно ни старается, не удается убаюкать всех этой ночью. Бессонница порой бывает страшнее чумы, она заставляет мучительно думать о том, что не пришло бы в голову при свете солнца, она вытягивает силы из человека, опустошает до самого дна.       Капитан с утра протягивает Юнге флягу с водой, мальчишка зло бормочет что-то, но берёт. А Капитан грузно падает на койку, мгновенно засыпая при первых лучах солнца.