Морские узлы

      Корабль тонет в бесконечной тьме. Фонари выхватывают из черноты только блеск волн, не дотягиваются даже до песчаных берегов острова. Небо затянуто тучами, не пропускающими ни единого луча звёзд, море плещется до самого горизонта, чёрное, словно дёготь.       Такелажник крупно дрожит и тянется за бутылкой — он боится до одури таких ночей. Канонир стоит рядом, Боцман сидит на палубе, живые, с горячей тёмной кожей — руку протяни. Только лица, слабо освещённые, страшно пляшут перед глазами.       — Черти, — шепчет Такелажник и отшатывается, когда Канонир тянется за его бутылкой.       Доктор обычно не пьёт, но знает — нет ничего хуже, чем быть трезвым, пока все вокруг пьяно смеются и валятся с ног. И он осушает залпом бутылку под шепоток за спиной. Это матросы боятся его — боятся, впрочем, не зря. Доктор усмехается и резко оборачивается к ним, чтобы разбежались, как дикие звери от огня, а потом заливисто хохочет.       — Ты, значит, уже готов? — спрашивает он у развалившегося на палубе Плотника. — Ничего, я тоже скоро буду.       Плотник не отвечает, но Доктору уже всё равно.       Такелажник закрывается руками, будто бы это спасёт его от этого страшного смеха. Штурман появляется на палубе на пару минут — только чтобы увести Такелажника. Он и сам старается не смотреть в хищный омут чернильного неба.       — Эй, Такелажник! — Счастливчик появляется перед ними из темноты. — Скажи, было б чертовски хреново влюбиться!       Матроса всегда несёт, когда он настолько пьян, что едва держится на ногах. В прошлый раз он со странным весельем говорил о смерти — сейчас хотя бы о любви.       Такелажник жмурится, чтобы не видеть чужих, искажённых лиц, и кивает, не расслышав даже вопроса. Штурман обходит Счастливчика, который, заметив Канонира, тут же мчится к нему, запинаясь о канаты и уже провалившихся в сон матросов.       До Такелажника дойдут его слова только на следующее утро, и он будет мрачен и трезв все три дня, которые они проведут у острова. А пока он чувствует чужое тепло, видит только слабо освещённую каюту. И успокаивается.       Штурман достаёт у него из карманов бумажные пакеты и прячет себе за пазуху.       А Счастливчик наверху всё ещё мучает Канонира.       — Вот смотри. Например, влюбишься ты, а она в тебя нет. И что делать будешь?       Канонир закатывает глаза и отпихивает матроса от себя.       — Да не знаю я!       Счастливчик машет рукой и оборачивается, чтоб натолкнуться на Лиса.       — Воздухом подышать вышел, — отвечает он на немой вопрос, вглядываясь внимательно в черноту неба.       — А вот ты, — не унимается Счастливчик. — Ты скажи, ведь самое худшее — это влюбиться!       — Почему? — Лис отрывает взгляд, наконец, от нависшей над ними тьмы, и смотрит на матроса.       — Не говори ты с ним, — советует Канонир, а Старпом только отмахивается, глядит с интересом.       — Смотри, — Счастливчик присаживается на палубу и прислоняется спиной к борту, — влюбишься ты в неё. Такую, красивую, добрую, не знаю что там ещё нужно. По самые уши, значит. А дальше-то что?       — Что? — Старпом садится рядом, смутно понимая, что к Капитану только что припёрся Юнга. Значит, бред матроса придется слушать, пока один из них не уснёт. Лиса, впрочем, это устраивает. Всё лучше, чем сидеть рядом с мальчишкой и Капитаном — что между молотом и наковальней.       А потом Старпом вдруг понимает, что Счастливчик говорит верные вещи — то ли Лис совсем пьян, то ли матрос и правда понимает что-то, что не может держать в себе, нужно обязательно рассказать остальным.       — Может, она тебя отвергнет. А это ведь не так просто — перестать любить. Сердце себе вырвать разве что. Но лучше уж пусть отвергнет, — Счастливчик наклоняется чуть ближе, говорит хриплым шёпотом, — а иначе ты бросишь море.       Лиса прошибает холодный пот от правдивости, и в то же время невозможности этих слов.       — Ничто не заставит меня… — начинает было он, но осекается, понимая до конца, о чём толкует Счастливчик.       — Влюбишься. — чеканит матрос. — Влюбишься и никакого пути назад. Бросишь и Капитана, и всех друзей, всю команду обменяешь на эту глупую девчонку. На корабль взять? Чушь. Ни одна за тобой не пойдёт к пиратам. Оставить на берегу? Сдохнешь от тоски по ней. Ты останешься с ней в этом дрянном порту, женишься и будешь детям рассказывать о пиратах, словно нас никогда и не было. Так, сказки. Понимаешь?       Счастливчик поднимает взгляд на Лиса, заглядывает под поля шляпы, чтоб посмотреть прямо в глаза. Старпом кивает. Вовсе не бред, просто остальные не хотят слушать, не хотят понимать и принимать, как истину.       Бросить и море, и чудную русалку, и Капитана, и этого самого матроса, который сейчас говорит с ним — немыслимо. Он не сможет, порвётся на части, умрёт от тоски и бессильной злобы. Лис сидит, словно громом поражённый, и смотрит в пустоту. Если любовь придёт когда-нибудь, он скорее застрелится, чем будет выбирать.       А Счастливчик угрюмо кивает и тянется за чужой кружкой рома, что стоит рядом.       — И что же делать тогда? — спрашивает Старпом.       — Ничего, — а потом, немного помолчав, безжалостно заканчивает. — У Доктора, наверное, есть яд.