Морские узлы

      Воспоминания снова преследуют. В каждой доске, в каждом канате, бортах, блеске волн — его старые кошмары. Он пересказывает их сам себе, перебирает дрожащими пальцами.       Юнга вспоминает.       Он взбирается, едва не взлетает на самую верхушку мачты, сжимается в комок в вороньем гнезде. Снизу слышится хохот и песни, на палубе поют и хлещут без устали ром, травят байки, дерутся, а мальчишка от каждого звука сжимается сильнее. Он различает среди двух десятков горланящих, орущих, тихо шепчущихся и просто разговаривающих, голос своего отца. Хриплый и низкий, громкий, чересчур даже, страшный. Юнга вовсе уже не мальчик — озлобленный щенок, и не помнит, когда стал таким, он не боится боли, он не боится наказания, битвы, бури, только отца и этого громкого голоса.       Лишь бы не вспомнил, не заметил его наверху.       Старший помощник, мерзкий, сухой и болезненно-худощавый, подходит, покачиваясь, к капитану и шепчет что-то на ухо, визгливо посмеиваясь. Мальчишке он никогда не нравился — противный и подлый, а Юнга является вечной мишенью для его жестоких насмешек. Смеётся старший помощник, оскалив жёлтые, острые, как у акулы, зубы. Юнга, спрятавшийся ото всех, не видит, как у отца багровеет лицо и сжимаются кулаки.       Его резкий крик прерывает шум, песни и разговоры всего корабля. Страшное, громкое «Юнга!» настигает мальчишку громогласным выстрелом в спину. Он поднимает голову, распрямляется, а снизу летит поток брани.       — Чёрт бы побрал тебя, спускайся немедля!       И этим гневным вскрикам вторит высокий голос старшего помощника:       — Немедля!       Юнга слезает нехотя, сжимает в дрожащих руках канаты и едва не падает на палубу, когда нога соскальзывает. «Лучше бы я упал и расшибся», — думает он, крепко зажмурив глаза от страха, вцепляясь онемевшими пальцами в стропы.       — Чего ты там застрял?! — старпом, кажется, смелеет, когда пьян. — Спускайся, никчемный мальчишка!       Юнга морщится от его отвратного визга, и спрыгивает на палубу. На ватных ногах подходит к отцу. Его хватают за ухо, едва не поднимают над землей, и орут во всю глотку:       — Эта портовая шлюха тебя и плавать не научила?!       Мальчишку подташнивает от запаха — алкоголь и крепкий табак, пот, грязь, пыль. Юнга принимается вырываться, и, отскочив, едва не оставляет в руке у отца кусок своего уха — так крепко тот впился в него немытыми ногтями.       — Я умею плавать. — почти ложь, потому что на воде он может продержаться от силы пару минут, Юнга слаб и плавает из рук вон плохо.       Он не говорит ничего про мать, нельзя отвечать на оскорбления — за дерзость секут. Его и так высекли вчера, и если сегодня попадется, то на спине не останется уже живого места.       Старпом шепчет на ухо отцу ещё что-то, и тот смеётся, а потом, схватив извивающегося Юнгу, швыряет его за борт.       Мальчишка вскрикивает, пытается уцепиться за что-нибудь, но только обдирает ладони, впрочем, это его и спасает — падает он ногами вниз. Вода смыкается над Юнгой, обжигает горло и нос острой солью.       — Эй! — Счастливчик тыкает локтем в бок, — Будешь стоять так посреди палубы — получишь от Штурмана.       Юнга мотает головой, отбрасывая от себя ошмётки наваждения, поднимает взгляд на матроса.       — Работать — в трюм, — подсказывает Канонир, проходящий мимо, он спешит к своим возлюбленным орудиям.       Мальчишка кивает чумазому как чёрт Канониру и спускается в смердящее нутро корабля.       А тогда его достают из воды — продрогшего, с посиневшими губами, и отец смеётся, а старпом так же мерзко, по-акульи, ухмыляется.       И мальчишка чувствует жгучую, болезненную ненависть, а ещё разочарование, смешанное с бессильной яростью, потому что чувствовать себя преданным он не имеет права. Ведь никто и не был ему ничего должен.       Какой-то угрюмый матрос с горячими, как адское пекло, руками, отводит — но больше относит, мальчишку к его койке. А наверху всё ещё поют и смеются, и отец, и старпом, и все, кто видел только что произошедшее, кто смеялся, свешиваясь с бортов над едва держащимся на воде Юнгой.       Они плавают многие месяцы, и мальчишка уже забывает, как это — когда под ногами не качается земля, когда плеск волн где-то далеко, когда не свистит в тросах ветер и нет вечного страха и злости. Они въедаются в душу с сыростью, и от них уже не избавиться никогда.       В бой его кидают так же, словно в холодную воду — в крики и лязг, в самое сердце битвы, и мальчишка едва управляется с тяжёлой саблей. Впрочем, он и до сих пор предпочитает небольшой кинжал.       Штурман всё-таки находит мальчишку. Застывшего, испуганного — только ему-то какое дело? Штурман отчитывает холодным голосом, безразлично глядит на Юнгу, а тот и не слушает вовсе.       Он сидит в пороховых бочках и смотрит куда-то мимо чужого лица. Капитан оставляет штурвал Лису, почуяв, кажется что-то неладное, потому что русалка шепчет над самым ухом, цепляется за руки, тянет куда-то. Он улыбается матросам, проходя мимо, и те удивленно глядят ему в спину — какого же чёрта он забыл там, почти у самого днища, где место есть только для груза.       Капитан находит Юнгу забившимся в щель между бочонков, и Штурмана, который озадаченно оглядывает мальчишку.       — Капитан, — он пожимает плечами, потом кивает на Юнгу.       Тот кивает и отпускает Штурмана. Он оборачивается на третьей ступеньке лестницы, чтобы увидеть, как Капитан протягивает Юнге ладонь, а тот только дальше вжимается в угол.       — Эй, щенок, — Капитан усмехается, все такой же отвратно-весёлый, — ты так и будешь там сидеть?       Юнга кивает, подтягивая острые колени к подбородку.       Капитан морщится, а потом валит набок разом две бочки и хватает Юнгу за локоть. Мальчишка шипит и силится вырвать руку из железной хватки.       — Пусти!       — Что с тобой творится, а? — Капитан неожиданно наклоняется, смотрит прямо в глаза, злобно мерцающие в почти полной темноте трюма. — Что на этот раз не так?       Юнга угрюмо смотрит, сжав зубы, и по одному снимает пальцы Капитана со своей руки. А тот вдруг садится на одну из поваленных бочек, смотрит устало и резко вздыхает.       Мальчишка не отвечает ничего, потому что нельзя о таком говорить — после стольких его других глупых слов. «Хорошо, что ты его убил. Он был подлецом и никогда не любил меня. Хорошо».       Юнге хочется, чтоб Капитан понял, но он всё-таки не умеет читать мыслей. Умеет читать взгляды и чувства, но не воспоминания.       — Всё хорошо, — вдруг серьёзно говорит Юнга. — Сейчас всё в порядке.       Капитан смотрит недоверчиво, а потом вздыхает и протягивает руки к Юнге. Мальчишка садится Капитану на колени и устраивает подбородок на его плече.       Страх отступает, тошнотворные воспоминания оставляют его наедине с настоящим, а Капитан осторожно целует мальчишку в лоб, и всё, чёрт возьми, вправду хорошо.       Когда пьяный вдрызг Капитан орёт Юнге, чтобы спускался на палубу, мальчишка, недолго думая, свешивается через край вороньего гнезда и показывает ему язык.