Морские узлы

      Доктор задумчиво разглядывает самокрутку, вытащенную втихаря из кармана куртки Такелажника, пожимает плечами и поджигает её. Закрыв глаза, затягивается в первый раз. С опиумом в таком виде он не знаком, но почему бы не попробовать? Такелажник, вон, до сих пор живой.       Он сидит в каюте один — Плотник на вахте, а кроме него чёрта с два кому в голову взбредёт навещать Доктора просто так. Разве что Счастливчик снова откуда-нибудь навернётся, но уж это вряд ли, он-то давно должен бы спать. Все уже должны бы спать. Нет, Доктор не боится, что его застукают. Он вообще почти ничего не боится.       С непривычки в первые секунды чуть не задыхается дымом, раньше вообще ничего не курил, даже табак. Доктору кажется, будто весь мир вокруг сужается до размеров булавочной головки.       Он садится на пол, прислоняется к стене и затягивается ещё несколько раз. В этом же должно быть что-то приятное, верно? Он ждёт. Сначала, кажется, проходит обычное напряжение, будто бы натянутое, как струна, тело, внезапно полностью расслабляется. Доктор блаженно улыбается…       А потом его сгибает пополам от резкого приступа тошноты. Кажется, будто корабль внезапно начинает скакать, как бешеная кошка, по волнам, хотя пару секунд назад плыл совершенно спокойно. Нет, от морской болезни такого не бывает, да он и не страдал ею никогда. Доктор, весь дрожа, выпрямляется. Стены каюты пляшут перед глазами. Доктор закусывает губу и до боли сжимает пальцы в кулак, так что белеют костяшки. Косится на тлеющую самокрутку и вдыхает едкий дым ещё раз. Это всё просто с непривычки. Опиум утоляет боль, это все знают. Не может быть так плохо всё время. Скоро пройдёт, он просто ещё не привык.       Он крепко жмурится, подавляя стоящий в горле тугой комок и запрокидывает голову. Затягивается снова — догорающая самокрутка начинает жечь кончики пальцев, но он не обращает внимания.       А потом открывает глаза и встречается с чужим взглядом — злым взглядом маленьких алых глазок, смотрящих на него в упор из угла. Доктор сглатывает судорожно, но забывает о стоящем в горле комке и снова сгибается пополам. По телу проходят мучительные судороги. Он не знает, сколько проходит минут до того, как удаётся выпрямиться, вытереть губы дрожащими пальцами и снова взглянуть в глаза живому кошмару.       Крыса смотрит, пищит тоненько и шевелит длинным лысым хвостом. Доктор судорожно ищет скальпель, хотя надо бы понять, что тонкое лезвие не поможет, да и вообще, не бывает таких огромных грызунов, чуть ли не по колено Доктору должен быть. Скальпель со звоном падает на пол, откатывается куда-то в сторону, а Доктор с ужасом смотрит на собственные пальцы, отбивающий какой-то бешеный ритм по самому воздуху. И воздух, чёрт возьми, поддаётся, адская мелодия будто бы на самом деле звучит в ушах, отдаётся скрежетом зубов гигантской крысы и тонким надрывным писком.       Их много. Они прячутся в темноте. И им нужен он, обязательно нужен он. Они не отпустят просто так.       У его кошмаров острые клыки, маленькие когти и серые шкурки. У его кошмаров алые, почти не мигающие почему-то глаза. Кошмары пока ничего не делают, только следят, но легче от этого не становится. Доктор с трудом поднимается на ноги, ему выть хочется от бессилия. Нет ничего хуже, чем когда тело не слушается, когда даже нож невозможно в руках удержать. Именно поэтому никогда раньше не пробовал, даже пить старался немного, только чтобы не терять контроля над собой. А сейчас собственное тело предаёт его, буквально бросает в лапы жадным тварям, которым без разницы, кого сожрать. Бросает — почти буквально, потому что он же чётко видел, что порог дальше, невозможно было споткнуться, это кто-то другой, собственная тень, змеёй обвившая и без того подкашивающиеся ноги.       Надо добраться до палубы. Как угодно — только бы выбраться из душной темноты, заполненной чужим дыханием, писком на грани слышимости и неотступным взглядом красных глаз. Они прячутся, но на деле даже не пытаются стать незаметными. Он ощущает их присутствие, по спине, вдоль позвоночника ползёт липкий холодный страх. Он знает, что они здесь. Они знают, что он боится.       Доктор пытается встать, но пол сам собой уходит из-под ног, проклятая тень, объединившаяся с крысами, выдёргивает его, как ковёр. Собственное падение отдаётся грохотом в ушах, будто он следит за самим собой со стороны. Почему же никто не просыпается?!       Собственная тень ехидно и насмешливо смотрит на него сверху вниз, и тут Доктор понимает…       «Это я — тень», — удручённо думает он. Конечно. Так просто. Это теням положено лежать на полу и ползать за своими хозяевами. Он действительно ползёт, только не за хозяином, а прочь от него. В такой темноте всё равно ничего не видно, никто не заметит…       Они замечают.       «Я — тень, кто сказал, что ночью теней нет? Они просто становятся огромными, покрывают собой всё… Да, я — весь мир, тьма…» — Доктор глупо смеётся и хватается за первую ступеньку. Каким-то чудом поднимается наверх. Крысы бегут прямо по стенам, запрыгивают на плечи, он отмахивается от их прикосновений и почти не удивляется, когда кубарем катится вниз. Голова кружится сильнее, тени сгущаются, собираются облаком, и он понимает, что это просто ещё одна крыса — самая большая из всех. Только и можно, что рвануться прямо сквозь неё, на пару секунд оставшись без воздуха, без зрения и вообще без жизни.       Плотник, чёрт его возьми, стоит на самом носу корабля, перегнувшись через борт рядом с носовой фигурой. Доктор задумчиво смотрит на обожжённые пальцы и запоздало думает, что можно было бы взять у друга трубку.       Плотник оборачивается, заслышав едва слышное поскуливание — Доктор падает навзничь на палубу, запутавшись в собственных ногах, и закрывает голову руками.       — Ты чего это? — Плотник поднимает приятеля на ноги, но тот смотрит мимо него, и Плотнику приходится пару раз ударить его по щекам. — Что с тобой, чёрт возьми?! — он вглядывается в суженные зрачки Доктора и оттаскивает его к носу, где лежит кусок мешковины. Доктор падает прямо на него, подтягивает ноги к животу, и тихонько жалобно стонет. Плотник садится рядом, хмурится и хватает друга за подбородок. Тот смотрит на него, тяжело дышит и выдавливает:       — Крысы! Больно! Горло!.. — а потом вцепляется в собственную шею так, будто кадык хочет вырвать, тонкие пальцы впиваются в горло с неожиданной силой. Плотник едва успевает схватить его за запястья и разжать мёртвую хватку. Доктор смотрит на собственные руки затравленно, будто пытался оторвать от себя что-то чужое.       — Здесь нет крыс, — с нажимом произносит Плотник. — Никаких крыс, понял? Что с тобой такое?       — Точно никаких крыс? — подозрительно смотрит на него Доктор. Плотник устало вздыхает:       — Никаких. Слушай, ложись-ка здесь. И спи. И объясни, чёрт возьми, что с тобой случилось?!       — Сплю… — устало повторяет Доктор. — Самокрутку взял… У Такелажника… — и окончательно валится на палубу, потому что Плотник бьёт сильно, голова у Доктора мотается из стороны в сторону от пощёчины, но ему нет до этого дела.       — Ты придурок больной. А его я убью, — клятвенно обещает Плотник.

***

      Утро у Капитана начинается с криков, как ни странно, не над ухом, а где-то снаружи, на палубе. Старпом, раздражённо шевеля ушами под шляпой, вваливается в каюту и смотрит с укором.       — Что случилось? — хрипло спрашивает Капитан. Голова раскалывается, чёртово похмелье… Он и правда готов убить всех, кто там шумит.       — Я бы назвал это дракой, — флегматично отзывается Лис. — Но будем откровенны — Плотник бьёт Такелажника. Я бы не назвал то, что делает Такелажник, сопротивлением. Сопротивляться пытался Штурман, но у него просто не получилось влезть. Что скажешь?       — Спрошу, в чём причина, — хмуро отзывается Капитан. Садится на койке, запускает по привычке пальцы в волосы. Старпом тонко улыбается:       — О, тебе это о-о-очень не понравится. Причина в том, что Доктор нашёл у Такелажника самокрутку с опиумом и решил попробовать. Ты можешь догадаться, что с ним было ночью. Я слышал грохот, но думал, что это ты. Плотник бы, наверное, и Доктора избил, но тому и без того сейчас плохо. Впрочем, и Такелажнику тоже несладко. Что будешь делать?       — Для начала — разниму, — Капитан надевает треуголку. — Плотнику — розги. Такелажника я убью сам.