Морские узлы

      Вечер трепещет над водой голубыми бликами, у горизонта расплывается лазурным пятном, вечер весь синий, как будто впитал в себя странно-яркие сегодня краски волн. Дрожат над мачтой клочки тёмных облаков, а море спокойно и до страшного тихо, русалка мурлычет под нос песню — слышится мелодия в криках далёких птиц, порывах ветра и шуме волн. Такая, что хочется броситься в море, прямо с борта корабля, раствориться в изумрудной пучине, сгинуть навеки там…       И лучше бы никому не прислушиваться к русалочьим песням, но Капитан сжимает до боли руки в кулаки, а Лис испуганно, часто дышит — и едва слышно, так, что не замечает никто, поскуливает. Он чувствует, как поднимается вверх по спине холодная дрожь, на сердце становится тяжело и тревожно, как волосы на затылке приподнимаются. Море трубит, море напевает на разные голоса — русалка сходит с ума, забывая себя, поёт и выводит трели загробным шепотом. Поет она ангельским голоском, но этот мир искажает, приносит только шипящее эхо.       Команда, измотанная, усаживается на палубу, и Лис никогда бы не сел вместе с ними, если б не Капитан. У него губы синие от холода, пальцы дрожат, он не слышит ничего и не видит, только рвётся иногда из рук Старпома — порывисто и с чрезмерной для себя силой. А там, с матросами, Боцман хриплым, родным голосом рассказывает какие-то небылицы, иногда восторженными восклицаниями и смехом прерывает его Канонир, Юнга сидит по-турецки, изредка взмахивает руками — «Врёшь, не бывает такого!», а остальные молча слушают, никто больше не решается перебить.       Лис едва не швыряет Капитана на палубу, и матросы оборачиваются на них, а Старпом нервно смеётся, будто извиняясь, скалит острые зубы. Юнга громко — громче, чем следует, бормочет себе что-то под нос, и у Капитана в глазах что-то проясняется. Он зажмуривается на секунду, а потом усаживается на палубу, вытянув ноги к центру круга, где сидит вещающий Боцман. Тот на секунду прерывается и удивлённо смотрит, но Канонир — редкий охотник до историй, грубо толкает его в бок.       — Так что дальше было-то?       Боцман мотает головой из стороны в сторону, а потом ладонями потирает виски, пытаясь вспомнить, на чём остановился.       — Так вот! Перевешивается эта гадина через борт, и зубы — громадные! Прямо рядом с моим носом щёлкнули.       — Что за гадина? — спрашивает Лис, и кто-то из матросов шикает на него. Потом, правда, замирает, поражённый собственной дерзостью, но Старпом только смотрит непонимающе.       — Сирена, говорю же! Зубы огромные, чешуйчатый хвост. А потом, как я саблю достал, принялась петь. И как пела! Так, что я разум потерял, пошёл бы за ней в море…       Тут Капитан снова перестаёт слушать, поворачивает голову, и, будто борясь сам с собой, закрывает глаза. Только море всё равно видит — прямо перед ним плещутся вечные волны, нигде не укрыться от звуков, от запахов моря.       И Лис тоже перестает слушать, сжимает локоть Капитана, так что когти впиваются в кожу сквозь плотную ткань камзола.       — А Юнга…       — Что Юнга? — Капитан поднимает внезапно прояснившийся взгляд.       — Да ты же был там! — Боцман морщится, плюет на палубу. — Не помнишь?       — Не помню, — тихо отзывается Капитан.       Канонир нетерпеливо барабанит пальцами по доскам, а потом вытягивает ногу и толкает Боцмана в бок сапогом. На рубашке у того остается отпечаток подошвы.       — Тебе бы розгами за такое… — шипит Боцман, отряхиваясь и отчаянно браня Канонира. — Так вот, Юнга! Все эти ребята, — с гоготом показывает он на матросов, — за сиренами полезли, Старпом, значит, забился в угол. Штурман, вот святой человек, додумался чем-то уши залепить. А Юнга стоит посреди палубы, не двигается. Штурман-то, понятное дело, сперва за матросов принялся, Капитан вон тоже утопиться пытался, он и его спасать полез. А про Юнгу и забыли.       Очнулись все, смотрят — а он на самом конце реи стоит, глядит в море, до него, видать, медленнее доходит. Счастливчик орёт не своим голосом, остальные глядят, не знают, что делать. Лезть-то не хочется никому за ним, да и не успеют, если вдруг решит прыгнуть. А Капитан вдруг как заорёт, — Боцман говорит специально чуть ниже, рявкает, передразнивая Капитана, на потеху матросам, — «Спускайся, мать твою! Сдохнешь — я тебя убью, так и знай! Щенок!»       Матросы сгибаются пополам от смеха, Канонир утирает выступившие от дикого хохота слезы. Юнга сидит, скрестив руки на груди.       — Не было такого! — выкрикивает он, а Боцман с удовольствием оглядывает радостную команду.       — Было! Вон, у Счастливчика спроси. А ты и вправду не помнишь. И самое смешное — Юнга-то послушался, стоит наверху, глазами хлопает, а потом берёт и спускается, встаёт перед Капитаном, мол, вот, живой, как приказывали.       Капитан глядит на смеющихся матросов, а потом вдруг и сам начинает хохотать. Лис облегчённо вздыхает.       — Помню! — Капитан хитро улыбается, встаёт с места. — А ещё помню, как Боцмана от сирен оттаскивали всей командой. Соскучился, небось, по женской ласке.       Канонир ржёт так, что едва не падает на палубу. Боцман что-то злобно ворчит.       Капитан вдруг охает и снова опускается на палубу. Небо и море сворачиваются в синий вихрь в его глазах, он хватается за голову.       — Пить меньше надо, — звучит откуда-то издалека хриплый голос Боцмана, звучит из-за дикого, разрывающего слух, шума волн.       А потом вдруг всё прекращается.       — С вами все в порядке, сэр? — Юнга заглядывает в глаза, осторожно касается его плеча. Капитан, усмехаясь, отмечает про себя, до чего хорошо мальчишка прикидывается.       — Всегда бы так, — тихо бормочет он.       Юнга отвечает полным ненависти взглядом, — «мечтай, крыса». Он усаживается рядом, привалившись к плечу Капитана.       Старпом замечает, как Канонир, давясь смехом, пихает Счастливчика в бок и дрожащим, высоким голосом, передразнивает Юнгу. «Сэр, с вами всё в порядке? Вы что-то похожи на крысу». А потом оба принимаются громко хохотать.       На палубе скоро становится тесно. Доктор бесшумно подходит к Боцману из-за спины и тихо спрашивает что-то о русалочьих хвостах, а тот вздрагивает и с трудом сдерживается, чтобы от страха не заорать.       Ночью, когда луна уже поднимается высоко над горизонтом, Штурман выходит и просится постоять на вахте.       Голоса и смех скоро замолкают. Матросы засыпают скоро, просто падают в беззвёздную темноту сна, а Канонир перебирает в памяти, затаив дыхание, странные истории. Он никогда не умел рассказывать, но всегда любил и умел слушать.       Лис, закрывая глаза, прислушивается к мерному дыханию людей корабля.       Капитан глядит в потолок, прижимая к себе уснувшего на его груди мальчишку.       Русалка, словно извиняясь, теперь не поёт, а рассказывает им чудные сказки. Канонир тоже слышит её.