***
Штурман крупно дрожит, не то от страха, не то от странно-холодного ветра, что дует со стороны острова. С каждым ударом вёсел о воду что-то ломается в нём, и Штурман забывает, кажется, что нужно дышать. Ему позволяют попрощаться. Воздух холодный, морозный даже, но солнце уже невыносимо жжёт неприкрытую кожу. Утренний туман стелется над крошечным клочком земли, а от светлого, будто бы солнцем выбеленного песка больно глазам. Верхушки пальм качаются над самой кромкой прибоя, птицы кричат в вышине, но на острове, кажется, нет никого и ничего, только деревья да песок. Холодной волной обрушивается на Штурмана понимание. Такелажника и не собирались оставлять в живых. За ним, возможно, даже не собирались возвращаться. Он сидит рядом и тоже понимает, что всё тщетно, безнадёжно — ни еды, ни воды, только бутылка рому да мушкет с ножом. Одна пуля. Все знают, для чего. До берега остается совсем немного, морской прибой будто бы сам толкает лодку к берегу, и Штурман хватается в страхе за руку Такелажника, сжимает покрепче. Они сидят, прижавшись друг к другу плечами, бледные от страха, когда лодка, наконец, утыкается днищем в песок. Им обоим, кажется, пришёл конец. А Штурман такой же, как и всегда — прямая спина, взгляд холодный, строгие черты лица. Только до боли сжатые пальцы на чужой ладони. Такелажнику страшно и больно, ему бы сразу опуститься на песок, потому что ноги подкашиваются, ступить двух шагов нельзя, чтоб не упасть. И он поэтому стоит в море по щиколотку, не решаясь выйти на берег. Слова Боцмана — что лезвие. — Надеюсь, ты усвоишь урок. Если выживешь, конечно. Урок — никаких наркотиков на корабле, и он, конечно, усвоит. Если выживет. Боцман, морщась неприязненно, отходит и поворачивается к ним спиной, и Штурман меняется на глазах, становится из такого привычного, холодно-строгого испуганным и отчаявшимся. Такелажник ступает-таки на берег, навстречу Штурману, но тот отступает, качнув головой. И Такелажник всё-таки падает, словно надломленный. С первым ударом вёсел о воду Штурман ломается окончательно. Впрочем, хотя бы воду и немного еды он передать приятелю сумел. Заставил себя, пересилил всё, почти все внутренние установки, украл, что сумел, потому что больше никак не мог помочь, а ещё больше не мог вовсе не помогать. Он замыкается в себе, прячется, как в раковину, в своё горе. Счастливчик ободряюще хлопает его по плечу, но Штурман этого не замечает вовсе. Матрос сердито смотрит на Лиса, но Старпом только раздражённо поводит ушами под шляпой — он ничего не мог изменить. — Мы бы следили, — шепчет Счастливчик почти под нос. — Уж прости, но уследить не смог даже Штурман, — качает головой Старпом. — К тому же, моего мнения тут никто не спрашивал.***
Такелажник подносит ствол к виску, чувствует, как холодное дуло упирается в кожу, покрытую испариной. Он не помнит, сколько времени провёл на этом острове, он не помнит сам себя — только бесконечный омут тёмного неба глядит на него пустыми глазницами. Пляшут перед глазами серые блики воды, безумие слышится в шуме и плеске волн, омывающих раны на коленях. Запах крови, мерзкий и такой ясно различимый в солёном ветре — о, как Такелажник ненавидит соль, скрипящую на зубах, забирающуюся в самую душу. И слёзы, солёные слёзы катятся по его щекам. Порох, сухой и пахнущий смертью, холодная, тяжёлая свинцовая пуля — вот и всё, что нужно. Такелажнику не было радости в жизни, так отчего же ему так больно умирать? «Дочь Морей» не повернёт назад, Капитан не вспомнит того, кто оставлен на крошечном острове посреди моря. Только Штурман сожмёт дрожащими пальцами деревянные подвески, стукающиеся изредка друг об друга, заглушающие в такие моменты стук его собственного сердца. У Такелажника перед глазами море и небо сливаются в одну сплошную черную массу, пальцы безумно дрожат, шорох громадных листьев над его головой разрывает слух. Звучит выстрел. Такелажник падает на песок. А спустя секунду заходится рыданиями. Ему надо выжить. Непременно надо выжить, потому что он откуда-то слишком уж хорошо знает, каким станет Штурман, снова попав в своё ледяное страшное одиночество. Нужно вернуться. Что бы ни наговорил он раньше, что бы ни сделал, но нужно прийти обратно. Его заберут, правда, не смогут же оставить здесь навсегда, нужно только дожить. Штурман оставил воды и еды, ну же, просто не сойти с ума, просто вытерпеть!.. Пальцы трясутся, то ли ломка, то ли просто страх. Он почти видит заледеневшее, узкое лицо лучшего друга, смотрящего прямо перед собой. Почти видит, как Штурман рассеянно проводит пальцами по карте, совсем не глядя на неё. Почти видит — и отворачивается, вытягивается на песке и то ли плачет, то ли кричит, проклиная небо, судьбу и самого себя. Море понимающе шумит в ответ. Русалка, качая головой, ложится рядом с ним. Как бы ни относилась она к нему, но из узора нельзя вытаскивать нити, он распадётся, и плохо от этого будет всем. Дочь морей неслышно вздыхает и морской пеной касается горячего лба Такелажника поцелуем. «Всё будет хорошо. Только дождись». Такелажник плачет от бессилия и отчаяния.***
— Мы чуть не сели на мель. Не хочешь ничего объяснить? — Старпом складывает руки на груди и изучает Штурмана взглядом. А тот, кажется, вообще не слышит вопроса. — Штурман? — А?.. — Штурман поднимает голову. Он, видимо, не спал уже несколько ночей, но если сказать — снова не поймёт. Старпом хмурится и качает головой. — Вот что, дай карту, я сам разберусь. — Не трогай, — мгновенно реагирует Штурман. — Я сам. И Старпом терпеливо ждёт, когда же он сделает «сам», но Штурман сидит и смотрит в пустоту, даже с места не двигается, не пытается разобраться в карте. Он как будто больше не живой, выгорело всё до тла, ничего не осталось, кроме серой беспросветной тоски. Лис дёргает ухом и стремительно идёт к Капитану, потому что дальше будет только хуже. И не только в Штурмане дело. Со всей командой творится что-то странное, и Старпом бы значения не придал, если бы Юнга просто продолжал бросаться на всех, но и Счастливчик огрызался, даже когда ему пытаются помочь. Плотник только растерянно чешет затылок, не понимая, что творится с остальными, но зато Доктор сходит с ума за двоих. Когда Старпом пробегает мимо, он вдруг хватает его за рукав, шепчет: — А русалка-то недовольна! — и заходится громким истерическим смехом. Лис вздрагивает, он почти кожей чувствует напряжение на корабле. Так недалеко и до бунта, и плевать, что матросы не смогут объяснить, чем именно они недовольны. Юнга молнией пробегает мимо, шипя что-то себе под нос, и чуть не врезается в Старпома, а потом смотрит с такой дикой ненавистью, что Лис отшатывается в сторону. Видно, опять поцапался с Капитаном. Тот как раз стоит на пороге каюты, неуверенно ощупывая разбитый нос. Старпом выразительно смотрит на него и вздрагивает от неожиданности, когда откуда-то с кормы раздаются вопли — кто-то ещё явно собирается начать драку. Лис открывает рот, чтобы сказать, прежде чем уйти туда, но Капитан обрывает его взмахом руки: — Я знаю. Сам всё знаю. Если вытащить хоть одну нить — узор расползётся сам собой. Капитан вздыхает, и русалка с нежностью обнимает его за шею, льнёт, как котёнок. — Поворачиваем! — командует Капитан. — Надо его забрать.***
Такелажник не верит глазам, когда на горизонте появляется корабль. Мог бы махать руками и кричать, пытаясь привлечь к себе внимание, но вместо этого просто тяжело опускается на песок и закрывает лицо руками. Дочь Морей неловкими пальцами протягивает нить там, где ей положено быть. Перепонки мешают, русалка тихо шипит, но не сдаётся. И Такелажник всё-таки встаёт, когда с корабля спускают шлюпку. — Тебе повезло, — только и говорит Капитан. Такелажник судорожно кивает и садится рядом, обхватив себя руками. — Рад, что ты вернулся, — деревянным голосом говорит Штурман и не смотрит на лучшего друга, будто между ними встала стена, Такелажник её почти видит. И, не задумываясь ни на секунду, ломает. — Я тоже рад, приятель! — искренне говорит он и кладёт руку Штурману на плечо. Тот вздрагивает и не отвечает ничего.