То невыносимое чувство голода, Которое мы вряд ли с вами когда-то поймём Когда ноги подкашиваются от холода<....> Очередь часами за кусочками хлеба, Честные и несчастливые лица людей. Но у них есть ещё силы, есть ещё вера, Пусть с каждым днем всё тяжелей.
Январь. Свирепый и жестокий. Игольчатый снег падает большими хлопьями. Холодно, нет, уже смертельно холодно. Все больше трупов на дорогах, все меньше в городе людей. Влада редко выходила на улицу, только за водой, дровами, хлебом. Так делал каждый ленинградец. Никому не хотелось идти по улицам, обутым льдом, по вьюжным сугробам. Но каждый поход делался испытанием, куда не кинешь взгляд, везде трупы. Худые, бледные, замерзшие трупы. Сколько людей упало и так и не поднялось за последний месяц? Неизвестно. Только с каждым днем все больше мертвых становилось. Некоторые лежали на спине, тогда их закрытые глаза были обращены к небу, только лица покрыты ледяной коркой, и тело замело снегом. А так они, как живые... только упали, вот-вот поднимутся. Но нет, никто не поднимался, они так и оставались в белом сугробе. Другие же падали вниз лицом. Это было еще хуже... Они не видели неба, что утром окрашивалось в такой красивый розовый цвет. Если проходил тот, у которого еще были силы, то тогда повезет, погибшего осторожно оттащат в сторонку, чтобы ему никто не мешал, закроют глаза и положат так, чтобы они все-таки видели оттенки восходящего солнца. Влада старалась не смотреть на дорогу. Но взгляд все равно скользил по бледным лицам. Она шла за хлебом. Вот видна очередь. Большая, длинная. Многие, те, кто уже получили свои граммы, ели хлеб сразу же. Очередь медленно двигалась. Но тут зазвучал метраном. Быстро. Значит, опять будет бой, еще один бой со злой судьбой. Люди побежали в укрытия. Метраном звучал все быстрей. Все рассыпались по подвалам, только один мальчик замешкался. И над городом черным вороном вдруг пролетает снаряд. Мальчишка почти добежал, но... Хлеб выпал из его рук. Он кинулся обратно. Его тело разорвал снаряд. Жизнь этого маленького человечка оборвалась. Навсегда. Кровь алой струйкой текла по снегу. Бедный ребенок... Он толком и не пожил, он - ребенок войны, он детства не знал. Только снег и хлеб - это все, что в конце своей жизни видел мальчишка. Хлеб живой, он все расскажет. Снежинки падают с неба, хлеб каждый день оживает. Он слышит осколков удушливый свит. Это ломтик, что прозрачен и тонок. Мальчик держал его на ладони, как лист. Большие голубые глаза, цвет лица восковой, с большим трудом поднимал он ручку. Но этот ломтик стоил ему жизни. Он остался лежать в белоснежном сугробе и невинное личико гордо смотрело ввысь. Никогда Влада не сможет забыть того мальчика, лет пяти. Васильковые глаза его, да светлый пух волос. Никогда не сможет забыть ту девочку, лет десяти, что бросилась к пареньку. Как согнулась она над ним, слезы падали с щек. Как обнялась она с ним, а в глазах померк огонек. Девочка плакала долго и тихо, прижимая брата к себе. Нет, никогда она не увидит весело шагающим его по земле. Никогда никому не забыть алых капель на белом снегу. ****Снова опасность, мороз по спине, Смерти тяжёлый взор. Снова встают против нас на Земле Чёрный разбой и террор...
В взводе не было разговоров, тяжело слишком душе. Шла пехота, дороги не разбирая, лишь у заснеженных холмов каски снимая. Перед ними важная миссия - освободить тех, кого приговорили на расстрел. Они подошли на рассвете, когда еще белела мгла. Там были женщины и дети, их на расстрел приволокли. Велели всем им полностью раздеться и встать потом спиной ко рву. И голос нежный, детский, внезапно разрушил тишину: - Чулочки тоже снять? - глазки девочки той трехлетней невинно взглянули. - Чулочки тоже, - на миг эсэсовец смятением объят, рука почти разжала автомат. Охвачен он невольной дрожью. Проснулась в трепете душа? Ее убить он сможет? Да, хотел дать очередь спеша. Нет, не успел. Его обугленное сердце пробила грозная оса. Он человек, не просто немец. А может, зверь среди людей? Но слава Богу, убить не дали то дитя. Меткий выстрел, прямо в сердце. Вот эсэсовец упал. Отряд красноармейцев убил всех немцев. Чтобы ни один вампир больше горло детское не сжал. Всю деревню освободили. Дали сахару детям тем, поиграли с ними немножко, спели веселую песню им. Падал пепел опять и опять. Это копоти черный дым плыл над деревней, прах сожжённых эсэсовских тел. И для девочки той трехлетней стали братьями двадцать солдат. **** Влада сидела в своей комнате перед очагом. Огонь полыхал ярким цветком, оранжевые язычки пламени весело сверкали над досками, точнее над кухонной дверцей. Безликие тени плясали по темной комнате. Рядом с печушкой сидела Влада. Укутанная в одеяло, в верхней одежде она осторожно поглаживала свой живот. Он совсем немного увеличился. Это ее беспокоило, она на шестом месяце, а живот почти такой же. Она сидела у печурки. Смотрела старые фотографии. Тогда еще не было войны. Тогда Гильс был с ней рядом. Вот его армейская фотография: короткий ежик волос, нет еще челки, фуражка, сдвинутая на бок, нагловатая улыбка, бездна черных глаз и новая форма. Где же он? Жив ли? Ответа нет. Не налетела еще беда на их город. Не разлучила с детством ребят. А перед глазами все был тот паренек. И слезы буйными реками текли по щекам. Это чей-то ребенок. Где-то тоскует сейчас его мать. А вдруг и ее малыш погибнет от снаряда или замерзнет, а может, умрет от голода. Нет, его папа прорвет Блокаду, безмятежное детство вернет.