Истинный Волк

      На совете рода Чангою было не по себе. Иначе быть и не могло, впервые его пригласили присутствовать на общеродовом сборище, а ведь ранее и на праздничном костре не очень-то жаловали. Но вот он здесь, рядом сидит его дед, сидел Амаор и Далор, и главы семей выжидающе смотрели на него. Было в их взглядах и призрение, и недоверие, и искреннее удивление, но Чангою сейчас было совсем не до них. Он чувствовал, что теряет с ними время.       Главы выглядели растерянно. Муренчан говорил громко и властно:       — На повестке три вопроса и не так много времени. Выяснились обстоятельства, говорящие за то, что наш милый Чангой слышит духов предков и может являться нашим шаманом. Ноён Умра, снимите с него перчатки.       Умра так и сделал, поторапливал Чангоя. Тот продемонстрировал всем шестипалые руки.       — Но разве же его одолевала шаманская лихорадка? — спросил один из глав.       — Ноён Умра скрыл от всех тот факт, что десять дней три зимы назад Чангой болел, был горяч как раскаленный котел и совершенно не в себе. Аккурат перед смертью предыдущего шамана. Его душа путешествовала по среднему миру и вернулась со знаниями. Повторюсь, это было удачно сокрыто. Мы не будем слушать оправдания.       Чангою не нравилось, как строил разговор Муренчан. Совет с ним во главе становился змеиным логовом, он так и требовал наказания каждой своей цокающей фразой, пресекал иные мнения одним лишь взглядом, и оттого совет переставал быть мудрым многоголосым организмом. Да так сильно разозлило это Чангоя, как никогда раньше он еще не гневался, щеки покраснели, вскочил на месте.       — Ноён Муренчан, не судите моего деда! Не виноват он.       Умра потянул его за рукав парки вниз, чтоб сел, перестал осрамлять своего деда, но Чангой был непреклонен.       — Никто не воспринимает меня всерьез. Вы думаете, я совсем глупый? Что-то даже я понимаю. Дед берег меня от непосильной для меня ранее ноши, я родился хилым и рос медленно. Но учил, понемногу, сколько я мог запомнить, запоминал. Кто верил в меня? Дед верил да братец Сарга. Дед справлялся, знахарством вам помогал, когда мы все без шамана остались. Целовать его руки должны!       В тишине слушали Чангоя, потупили взгляд, стыдно стало главам. Один Муренчан да Амаор глядели на него без смущения.       — Сейчас мы все в опасности, — выдохся Чангой, стал язык его заплетаться, — Кирган приходил, весть плохую принес. Алые манги идут!       — Хочешь сказать, ты справишься с шаманским колдовством?       — Я не знаю. Но я буду стараться. Духи предков подсказывают мне. А сейчас мне надо идти.       Чангой покланялся главам, надел рукавицы и вышел из чума. Умра, прихватив шапку и кинжал, пошел за ним.       Муренчан опрокинулся назад — выдохнул.       — Алые манги не заставят себя ждать, — продолжил он повестку собрания. — К сожалению, но подмогу мы вряд ли успеем позвать. Потому нужно их опередить, начать строить укрепления. Отправить разведчика. Их нетушимые огни не опасны и тухнут со временем. Выделите людей на это, другие пусть займутся подготовкой к стычкам. Случится чудо, и мы застанем их врасплох.       Двое подняли руки, готовые исполнить наказание Муренчана.       — Третье. Вождя с нами больше нет, нам предстоит выбрать нового главу рода. Я выдвигаю свою кандидатуру. Есть кто против, или кто хочет выдвинуть другого? Амаор крутил в руках отцовскую трубку. Чангой был так пылок и … заявляя перед всеми о своем долге… А что же он сам? Сын вождя, неудачник в любви, неужели на этом и поставит точку?       — Раз нет иных предложений…       — Есть, — рыком прервал он Муренчана. — Есть еще одна кандидатура, — смотрел прямо в глаза старику. — Я был назначен отцом военным вождем. Отец учил меня всему, что знал, я с малолетства был рядом на советах и празднествах, ни одна охота не проходила без меня. Я знаю каждого здесь, знаю соседние стойбища. Я уважаемый и как замечали многие, рассудительный человек. И главное, ноён Муренчан, я считаю вас не подходящим представлять наш род перед оком Маас Тулая, вы жестокого сердца человек. Муренчан опешил так сильно, что не нашел слов.       — Предлагаю голосовать.       Голоса поделились неровно. Возможно, совет впечатлила речь Амаора, возможно, им был не по духу властный тон Муренчана, но получилось одно: Амаор стал следующим вождем волчьего племени.       Сааге прикрепила к поясу младшего брата онгон, подаренный ей Оёкмаром, резвого оленя. Ее руки дрожали, гладили юношу по щекам, по собственным же щекам текли горячие крупные слезы, как бы она не пыталась, не могла их сдержать. Сверток со спящим младенцем лежал рядом с ней. Сарга лежал на кумлане в чуме волка, холодный и бездыханный. Волк глядел на них с печалью и ничего не говорил — все было ясно по глазам.       Чангой и Умра вошли в чум едва слышно. Волк лишь повел ухом, Сааге же вовсе не обратила внимание.       Умра чувствовал себя неуютно. Все здесь было привычно ему, все как и подобает похоронам: тело связали по ногам, одели в красивые одежды, поставили стол с угощениями, пахло вяленым мясом и чаем. Ему много раз приходилось хоронить своих детей и чужих, младенцев, смертельно заболевших или рожденных мертвыми, хоронить охотников после злополучной выследки, женщин, неудачно разродившихся, и многих других. Это было в порядке вещей. Но в этой смерти, невинной по своей сути, он видел прерывание естественного хода вещей. Горе Сааге он чувствовал всем нутром — этого не должно было случиться, не от руки соплеменника.       Чангой, напротив, видел в смерти Сарги продолжение его пути, и пути важного и долгого. Он не знал подробностей, но чувствовал, так и должно было случиться. Потому сейчас он ощущал себя более свободно и заострял внимание на том, что следует делать сейчас.       — Сестрица, я не понимаю твоего горя, — начал он, садясь рядом, — но понимаю, что в твоих руках жизнь беззащитного малыша.       — Я будто потеряла собственного сына… — процедила она, вытирая слезы со щек.       — Наберись смелости от своих предков и иди вперед. Младенец нуждается в тебе. Давно ли ты его кормила, держала на руках?       Сааге взяла сверток на руки.       — Он горячий, — проронила тихо и испуганно.       Чангой раздвинул меха и потрогал щеки младенца. Действительно, тот горел, как огонь.       — У млаленца нет второй половины души. Я думаю, Сарга отправился ее искать. Наверное, что-то произошло за водным водоворотом.       — Откуда ты знаешь, Чангой? — не верил своим ушам Умра, тоже потрогал щеки младенца. Всмотрелся в его насупленное личико, но видел лишь приболевшего ребенка.       — Духи мне сразу подсказали, что вторую половину его души унести ачингены. Я рассказал Сарге. Я в Сарге уверен, он попытается ее вернуть.       По щекам Сааге вновь потекли слезы.       — Тогда, — заключил Умра, — у младенца осталось не так много времени. Пойдем, Сааге, нужно омыть ребенка, там, глядишь, охладится. И тебе стоит отдохнуть, ты не спала всю ночь, стала серая, это ни для одного из вас не хорошо.       — Души Сарги точно не осталось в нем? — с толикой надежды обратилась она к Чангою.       Чангой отрицательно покачал головой.       Умра увел Сааге с младенцем к себе в чум. Чангой не пошел, посланник Маас Тулайя заговорил с ним.       «Шаман, слушай меня, страшное предстоит. Вспори мне брюхо, сожги потроха и сердце, а шкуру окури и отдай вождю. Так призовешь ты удачу на своих маленьких волчат».       Солнце клонилось к верхушкам тайги, погода стояла сухая и морозная. Далор, окончив помогать с укреплением, направлялся к чуму волка. Дикий не подпускал никого к чуму, только учуивал чужого, не из семьи или друзей Сарги, как скалился и рычал, потому никто и не хотел заниматься захоронением тела.       Амаор поймал его уже у чума, остановил и попросил разговора.       — Я принял для себя решение, и полностью посвящу себя роду. Я хочу стать хорошим вождем.       — Да, на совете ноён Амаор звучал решительно, это многим понравилось. Это у вас от отца.       — Я не за любезностями здесь, Далор. Я пришел сказать, что отступаю. Ты достойный партнер для Сааге, и я верю, ты сможешь ее защитить. Ты давно выиграл состязание, и мне стоило быстрее это принять.       Слова сделали их переговор неловким. Оба молчали.       — Да, я сделаю все, что в моих силах.       — А теперь пойдем, нужно похоронить Саргу.       Волк пустил Амаора в чум. Следил, как обворачивают тело юноши в кумлан, затем в бересту и выносят из чума. Дальше он не слышал, но чувствовал — кладут в гроб, выдолбленный из колоды и измазанный кровью важенки. Положили в гроб и его лук со стрелами, и кинжал, и онгоны, и берестяной диск с вырезанным на нем огромным черным волком — символом совершеннолетия.       До места захоронения несли вдвоем. Сааге шла поодаль, вела за собой жертвенного оленя. Шли в тайгу не глубоко, остановок не делали, чтобы не было препятствий у Сарги по пути в мир мертвых. Выбрали высокую лиственницу, соорудили чурим из четырех жердей, сломали и сложили туда седло и вьюки с вещами покойного. Гроб закрыли шкурой и подвесили на тальниковых веревках за ветки. Задушили жертвенного оленя, аккуратно, чтоб зверь не мучился. А раз пришла быстрая смерть для оленя, значит, в их дом смерть придет не скоро.       В тишине, без слез все делали. Сварили оленя, мясо съели, кости оставили рядом с чуримом. Остатки забрали в стойбище угостить других. Назад шли, когда уже стемнело, заметали за собой следы. Теперь Чангою предстояло провести очистительный обряд, оберегающий их от злых духов, а душу Сарги проводить за Амаргэн-реку. ***       Стемнело, когда Сарга вышел от шаманки-лягушки. Мощно и громко где-то в лесу ухукал филин. Задание лягушка дала ему непростое: как же узнать, куда ребенок лягушачий делся? До согры идти да лягушат по болотам искать? Пустым то делом виделось, и решил Сарга поспрашивать у местных жителей.       По той же тропе вышел к стойбищу, увидел, что олени, бывшие на вольном выгуле, пожаловали к чумам, видимо, проголодались. Там Сарга и нашел Айинчан. Посмотрел на нее издали, заметил, что ступала она, оставляя за собой нетронутую траву. «Какая скромная девушка», — подумал он. Вышел из укрытия, поприветствовал, помог ей с кормежкой и рассказал, что лягушка дала ему задание в обмен на помощь.       — Задумал ты чудо сделать, братец. Никто без шамана из среднего мира и проводников его отсюда еще не уходил.       — Так я первым буду, — не занимать было ему уверенности, — шаманка мне поможет.       — Слушай, Сарга, хорошо на уши нанизывай. Я тебе помогу разгадать загадку, вместе в племени поспрашиваем. А как отыщешь, выполнишь задание, так останешься здесь, женой твоей стану. А не возьмешь, так я белой птицей обернусь и за тобой в средний мир пойду.       — Колдовать умеешь? — не удивился даже, что сказки с жизнью в нижнем мире переплелись.       — Обернуться могу хоть птицей, хоть пеной речной, хоть иголкой хозяйской. Никогда такого с Саргой еще не было, чтобы девушка к нему радушна была, да еще и сваталась сама. Заманчиво было ее предложение. Рад был Сарга, что душа ее приветлива. Не надеялся он в нижнем мире друга обрести.       — Пойдем, костер сегодня развели праздничный, знакомить тебя со всеми буду.       У костра в вечер все племя собралось, запевала песни затягивал и ритм для танца давал. Вся молодежь у костра собралась, все старцы пришли. Старцы пели первые, пели песни про окончание пушного промысла. Подпевал им народ «гор-гор-госигор…»       Разговорился Сарга с местными юношами, доброжелательными те оказались людьми, стали звать хороводы водить и играть, кто дальше стрелу пустит. Сарга разок согласился, стрелу дальше всех пустил, затем станцевал с Айинчан под песню о предстоящем лете, да так весело было, что чуть не забылся этой радостью на весь вечер. Лучше, чем дома себя чувствовал среди этого мертвого племени, но нутро твердило — не здесь твое место.       Чудом вспомнил Сарга, что дело у него, и попросил Айинчан к самой старой женщине его отвести, воспользоваться ее мудростью.       Спрашивали у старухи вместе:       — Не видели ли вы, бабушка, чтоб от шаманки-лягушки ребеночек ушел?       Не видела и не слышала такое старуха. Смотрела на девушку и умилялась.       — Глаза у нашей Айинчан яркие, наверное, родилась, смотря на яркий огонь лучистого солнца.       Айинчан засмущалась, еще красивее стала, ракушки на ее нагруднике и налобной ленте блестели в свете огня. Повела Саргу к другой колоде, там спросили у старика:       — Не видели ли вы, дедушка, чтоб от шаманки-лягушки ребеночек ушел?       Не видел старик и не слышал такое. Чай предложил и кузнечиков — не ели здесь мяса, — Сарга проголодался сильно, но от всего отказался.       — Хорошую девушку ты себе выбрал, скромную, красавицу, работящую, везде поспевает, везде помощница.       Засмущались оба.       Пришла очередь юношей и девушек запевале подпевать, пели о красоте природы. Сарга и Айинчан присели возле старца, смотрели на хоровод.       — Где же твои родители, братья, сестры? — спросил Сарга девушку.       — Все племя моя семья, — отвечала она ему.       — Айинчан наша сиротка-ребенок, — добавил старик, — ни к чему роду не принадлежит, откуда по крови рожденной никому не ведомо. Но какая красавица, все юноши за ней бегают, а она тебя выбрала.       Призадумался Сарга. Все мертвые возвращаются в свои семьи, к своему роду, одна Айинчан словно бы лишняя.       — Как давно ты здесь?       — Давно, уже и не помню, сколько зим минуло.       Сказала, и утянула его снова танцевать. Поддался Сарга ритмичному, динамичному движению под такт хороводного танца. Водили всем племенем хоровод всю ночь, а к утру все устали, разошлись по чумам спать.       Сага и Айинчан до последнего танца танцевали, хороводы водили, устали, присели на колоду отдышаться. Сильно проголодался Сарга, жажда замучила, но вновь от угощения отказался. Нельзя ни пить, ни есть, ни одежды снимать в нижнем мире, иначе замерзнет сердце, охладеют руки, и так тут и останешься.       — Пойдем, — позвал ее Сарга, — сходим к шаманке, есть мне, что ей сказать.       Шли по засечкам, филин их сопровождал своим ухуканьем, тоже ложился спать. Над верхушками тайги занималось предрассветное марево. Пришли к мосту, остановился Сарга, обернулся к девушке.       — Айинчан, ты сиротка, здесь ни одному роду не принадлежишь, красавица, каких никто не видывал ранее, умелица, колдовством владеешь, птицей, пеной, иголкой оборачиваться умеешь.       Слушала его Айинчан, в самые глаза глядела, держала за обе руки.       — Скажи, тебя лягушка-шаманка меня найти послала?       — Не отдавай меня ей, — стала умолять Айинчан. — Я ушла, чтоб человеком побыть, любовь, как в сказках, обрести. Ты моему сердцу мил стал, никого больше не впускала.       — Мне вернуться надо, дома ждут.       — Разве не стал этот мир твоим домом? Разве не были к тебе добры эти люди? Останься, выпей чаю, будь моим мужем.       — Айинчан, ты стала отрадой моему сердцу, но мое путешествие еще не окончено. Будет судьба, свидимся.       Пошла Айинчан через мост за Саргой в чум шаманки. Вот держал Сарга за руку прекрасную девушку, а вот обернулась она бородавчатой лягушкой. Увидела их на своем пороге шаманка, обрадовалась своей пропавшей дочери. Обнялись, поцеловались. Вернула лягушка и Сарге мешочки с душами.       — Как ты нужную душу отыщешь среди всех?       — Выпущу из всех мешочков в среднем мире, какая свой дом найдет, какая по реке сюда спустится, никакая не потеряется.       Приняла такой ответ лягушка. Вышли из чума, а на берегу болота их сохатый ждал, с ярким красным лоснящимся мехом, мощной шеей и гривой. Жарко попрощался Сарга с лягушкой и ее дочерью, повязал на пояс мешочки, сел верхом на оленя и поскакал до верхнего устья вдоль Амаргэн-реки. Рыба-хариус с красной чешуей сопровождала его путь, не разбивалась о пороги бурной реки. В узком месте олень перепрыгнул реку, взобрался по утесу и понес юношу прочь из нижнего мира.