Истинный Волк

      Сарга напросился в караул. Его очередь была через несколько дней, и никто бы не согласился нарушать порядок от одного желания юного хутэ. Но в нынешний вечер устраивался большой костер, праздновали появление дитя из пророчества, и не быть на нем равносильно заплутать безлунной ночью в тайге. Считалось в волчьем племени, что во время большого костра пламя хранит стойбище от напастей. Но испытывать благодушие не решались.       Сарге хотелось побыть лицом к лицу с лиственницами-стражницами да с ночной темнотой – остудить голову и принять единственно верное решение. Вот и караул был как раз для него.       Его сосредоточенный взгляд был направлен в черную тайгу, но мыслями он был занят совсем не ночным караулом или большим празднеством. Он тревожился о словах Муренчана и, сколько бы не думал, не находил иного выхода, нежели исполнить его просьбу.       Приближенный поведал Сарге, что обманом дела добрые не делаются – рано или поздно все вскроется. А когда вскроется, изгонят всю его семью: усадят в одну лодку-берестянку и отправят по течению Юрчур-реки. Коль простят их духи предков – пристанет лодка к берегу. Не простят – перевернут волны и похоронят под ледяными водами. Сарга сразу же припомнил наставление белки-всезнайки и поостерегся не послушаться Муренчана. Лодка-берестянка только двоих выдержит.       Муренчан за молчание просил немного. Сам он не шел к посланнику Маас Тулайя: тот мог его не принять, да вождь наказал не подходить без его ведома к чуму дикого волка. Потому Сарга должен будет просить за него.       Юноша надел снегоступы – за стойбищем после снегопада тайга нехоженая, и легко провалиться в сугроб. Впереди темно, на небе звезд за тучами не видно. Казалось, вот-вот полетят красноперые стрелы и нетушимые огни – Сарга еще хранил страшное воспоминание. Но тайга была молчалива и бездвижна.       Ему желание Муренчана совсем не нравилось. И не только оттого, что придется просить волка об одолжении – тот и так многое сделал для Сарги. Да и исправить косину младшего сына приближенного дикому будет по силам, раз уже сотворил небывалые чудеса. Больше всего расстраивало Саргу, что Муренчан не остановится на одном желании, стоит ему исполниться. И тянуть с просьбой не мог – Муренчан предусмотрел это и пожелал узнать о решении волка под конец большого костра.       Юноша повесил охотничий лук через плечо, подтянул пояс и пошел по едва различимой тропе в тайгу. В десяти шагах от стойбища, в пару шагах от тропы на высоких сваях стоял охотничий домик. Снял снегоступы и взобрался по тонкой лестнице, усыпанной инеем, но в сам домик забираться не стал. На ощупь нашел слева от небольшого входа-окошка, в самом углу, где никто бы и не заметил даже при свете дня, берестяную кору. Повертел ее в руках и стал спускаться вниз.       Берестяную кору он приметил еще утром во время охоты и, чтоб не носить за пазухой, оставил здесь. Размер ее был чуть меньше ладони, а выгнутой формой напоминала шаманские маски. Так Сарга и решил вырезать в коре отверстия под глаза, нос и рот, а затем раскрасить. Получившуюся маску отдал бы кому из детей – шаману нельзя, тот сам свои делать должен.       Сарга присел на ступеньку, достал кинжал из ножен с пояса и принялся мастерить. Прежде, чем исполнять волю Муренчана, следовало убедиться, что его никто не пойдет искать, и что времени свободного будет достаточно. Тут и берестяная маска пригодилась – завершит, покажется с ней у большого костра и будет волен до окончания празднества делать, что вздумается.       Музыка и песни доносились до него далекой мелодией: тайга дорожила тишиной. Но он все же мог узнать ритмичные звуки пангара* и оревуна*, распознать, что запели песню о волчьем крае. Сарга притопывал ногой и работал кинжалом в такт. Хотел бы он петь с братьями и сестрами у огня и танцевать, пока не задымятся ступни, но о выборе своем не жалел. Мороз щипал за щеки и нос, и мысли замедляли бег.       Гуске исполнит его просьбу: уж Сарга постарается убедить. Ведь если не сможет - рухнет шаткое счастье сестры. А что надумает приближенный вождя дальше, разберется, когда придет время.       «Ив Оли не должен беспокоиться о том, что еще не произошло, как и о том, что ушло давно», — припомнил он завет дикого волка.       Сарга слегка покачивался из стороны в сторону, заканчивал вырезать линию рта. Прикрыв глаза, он стал подпевать:       — Летите, птицы, в наш чудный край,        Соберутся лучи в верхушках тайги,        Не будет сна никому до ночи…       — Танцуют дети волчьи, на дивной земле своей, — пропел некто вместе с ним.       Сарга резко подскочил на ноги. Маска упала с его колен в сугроб, кинжал обратил на чужака. Тот прятался за деревом со стороны стойбища. Фигура его была тонкая, почти исчезала за широким стволом.       — Кто ты? — спросил Сарга, не понимая, как чужаку удалось обойти его и напасть из-за спины.       — Не гневись, ноён Сарга… — ответил ему тонкий голосок.       Сарга убрал кинжал в ножны. Не враг к нему со спины подобрался, и не чужак подпевать стал.       — Мурилёк, чего ты здесь? Не прячься.       Младшая сестра Амаора робким шагом вышла к нему.Сарга удивился ее приходу, не часто кто из детей племени заводил с ним разговор, отчасти потому он и сдружился с Чангоем. Мурилёк не смела глядеть на стрелка, все блуждал ее взгляд по сугробам, пока не наткнулся на берестяную маску. Сарга заметил ее интерес, поднял поделку и оттряхнул от снега. Маска почти была готова: оставалось сделать несколько засечек-узоров, покрасить и обклеить ровдугой.       — Хочешь помочь мне? Я закончу вырезать узоры, а красить будешь ты. Если хороша будет твоя работа – маска останется у тебя. Иначе – заберу себе.       Темные глаза Мурилёк загорелись, щеки залились ярким румянцем. Она закивала.       — Приходи через три песни, но не подкрадывайся.       Мурилёк согласно кивнула, но никуда уходить не собиралась. Она теребила в своих ярко украшенных рукавицах бахрому парки, будто никак не решалась чего-то сказать. Сарга предложил ей присесть на ступеньку лестницы, но девочка отказалась и, наконец, едва внятно произнесла:       — Стрелки соревнуются. Тебя звать решили.       Но Сарга все понял, подошел к девочке и погладил с нежностью по пестрому авуну. А та вжала голову в плечи, еще больше краснея.       — Скажи, что скоро буду. Пусть дадут мне замену. Встреть меня, тогда и маску тебе дам.       Мурилёк коротко кивнула и заторопилась обратно в стойбище. На полпути она остановилась, обернулась и, завидев, что юноша машет ей, кинулась к большому костру со всех ног – скорей бы передать ответ. Сарга, убедившись, что девочка скрылась за лиственницами и чумами, проверил, хорошо ли натянут лук и взялся доделывать маску.       Перед тем, как идти к большому костру, Сарга наткнулся на знахарского внука. Тот снова рыскал по лабазу и подпевал словам песни. Сарга думал его напугать: подкрасться к стенке лабаза и постучать, будто дух какой балуется. Но Чангой заметил его сразу. То ли шагами себя выдал, то ли почуял его мальчишка шаманским нюхом – не мог знать.       — Давно не разжигали большого костра! — встретил его радостный голос.       — Чего это ты оживился? Неужто камлать удумал?       Чангой слова Сарги совсем не понял.       — И костер развели, и песни затянули. Осталось шаману танец свой завести.       Мальчишка на это с улыбкой покачал головой.       — Дед оставил на меня работу, и никуда не уйти. Но хочется, хоть разок! Со всеми, у костра…       Сарга привел бы его с собой, хотя бы одним глазком смог бы тот взглянуть на состязание стрелков, на движения в танцах, подобные звериным. Но никто такого не одобрит, а дед и вовсе придет в ярость.       — Не грусти, аки Сарга, — заметил, как поник юноша от его слов. — Я знаю свое место.       — Твое место – у костра, петь шаманские песни, — возразил Сарга.       Чангой пожал плечами.       — Я полной-то и не знаю ни одной.       Сарга сложил руки на груди и облокотился плечом о стенку лабаза. Стал вспоминать, отчего не принимают Чангоя на праздниках. И ничего вспомнить не мог – было так всегда, и теперь не подпускал никто нерасторопного юношу с душой мальчишки к священному огню.       Знахарский внук снова стал копошиться внутри лабаза и что-то искать.       — Скажи, Чангой, чего от тебя хотели сыновья Муренчана?       — Разговоры хотели, — донесся до Сарги ответ. — А ноён Муренчан от тебя?       — Волком интересовался.       Чангой выглянул из-за стен, уставился пристальным взглядом на юношу, отчего тому не по себе сделалось.       — Ноён Муренчан духом зол. Хотел от тебя чего-то?       — Что нужно тебе знать, то ты уже знаешь, Чангой.       Сарга поздно понял, что слова его обидели мальчишку. Тот снова стал рыться в лабазе.       — Прости меня, Чангой. Я и не думал обидеть избранника духов.       Чангой перестал возиться и ответил:       — На что мне обижаться?       Сарга пожал плечами.       — А ведь в племени нашем еще есть избранники. Ты, братец, дух ворона, младенец, выбранный духом волка…       — И ты, шаман волчьего племени.       Чангой вновь выглянул из-за стен. Широко улыбался – ни тени обиды или грусти не было на его лице.       — Мы найдем, как вызволить душу младенца, аки Сарга.       Сарга согласился с ним и попрощался – заждались его истинные хутэл.       У большого костра собралось почти все племя – кроме нескольких ночных стражников и знахарского внука. Сарга почувствовал на себе взгляды – среди всех только он не был в праздничном одеянии. Но вслух возражений никто не высказывал.       Стоило ему подойти к пустующей колоде позади остальных, как показалась Мурилёк. Будто бы осмелев от жара кострища, она взяла юношу за руку и повела к собравшимся возле мишеней стрелкам. Сарга шел за ней покорно и поглядывал на окружающих: видел, что сидят у огня и Сааге с Далором, и вождь с женой рядом, и Амаор напротив них увлечен разговором с Умрой – у всех добродушные лица. И младенец с рук Сааге черными глазенками поглядывал то на соседей, то на огонь – интересовали его движения: было еще у него время, не далеко увел дух его ачингэн.       Заметил юноша и Муренчана с женой и детьми. Мужчина едва заметно улыбался ему, но не держал взгляд долго. Кострище плясало ярким огнем, запевали новую песню. Теплый воздух развеивал всякое напряжение и неуверенность. А значит, и Сарге можно ненадолго оставить беспокойства.       У назначенного места, где боролись стрелки за удачу в охоте, среди лиственниц, колышек и примятых сугробов Сарга отдал девочке маску. Мурилёк приложила ее к лицу – поделка оказалась чуть мала. Но та этого будто бы не заметила, низко поклонилась ему и убежала к матери.       Прежде, чем приступить к игре, он увидел, как показывает Мурилёк маску родителем и улыбается так, что все зубы видны, а глазки спрятались за красными щечками.       Сарга стрелял последним – платил за то, что заставил братьев ждать. Но стрелял метко, каждый раз попадая если не в цель, то в палец от нее; выбивал из мишеней другие стрелы.       Проигравший оставлял засечки на колышках братьев. А как набиралось засечек столько, сколько пальцев на руках – смело менялся колышек на пластинку с духом-защитником: за талант и удачу необычайные. Но если покажешь себя храбрым и сильным – наградят духи своей удачей и без пластинок вождя.       Сарга набрал девять засечек – и лишь один раз, когда отвлекся на смех младенца, пустил стрелу в самый край мишени. Он бы остался на еще одну игру, да на слишком долгое время оставил пост - все же сам напросился. Братья пожелали ему не уснуть на холоде и звали прийти к ним еще.       Ему предложили погреться у огня, растопить иней на бровях и ресницах. И тут Сарга отказался. Но все же задержался, чтоб показать сестре и Далору колышек. Он словил от Мурилёк восхищенный взгляд, настороженный – от ее матери. Осмотрел соплеменников: в груди у него горело – точно теперь знал, что принял верное решение. Сарга не заметил среди всех знахаря, приближенного и самого вождя, но не придал этому значения. Зазвучал пангар новым ритмом, и он отправился обратно в караул.       Сарга заглянул сперва в свой чум: проверить, не потухло ли кострище и оставить на лежанке колышек, чтоб на следующей игре пригодился. Затем к стенке охотничьего лабаза приставил снегоступы, свой лук и стрелы. И только после этого направился к лесу.       Он не собирался сразу возвращаться в караул – ему следовало отправиться в чум дикого волка и исполнить желаемое Муренчаном. Теперь, когда все племя видело его и точно знает, что не до развлечений больше, не опасно было вновь оставлять свой пост.       Сарга вернулся на линию караула – у самого края леса. Других стражников он не видел: видимо и те нашли себе занятия. Это облегчало задачу, как и то, что вход в чум со стороны большого костра, оказывается, не было видать.       Поправил на поясе кинжал, глубоко вдохнул зимний воздух.       — Родню, родню свою искать отправился        Умыр-хутэ за неприступный перевал…       Он крался по притоптанному снегу за знахарским чумом и слышал, как переговариваются голоса внутри.       «Вот где вождь и остальные, с костра ушедшие», — подумалось ему. И оказался не прав.       Из чума волка послышалось озлобленное рычание. Сарга притаился на месте и не смел шелохнуться. Умра и Муренчан вышли на звук, смолкли песни. Рев повторился с большей силой, и Сарга почувствовал, как все тело усыпало мурашками.       Показался вождь. Он запнулся на пороге, упал спиной в снег. Но тут же поднялся и со всех ног кинулся к большому костру. При нем не было трости, он не хромал. Соплеменники подскочили со своих мест, Амаор, сперва замешкав, бросился навстречу. Вождь ругался во весь голос, махал руками, будто отгонял от себя ачингэнов. Умра поспешил к вождю, и Муренчан направился за ним.       Сарга прокрался за чум посланника, а когда все взгляды были обращены к вождю, прошмыгнул вовнутрь.       Вождь упал на колени, не добежав до ближайшей колоды. Он закричал, будто резали его живого, стал сдирать суматошно с себя шапку, нагрудник, парку и кафтан. Амаор остановился в двух шагах от него, Умра застыл позади. Истинные хутэл столпились вокруг.       Глаза Оёкмара были красными, будто то их истинный цвет, из носа и ушей толчками вытекала густая кровь. Вождь, пересиливая кашель, ругался на волка и кричал так, что становились ватными ноги соплеменников, что большой костер не грел. Тыарха обняла Оёкмара за плечи. Но тут же отшатнулась в ужасе, упала и, барахтаясь в снегу, отползла назад.       Кожа сползала с лица вождя, будто стекала водой. Алая кровь пузырилась в зловещем свете факелов. Детей спешно уводили ближе к огню и не позволяли оборачиваться.       Умра желал помочь, но не мог: страшная вонь и жар окутали вождя, и теперь подобраться к нему было невозможно. Кожа стала сползать и с оголенных плеч и груди – вождь впился пальцами в свои волосы и снимал их, будто пух куропаток. Кожа сползала на землю, чернела и рассыпалась, будто старый уголь.       Не успел никто вздохнуть и пять раз, как рассыпалось тело вождя на землю сухой черной глиной, а небо над стойбищем засветилось зеленью.       — Изгнали ачингэна… — в ужасе прошептал Умра, еле удерживаясь на ногах. Взгляд его был прикован к проталине.       Муренчан первый осмелился выдохнуть и оглядеться вокруг. Его взгляд застыл на чуме посланника Маас Тулайя, скулы сковало в спазме. Он заметил, что Амаор смотрит на проталину, и взгляд его с каждым мгновением теряет уверенность. Тогда Муренчан раздраженно цокнул и прокричал на все стойбище:       — Дикий волк проклял нашего вождя!       Истинные хутэл зашептались, в страхе поглядывая то на проталину, то на Муренчана, то на чум дикого волка. Муренчан нахмурил брови и сморщил нос, видя, как робки стали воины волчьего племени. Тогда он вновь прокричал во весь голос:       — Посланник нарушил свою клятву Великому волку! Потребуем же с него плату жизнью!       И то ли слова подействовали на них, то ли страх обратился в гнев, но мужчины похватали кто факелы, кто копья, кто луки. Вооружились и окружили чум волка. Никто не решался напасть первым – колдовство посланника сильно и опасно. Дожидались Муренчана, но и тот не спешил, с хмурым лицом шел к человеческому кольцу, опустив глаза в низ, и напряженно думал. Теперь спешили укрыть детей в чумах и молиться онгонам о милости.       Амаор бросился к столпившимся соплеменникам. Пробрался через кольцо и встал перед пологом к мужчинам лицом. От направленных на него стрел и копий делалось не по себе, но и не думал отступить. Он встретился взглядом с растерянным Далором – с огнем в руках тот протиснулся в первый ряд охотников и ждал, как и все, сигнала. По его глазам Амаор прочел, что не понимал мужчина, как так вышло, что посланник обозлился на вождя волчьего племени.       — Что вы делаете? — взывал к разуму Амаор. — Духи предков покинут нас насовсем!       — Чудовище опасно! — отвечали ему из толпы. Тени звериными масками ложились на лица мужчин.       — Уйди, оно убило вождя!       — Волк убил не только вождя! Но и моего отца.       — Он растерзает нас всех!       — Прочь с дороги, Амаор!       Амаор скалился, видя, как разгорается в глазах братьев пламя ненависти. Положил бы ладонь на рукоять меча для уверенности, но того не оказалось на месте.       — Ты сможешь защитить свою семью, когда нападут манги? — спросил он мужчину из толпы.       Тот вздрогнул, побледнел, факел в его руках затрясся. Тогда Амаор спросил другого:       — А ты, сможешь уберечь своих дочерей от рук людоедов? Кому из вас по силам дать им отпор?       Люди молчали.       — И я не смогу, — признался он. — Но посланник сможет.       Истинные хутэл зашептались, лицо Далора смягчилось. Амаор принял это за добрый знак.       — Посланнику Маас Тулайя такое по силам. Один раз манги убежали, завидев его в нашем крае. Во второй раз они не сунутся, пока хранит нас дикий волк.       — Как же нам быть с вождем?       — Посланник не мог проклясть его без причины.       Он поднял взгляд на небо. Сияние переливалось от зеленого к синему, но Амаор не мог позволить себе любоваться им теперь.       — И пока мы не узнаем, что произошло, никто не подойдет к дикому волку без моего ведома.       Не было слышно голоса, который противился бы воле сына вождя.       И когда стрела просвистела рядом с его ухом – стало неожиданностью для всех. Амаора едва не захлестнула волна гнева на нерасторопного стрелка – тот в мгновение выдал себя, став белее снега. Но Амаор потерял гнев, когда из чума донесся человеческий голос.       Он сглотнул и обернулся. Стрела оставила в ткани полога дыру. Затаив дыхание и будто бы приглушив биение сердца, Амаор поднял полог. Встал, будто прирос, к порогу, и никто не мог видеть то, что видел он.       Юноша, брат Сааге, лежал на кумланах без чувств. Стрела вошла меж его лопаток глубоко; посланник тыкался носом ему в бок и едва слышно скулил.