Ne Me Quitte Pas

      — Слав, а почему ты из спорта ушёл? — спросил Джон, ласково перебирая лёгкие пряди волос парня, нежившегося на его груди.        На фоне дорожной усталости, — ведь оба были с самолёта, — после лёгкого позднего ужина они ограничились обоюдным минетом в душе и теперь лежали в постели, наслаждаясь покоем и тишиной, подчёркнутой мерным шумом Чёрного моря. Вейр впервые был в Сочи в апреле, и город поразил его буйной и щедрой весной — цветущей, звонкой, полной будоражащих запахов и звуков. И это вечером. А что же будет днём? Джон бездумно скользил ладонью по гладкой коже худых лопаток и лениво вспоминал о замеченных мельком из окна машины пышных белых деревьях. Что это цветёт, интересно… Так неистово, так роскошно… Мальчишка в его объятиях приподнял голову.         — Я прыгать не могу, — ответил он спокойно. Лишь очень чуткому уху удалось бы расслышать горькую ноту, но Джо таковым обладал и, ласково завалив Славу на подушку, навис над его лицом, серьёзно глядя в глаза.         — Почему? Не получается?         — Получается, — отвёл глаза мальчишка и смутился. — Просто мне нельзя падать. Совсем. У меня сломаны обе ключицы, правая дважды. И если ещё раз, то мне там уже ничего не соберут. И так склеили… на соплях…         — На соплях… — повторил Джон. Они всегда говорили по-русски, хотя Славик знал английский вполне прилично. Вейр с удовольствием пополнял словарный запас. — Забавная метафора… А как же ты катаешься вообще? Совсем не падать невозможно, даже если не прыгаешь.         — Да ладно, а то ты не знаешь, что такое просто упасть или упасть с трикселя, например, — усмехнулся Слава. — Просто — ерунда.         — Пожалуй, ты прав, — кивнул Джон. — И как ты, чем берёшь?         — У меня дорожки неплохие, вращения… для шоу нормально, да и ойлер вполне безопасно идёт.         — Вращения? Круто…         — Ну, я не Ламбьель, конечно, — засмеялся Славик, — но кое-что могу.         — Бильман можешь?         — До восемнадцати лет мог, теперь уже нет… Зато могу «карандаш», как Липницкая, — и парень с хитрой улыбкой откинул одеяло и без напряжения растянулся в безупречную складку, потёрся щекой о собственную голень и демонстративно провёл ладонью по задней стороне бедра до подколенки. — Четвёртый уровень, да?        Открывшаяся картина неожиданно бешено завела. Джо поймал шаловливую тонкую руку и заставил её скользнуть ещё выше, до щиколотки, а потом коснулся губами напряжённого ахилла и пустился в путешествие обратно, выцеловывая путь вдоль крепкой стройной ноги туда, куда уже тихонько скользнули пальцы…        Слава давно уснул, а Джон всё лежал, слушая далёкий гул моря. Почему-то сегодня вслед за удовольствием не пришло удовлетворение. И он, в целом, знал, почему…        Миг прозрения, вспыхнувший неожиданной радостью, там, на террасе в Шампери, основательно перетряхнул в его голове слишком многое. И слишком быстро… И теперь мысли о Стефане всё время не давали покоя. Дразнили… Манили… Обещали и убеждали… Будоражили фантазию… Откровенно соблазняли, чего уж там!        Открыв для себя возможность посмотреть на друга, как на сексуальный объект, Джон обнаружил, что испытывает к Ламбьелю гораздо более серьёзное чувство, чем всегда сам искренне думал. Стеф был очень важен, очень дорог, очень близок — даже находясь далеко, даже общаясь редко! Это всегда было неважным — расстояние. Только с Дирки, наверное, было нечто похожее, и он привык называть это дружбой. Но Дирки была подружкой детства, девчонкой-одноклассницей, а Стеф — совсем другое дело… А вот интересно, когда швейцарец влюбился? Потому что подружились они почти сразу, как впервые встретились, и Стеф тогда вовсю строил глазки девчонкам-поклонницам, не давая ни малейшего повода подозревать себя в интересе к мальчикам. И крутил потом романы направо и налево! Только шум стоял! И ещё ухитрялся хвастаться! Без подробностей, разумеется, без имён, но очень живописно. Поэтому, когда Джо узнал, что он завёл бойфренда, удивление его было безгранично. Но он и сам никогда не скрывал от друга своих скромных и отчаянных попыток обрести счастье, и тот сопереживал, поддерживал, сочувствовал, иногда ругал, вот как с Виктором… И ни разу ничем не выдал себя! А потом у него случился Максим…        Джон вздохнул и осторожно перевернулся на спину, закидывая за голову руки. Они увидятся с Максом завтра на катке… И он просто обязан задать Транькову те вопросы, которые, как некий реагент, из насыщенного раствора эмоций и противоречий кристаллизуют ответы. Он хотел быть уверен… в чём? Ещё раз вздохнув, Джо поплотнее укрылся одеялом, потому что под утро лившийся в приоткрытое окно воздух стал прохладным. В чём можно быть уверенным, когда речь идёт… Господи! Неужели он снова влюбляется? Неужели… *****        Максим лениво натянул коньки, неторопливо зашнуровался. Томаша ещё не было, а с Танькой вкатывать общий номер — это дело двух часов, максимум. Давид при встрече сказал что-то вроде «не спеши особо, там Никита номер с Королём катает», и Макс не спешил. Впрочем, на лёд хотелось. На льду меньше думалось…        Зачем он сказал Стефу про назначенную дату? Промолчать не мог? Они ведь с Татьяной ещё ничего никому не говорили, и он, в принципе, в любую секунду может всё отменить! Хотя, кому он врёт? Ничего отменить он уже не может… Если всё-таки хочет, чтобы все принесённые жертвы, все затраченные усилия, вся боль и всё преодоление не стали напрасными. А он хочет! Это Ламбьель к двадцати годам уже был звездой и выигрывал почти всё подряд, а его собственный путь был долгим, он ещё не пресытился, он ещё мечтает, ещё не хочет выпасть из обоймы… Азарт, да, пусть это азарт! Но кто сказал, что это плохо? Ведь Стефан и сам вернулся после травмы, вернулся к Ванкуверу! Да, не сумел взять медаль, но кто бросил в него хоть один камень, хоть один косой взгляд! Он должен понять его! Он же сам не может без льда, без этого тихого «шшииххх» под лезвием, когда меняешь ребро, без звона зубца на прыжке, без холодного дыхания белой гладкой стихии… В которой — всё…        Вот только в голосе Стефана, в котором сперва Макс слышал и смущение, и ожидание, после его сообщения появилось облегчение и нетерпение, словно он спешил, но не знал, как об этом поделикатнее сказать. Он вёл себя теперь так, как сам Максим в декабре, когда ревновал его к той фотографии: сбрасывал звонки, избегал скайпа, в вотс-апе ограничивался самыми лаконичными фразами. Он тоже ревновал? К Тане ревновал? Но почему тогда молчал? Как понять человека, который молчит и улыбается? И говорит, что всё хорошо и правильно? И называет тебя «дружище»?.. Блядь, как дожить до «Artistry on Ice»… до конца мая… господи…        С такими невесёлыми мыслями он вышел к катку и сперва не понял: это что, Женька приехал, что ли? Короля и Кая вкатать с Никитой? Но потом в жестах и пластике увидел другого, и аж задохнулся — Джонни! Ну, конечно! Он прекрасно знал партию Плюща, они-то прошлой осенью вкатывали постановку несколько месяцев. И сейчас он был — Король, однозначно! Там, где Женька включал пафос, Джо обходился торжественностью, суровость заменял надменностью, а равнодушие — снисходительностью. А вот властность его была такова, что Максу немедленно захотелось пасть к его ногам и молить, как о великой милости, о мимолётном взгляде или улыбке… Да, Джонни Вейр — это Джонни Вейр, и хорошо, что Женя не видит сейчас, как блистателен друг в его роли, даже в тренировочных штанах и промо-толстовке. А если бы в костюме… Максим вздохнул… Лучше не рассказывать ему, пожалуй.        Музыкальный фрагмент закончился, ребята вышли из финального положения, и Макс услышал, как Никита радостно благодарит Джона и удивляется, как хорошо тот помнит партию партнёра, до жеста, до поворота головы. Американец отшучивался, мол, так мечтал об этой роли, что снилась по ночам. Оба катили в противоположную от Максима сторону, болтали и, смеясь, то и дело повторяли какие-то шаги, пируэты, строили рожи друг другу. Вдруг Вейр развернулся на лезвиях спиной вперёд и заметил его. Весёлый вопль «Мааакс!» сотряс своды «Айсберга», и грациозный вихрь мгновенно пересёк каток и заключил его в крепкие, совершенно мужские объятия. Всякий раз, когда они с Джонни не виделись несколько месяцев, Максима в первый момент удивлял этот контраст: кокетливо-мягкие, женственные манеры, и при этом сильное, вышколенное атлетичное тело мужчины… Он обнял Джо в ответ:         — Привет, Джо! Скучал по мне?         — Только о тебе и думал! — в тон подхватил Вейр. — Похудел весь, смотри! — Он покрутился в волчке, а потом неожиданно серьёзно и тревожно заглянул в глаза: — Ты как, Макс? Всё нормально с плечом?        Максиму этот вопрос за полгода набил оскомину, но Джон как-то так спросил, что не захотелось отшучиваться или отругиваться.         — Честно? Болит, зараза, — искренне ответил он вполголоса. — Но не так, как раньше, терпимо. Врачи говорят, что ещё с год, примерно, будет так…         — На уколах сейчас?         — Редко. Стараюсь не привыкать, — шевельнул Макс пресловутым плечом. — Да тут-то что, танцульки… Поддержек минимум, тодес левой рукой могу… прорвёмся! Главное, к осени чтобы прогресс был.         — По Азии точно едете? — зачем-то переспросил Вейр, хотя состав был известен уже с зимы и никаких изменений не претерпел.         — Конечно, Джо. Блин, мне надо срочно поправить своё благосостояние, врачи нынче дороги неимоверно! — фыркнул Макс. — Да и вообще, не засветишься — похоронят, нахрен, и не посмотрят, что чемпионы! Ну, а ты-то как? Надолго в Сочи?         — На три дня, сегодня первый, — улыбнулся Джонни и вдруг скользнул куда-то в сторону. — Томек! Томек, салют!        Они обнялись, смеясь и хлопая друг друга по спине, и Максим поехал было к ним, чтобы тоже поздороваться с Вернером, но тут его сзади обхватили маленькие руки.         — Прости, я опоздала… Или нет? — Таня поднырнула ему под локоть, заглядывая снизу в лицо.         — Да как раз, вроде, — рассеянно обнимая её за талию, отозвался Макс, глядя, как парни уже сами катятся к ним, но в этот момент из-за борта выскочил Давид.        — Танечка, Томаш, отлично, все в сборе! Джон, спасибо! Ты нас просто спасаешь! Завтра вы с Никитой ещё шахматы и рыцарей прогоните! Или что, Никит?         — Не-не, это самое! — подтвердил Михайлов, тоже подъезжая поближе. — С рыцарями надо! С Томом!         — Вот и отлично! Тогда утром, к десяти, нормально? Джон?         — Да, отлично! Я буду! — Вейр чмокнул в щёчку Таню и отъехал, бросив на Максима нечитаемый взгляд.        Авдыш укатал Макса весьма капитально, и в раздевалке Томаш сочувственно развёл руками:         — Ты даже не представляешь, как он нас мучил в самом начале! Он же ещё и хореографию перестраивал на ходу! Сейчас хоть знает, чего хочет…         — Да я не жалуюсь, это с отвычки… — вздохнул Максим, развязывая шнурки на ботинках. — Но, ё-моё, наверное, я больше не буду на такое подписываться…         — Э, не зарекайся, — хохотнул Вернер, — оно затягивает!        В кармане тренькнул смартфон, и Макс открыл диалог вотс-апа.        «В десять вечера в кафе на набережной, там, где на вывеске странная ракушка. Есть разговор. И приходи один, пожалуйста».        Более странного сообщения Траньков в жизни не получал… *****        Джон пришёл в кафе заранее, чтобы успеть поужинать. Заказанный шашлык из осетрины оказался очень вкусным и даже на некоторое время отвлёк его от постоянно крутящихся в голове вариантов разговора с Максимом. Мелкими глотками прихлёбывая неплохое местное шардонэ, он с грустью ловил себя на том, что мог бы и не устраивать это «интервью»: он видел их с Таней вместе и, конечно, не мог не заметить перемены в отношениях… Джонни всегда был очень чуток на взаимоотношения людей, даже посторонних, а уж те, кто был хорошо ему знаком, в принципе не имели шансов, разве только специально бы шифровались. Ну, а Таня шифроваться не собиралась, зачем ей? Она смотрела на Макса так, как смотрит влюблённая и счастливая женщина… А он её обнял, как никогда раньше, таким жестом, какого никогда не позволит себе мужчина, если он с этой женщиной не спит… Джо вздохнул. Зачем он всё-таки позвал Максима? Что узнать? В чём удостовериться? Да и как вообще об этом спросить и не быть посланным? И всё же, он чувствовал, что этот разговор ему нужен… Ради Ламбьеля…        Траньков пришёл без двух минут десять, Джон заметил его первым и помахал рукой. Тот легко проскользнул между столиков и, крепко пожав руку привставшему навстречу Джо, устроился напротив, испытующе и застенчиво посмотрев ему в лицо.         — Ну, вот он я, — с мягким смешком произнёс он. — Страшно заинтригован, кстати. Один, как твоё величество велело…         — Спасибо, Максим, моё величество очень признательно, — улыбнулся в ответ Джонни. — Закажешь что-нибудь? Я поужинал, ты не будешь?         — Я тоже ужинал. Но бокал вина за встречу и чашку кофе, пожалуй, закажу. — В глазах у Макса буквально пульсировало напряженное ожидание. — Я очень рад тебя видеть, Джо. Это не фигура речи. Это правда.         — И я рад, Макс! — Вейр тоже говорил совершенно искренне. — Жаль, что не смогу катать тут с вами Кая… Но хоть так выйти на олимпийский лёд — уже счастье. Я ведь очень хотел. Мечтал… А ты здесь победил… Вспоминаешь?         — Тут, в «Айсберге»? Да постоянно! — Максим поднял руку, подзывая официанта. — Иногда вообще страшно даже… словно вот-вот выходить на короткую, а на мне костюм не тот… Аж в холодный пот кидает!         — Понимаю… — вздохнул Джо. — У меня так пару раз с Лужниками было… А потом там сделали ремонт, и всё изменилось. Теперь даже жалко, что больше этого не почувствую.         — А почему ты здесь не можешь Кая катать? — поинтересовался Макс.         — У меня на эти же дни попадают скачки в Кентукки… У меня там очень жёсткий контракт, — пояснил Джонни. — Не знаю даже порой, к счастью или к сожалению…         — А я бы тебе — только Рудковской не говори — отдал катать Короля! — воскликнул вдруг Максим. — Я сегодня просто охренел, как ты хорош! Да, и Женьке не говори, он нас обоих грохнет. А потом похоронит с почестями.        Джон фыркнул:         — Надеюсь, он не настолько мелочен! Но я не скажу, не волнуйся. Я и не увижусь с ним до Японии. И это если он туда поедет… Вы планируете в сезон идти? Сможешь уже? Или подождёте?        За уютным разговором принесли вино и кофе, они выпили за встречу, за здоровье, за друзей… Джонни наблюдал, как нарастает тревожное нетерпение в ярко-синих глазах, и всё никак не мог выбрать момент для главного.        Наконец, Траньков не выдержал:         — Если ты сейчас не скажешь, зачем позвал, я лопну от любопытства! — При этом в голосе любопытства не было ни на грош, только беспокойство и лёгкий отзвук вины. Что же, Макс умён, подумалось Вейру. Предмет беседы для него совершенно прозрачен. Вот только тема… о теме он пока может только гадать.         — Собственно, — прямо взглянув в красивое взволнованное лицо, сказал он, — вчера я видел Стефана.         — Вчера? — вскинулся Траньков. — Ты был в Лозанне? Поздравлял его? Как он? Как он себя чувствует? Как вообще? Как его школа? Он ничего не рассказывает мне в последнее время! Джо! Расскажи хоть ты! Пожалуйста!         — Не рассказывает? — переспросил Джон. — А у тебя нет версий, почему?        Этот вопрос прозвучал как-то резко, и Джонни на секунду пожалел, что начал с такой жёсткой ноты, но увидев, как Макс побледнел и сник, решил, что, возможно, так оно и лучше… Пусть сам обозначит ситуацию, расставит точки… И даст ему хоть намёк на понимание, хоть проблеск! Потому что он не настолько богат близкими людьми, чтобы позволить себе потерять Стефа…         — Так что? — не позволяя затянуть молчание, поторопил он Максима. — Как так вышло, а? Давно ли? Почему, Макс?         — Он рассказал тебе, да? — опустив глаза, тихо спросил тот. — Ты знаешь…         — Чёрт возьми, конечно рассказал! — сердито ответил Джо. — Попробовал бы он не рассказать! Я его слишком хорошо знаю, чтобы не заметить, когда ему паршиво. Впрочем, как и он меня, но речь не об этом. Ты, когда это всё решал, что думал про вас с ним? Если вообще думал, конечно…         — Думал, Джо, — ещё тише сказал Максим. — Только выхода не нашёл… Обложили меня, со всех сторон обложили! Я не думал, что всё так быстро… так срочно… И не оставили мне выбора, понимаешь… никакого… Ну, кроме как всё потерять, само собой…         — Нет, такую жертву он бы от тебя не принял, — покачал головой Вейр. — Я знаю, в России невозможно… Я знаю… Но, Макс, как же ты довёл ситуацию до такого края? Неужели ты не понимал… не видел…         — Да понимал, конечно… Мы оба понимали. — Максим рассеянно крутил на блюдце свою кофейную чашечку. — Просто так хотелось ещё немного, ещё хоть чуточку помечтать… Знаешь, когда идёшь к успеху, работаешь, побеждаешь, думаешь, что если ты знаменит, если тебя любят, то это даёт тебе свободу и возможность выбора. А потом ты вдруг осознаёшь, что тебя любит такое количество людей, что ни свободы, ни выбора у тебя больше нет… Совсем. Есть только имя и слава. Но и их у тебя могут забрать в любой момент. Те самые люди, которые тебя вроде как любят…        Джон стиснул зубы. О, как он понимал сейчас Макса! Он на себе испытал, как в одночасье любовь людей открывается своей изнанкой: негодованием, презрением, ненавистью… Потому что они разочарованы, потому что им кажется, что их обманули… Потому что они думали, что ты им принадлежишь — вот такой, как они хотят, а ты оказался иным, да ещё посмел ускользнуть из их рук…         — Я понимаю, это всё не оправдание, — продолжал между тем Максим. — Но ничего другого у меня нет… Я приму любое его решение… больно только… очень.         — Он боится с тобой разговаривать, — после небольшой паузы сказал Джонни. — Ему тоже больно. Если не можешь ничего изменить, отпусти его. Если не можешь отпустить — измени. Здесь нет середины, Макс. Не со Стефом. Помнишь, я говорил, что не дам причинить ему боль?         — Если б я мог… — хрипло выдохнул Траньков. — Если б мог изменить…         — Макс, — Джо вдруг подался к нему ближе, — а ты Таню хоть немного любишь? Впрочем, чего я спрашиваю… раз ты с ней спишь, то конечно… Она красивая у тебя и смелая. Стефан, кстати, до сих пор уверен, что ты натурал. И как он тебя вообще заполучил? Хотя, он может, конечно… Ты прости, но мне правда интересно: с кем лучше, с мальчиками или с девочками? Ламбьель мне ответил, что с мальчиками… А ты что скажешь? Я статистику собираю, понимаешь?         — Джо! — в шоке выдохнул Макс. — Что ты несёшь? Ты спятил?         — Я пытаюсь тебя разозлить, Траньков! — прошипел ему в лицо Вейр. — Чтобы ты уже перестал себя жалеть! Потому что всегда есть тот, кому, блядь, хуже, чем тебе!         — И кому же, позволь узнать? — опасно сузив гневно сверкающие глаза, процедил Максим.         — Тане! — отрывисто произнёс Джонни, вставая, бросил на стол несколько купюр и быстро вышел из кафе. Проходя мимо окна, за которым стоял их столик, он увидел, что Макс по-прежнему сидит над недопитой чашкой холодного кофе, упершись лбом в руки, сцепленные замком. Сердце разрывалось от жалости, но в то же время где-то внутри тихонько тлел светлячок радости: Стеф честен с ним… Стеф честен… *****        Максим просидел в кафе ещё минут пятнадцать, прежде чем взял себя в руки. Он и подумать не мог, что всё может быть так очевидно… Если уж Джонни, с которым они виделись считанные разы за несколько лет, сразу увидел перемену между ним и Танькой, то что говорить про Стефана, который три года общался с ними плотнее некуда! Конечно, он всё поймёт… Конечно, он не станет закрывать на это глаза… Макс вспомнил, как однажды в разговоре Стеф вскользь заметил, что семья — это очень серьёзное решение, и если уж оно принято, то следует и относиться к нему со всем уважением. А иначе не стоит и начинать… «Я бы никогда не смог быть с замужней женщиной или с мужчиной, который женат, — пожал он тогда плечами. — Мне всё время казалось бы, что я вор». «А если бы ты не знал?» — полюбопытствовал тогда Максим, совершенно не думая, что это может иметь отношение к ним самим. «То есть, если это случайная связь? — уточнил Ламбьель. — Ну, случай, он и есть случай. А вообще, такие вещи скрыть нереально. Рано или поздно узнал бы. И всё». «Даже если бы влюбился?» — удивлённо спросил Макс и подумал, что швейцарец, всё же, невероятный идеалист. «Ничего, — улыбнулся тот в ответ, — пострадал бы и успокоился. Зато честно».        Медленно, нога за ногу, шёл Максим по вечерней набережной и гадал, друзья ли они с Джоном по-прежнему или уже нет. Тот как-то изменился с зимы, стал сдержаннее, наверное, и неожиданно красивее стал… Максу было грустно. С Вейром он подружился даже раньше, чем со Стефаном, потому что американец с удовольствием говорил по-русски и легко шёл на контакт, был лёгок на веселье и остёр на язык. И вообще был в те годы душой компании, несмотря на нестабильность, срывы и неудачи. Зато в случае успеха умел делиться радостью, как никто другой… Неужели так всегда, когда тебе уже не двадцать пять? Неужели дружба имеет чёткий возрастной порог, за которым становится просто сотрудничеством? Или перестаёт быть. Совсем… Но вот как раз на Джонни это совершенно не похоже…       Только почему он так сказал? Про Таньку? Разве это не её желание сбывается? Разве это не она даже на ночь не снимает колечко с маленьким бриллиантом коньячного цвета? Да, он выбрал камешек в цвет её глаз, чем привёл в восторг, и ему было приятно видеть эту радость, чего уж там… Он вообще всегда с удовольствием доставлял ей радость. Он очень дорожил ею, ценил и берёг. Порой ему представлялось, что он тогда уронил её с подкрутки, и она, как Лена Бережная, разбилась и лежит в коме… ужас пробирал такой, что он был готов ещё десять раз потерять сознание, а потом пройти через все эти операции и процедуры… Только вот почему-то он был уверен, что это не любовь. И было неловко и совестно, что она его любит, а он, мерзавец этакий, — нет. И какого, спрашивается, рожна ему надо? Не девушка — кладезь достоинств и совершенств! Только сердце молчит… молчит, окаянное!        Часы показывали заполночь, когда он вернулся в отель. Слабая надежда, что Танька спит, увяла: за дверью спальни уютно горел нижний свет и тихонько мурлыкала музыка. Поколебавшись, Макс сразу пошёл в душ, решительно не представляя, что рассказывать на её неизбежный вопрос… И вот так теперь всегда? Всю жизнь? Потому что она будет иметь право задавать вопросы и получать ответы? Что же, сегодня, по крайней мере, он ещё может ей соврать… Ну, пусть не соврать, — не сказать всей правды. Хотя именно сегодня ему и скрывать-то нечего.        Вытираясь и глядя в запотевшее зеркало, Максим вдруг подумал, что если бы там, в спальне, был Стеф… Он бы вышел практически голым и мокрым, едва промакнув волосы, едва прикрыв бёдра… У него колотилось бы сердце, горело лицо… Сильные руки сорвали бы с него полотенце, заставили упасть на постель, мускулистое тело прижало бы его к подушкам, горячие губы и чуткие пальцы мгновенно вскружили бы голову… наставили синяков, заклеймили, расплавили в жарких бесстыдных ласках… И он бы задыхался и сходил с ума, потому что ничего, равного или даже близкого по интенсивности ощущений, никогда не испытывал. Ни с кем. Ни с одной женщиной. А у него было достаточно женщин…        Нервно отбросив полотенце, Макс протёр зеркало ладонью и пристально посмотрел самому себе в глаза. Он больше не хотел притворяться. Не перед самим собой, чёрт побери! Ламбьель разбудил его, в этом нет сомнений. Видимо, их отношениям конец, как ни горько это осознавать. Но Макс уже знал, что, если у него будет выбор, он опять выберет мужчину. Потому что непременно захочет снова и снова это ощущать. Вряд ли, конечно, с кем-то другим будет так же восхитительно, но всё равно — он выберет мужчину. Потому что с женщинами всё иначе… Проще, но сложнее. Гораздо сложнее…        Натянув трусы, треники и майку, Максим подобрал полотенце с пола и повесил сушить. Вряд ли у него будет выбор. Но… кто знает?..