Ne Me Quitte Pas

Завтра, 2 апреля Стефану Ламбьелю исполняется тридцать три... Счастья ему, успехов и вдохновения!       Почти бегом влетев в раздевалку, Джо торопливо принялся расшнуровывать коньки. Надо было переодеться для финала, заново собрать волосы, да и отдышаться. Потому что сердце выпрыгивало. От сознания того, что наконец совершил задуманное. От восторга идеального проката. От звонкого вдохновения. От шквала эмоций зрителей. И главное — от потрясённого Стефана у кромки льда. Конечно, он думал о впечатлении, какое этот сюрприз произведёт на пылкую натуру Стефа, но реальность превзошла все прогнозы… Стащив ботинки и носки, Джон открыл кран умывальника и с наслаждением бросил в лицо несколько пригоршней холодной воды.         — Откуда ты узнал? — прозвучало вдруг за спиной.        От неожиданности Джонни шарахнулся и чуть не упал — был уверен, что в раздевалке никого.         — О господи! — мокрая ладонь прилипла к стразам на сетчатой отделке. — Это вместо спасибо? Инфаркт?        Обернувшись, он заметил наконец Ламбьеля, сидящего сбоку от входа. Стеф был уже одет для общего финала, на ногах коньки, только глаза всё ещё влажно блестели и щёки хранили следы слёз. Джону сразу захотелось никуда не ходить, но это было невозможно…         — Ты зачем пугаешь? — утираясь полотенцем и быстро расчёсывая волосы, сказал он. — Я и так весь на нервах.         — Ты не ответил… — Стефан не отрываясь смотрел и крепко сжимал пальцы.         — Слушай, давай потом поговорим, а! — взмолился Джо. — Времени нет совсем!         — Когда потом? — как-то беспомощно спросил Стеф. — Потом тоже не будет… Пожалуйста, скажи, откуда?..         — Ты же сам мне и сказал, — совершенно не сомневаясь, что речь про Otonal, удивился Джонни, стягивая мягкой резинкой «хвостик». — Забыл?         — Откуда ты узнал, что я мечтаю ещё хоть раз увидеть? — настойчиво спросил Стефан.         — А ты не говорил? Ну, значит я так понял твои слова… — пожал плечами Джо. — Слушай, — перебил он сам себя, — раз ты тут, помогай! Времени нет, нас все ждут! Расстегни мне молнию на спине, она старенькая, боюсь, расползётся! А возиться некогда! Ещё макияж…        Он сел к зеркалу, чтобы обновить грим, и увидел в отражении, как Стеф подошёл и, бережно ухватив ворот костюма, потянул вниз «собачку» застёжки. А потом вдруг наклонился и коснулся губами открывшейся спины где-то между лопаток. Джонни замер и невольно закрыл глаза, внезапно ощутив несказанное блаженство… Стефан впервые целовал его так… Трепетно, нежно, с тайным нетерпением, но робко… наедине… только для них двоих… Осторожные тёплые ладони спустили с его плеч тихо шуршащую ткань, и Джон затаил дыхание, когда Стеф встал на колени и обнял, продолжая трогать губами влажную спину. Стой, счастье! — хотелось крикнуть Вейру, но губы лишь беззвучно шевельнулись, чтобы не спугнуть…        Все эти дни он провёл в долгих внутренних монологах, уговаривая себя самого успокоиться, не обращать внимания, не придавать значения… Не ревновать! Он отлично знал весь сценарий, который разыгрывали Ламбьель и Траньков, к тому же Таня на разминках и репетициях часто каталась рядом, они вполголоса болтали по-русски, и она рассказывала, как развивается сюжет, и повторяла, как припев: «Не переживай!» Только он всё равно дёргался, переживал и мучился. Ревновал, да. К счастью, и Кармен, и Creep были достаточно драматичными, в них удавалось сублимировать душевный раздрай, и вроде бы даже удачно выходило. И всё равно… всё равно! Твёрдо зная, что между Стефаном и Максом всё не просто кончено, а растерзано, а может быть, именно поэтому, каждый раз, видя их в обществе друг друга (слава богу, всегда с Таней, иначе он бы за себя не поручился!), он испытывал тупую, тягучую тоску. Такой ревности он ещё не знал. Она, будто тот пояс с утяжелением, который он надевал, тренируя прыжки, и мешала, и была необходима. Она тренировала его чувство, шлифовала, чеканила… Сметала лишнее. И он научился читать в беглом тайном взгляде чёрных глаз, видеть такую же тоску и нетерпение; научился и сам посылать свою поддержку и нежность неуловимым для других движением век… И утешался тем, что никто никогда не признавался в любви так, как собирался сделать это он…        Он уже даже не мог вспомнить, когда в голову пришла эта мысль: подарить Otonal… Когда возникла уверенность — Стефан поймёт его правильно и не нужны будут никакие слова. Потому что раньше он говорил очень много слов, но в итоге их оказывалось недостаточно. И всё равно приходилось действовать, чтобы расставить акценты и точки. А когда олимпийский костюм, несмотря на прошедшие годы, оказался лишь немного тесноват в плечах, он уверовал — это знак! И каким же счастьем было позволить телу вспомнить! Даже удивительно, насколько глубоко в нём проросло каждое движение, каждый жест… Он никому не говорил про свою затею, а когда заказывал в мастерской плащ, на любопытные расспросы отшутился. О, как же он волновался! И, похоже, сегодня он всё-таки выиграл…        Стеф гладил его тёплыми ладонями, прижимался к спине чуть колючей щекой, потом снова легко целовал, обжигал дыханием и так разгорячённую кожу. Услышав вдруг тихий хриплый стон, Джо понял, что это стонет он сам, и, перехватив ласковые руки на своих рёбрах, в изнеможении прошептал:         — Le temps, Stéphane…        Ламбьель вздохнул и на несколько секунд крепче обхватил, прильнул, царапая щетинистым подбородком, а потом поднялся с колен и в зеркале встретился с Джоном взглядами.         — Время… — почти прошептал он, серьёзно сдвинув брови. — Время… Мне сейчас Женя сказал: хорошо, мол, что нельзя вернуть время. Но ты — ты вернул… И я намерен сделать теперь всё как надо. Спасибо тебе, Джонни. Больше я не облажаюсь. Не в этот раз…        Джо не выдержал, вскочил с высокого табурета и буквально повис на Стефане, покрывая поцелуями солоноватые щёки и губы. На коньках Ламбьель был выше, но Вейр встал на цыпочки, задыхаясь от странного восторга и невозможности. Секунды таяли, улетали, а они как сумасшедшие целовались, ощущая себя подростками, и Джонни вдруг понял, что тоже больше не облажается, ни с чем не перепутает вот это… Настоящее. Самое настоящее. ***         — Слушай, Джо, что происходит вообще, а? Ты полдня водишь меня по бутикам и ресторанам, кормишь мороженым в парках и катаешь на каруселях, как в детстве. Вот теперь привёз на набережную… Спасибо, конечно, я люблю смотреть на океан, и погода прекрасная, но Джо! — Дирки ухватила его за руку и потянула к никем не занятой скамейке. — Давай рассказывай уже! Я достаточно извелась!        Джонни одновременно и рассмеялся, и вздохнул.         — Я, честное слово, не хотел тебя дразнить, Ди, — не выпуская её руки, он устроился на скамейке вполоборота. — Я всё это время пытался придумать, с чего начать, понимаешь? Потому что столько всего…         — Плохого или хорошего? — насторожилась Дирки.         — Хорошего! — вскинулся он. — Только хорошего! И вокруг ещё столько разного! Иногда трудного, тяжкого, но всё равно хорошего… Всё вокруг вертится, несётся… Меняется всё. И мне надо! А мне страшно! Понимаешь?         — Пока нет, — виновато помотала она головой. — Но если ты объяснишь, я постараюсь. Начни с главного, Джо. Давай. Что главное-то?         — Любовь, конечно, — он мягко улыбнулся и неожиданно для себя чуть покраснел. — Разве для меня когда-нибудь было что-то важней?         — Ты опять влюбился? — безнадёжно вздохнула она. — Точно?         — Не влюбился, Ди. Люблю, понимаешь? — Джон взял её ладошку обеими руками. — И люблю так давно, что даже не догадывался столько лет… Как слепой, всё мимо и мимо ходил. А теперь так счастлив! И времени нет совсем, понимаешь? И от этого почти больно, но… Счастье всё равно такое… огромное и греет, как солнце в июле перед закатом… ласковое, и можно смотреть на него… Господи, вот же меня заносит! — засмеялся он вдруг. — Но правда, Ди! Мы, два взрослых человека, по вотсапу всякие нежности пишем… как тинэйджеры! И кайфуем! А при встречах времени только на пару поцелуев… Всё куда-то надо лететь, ехать, мчаться! Я уже не чаю дождаться августа! Чтобы начать вместе работать и хоть по несколько дней не расставаться! Ди, я так боюсь, что что-то случится, что-то помешает… И в то же время внутри меня какая-то уверенность, что всё будет хорошо. Я расстался с ним три дня назад, но уже так соскучился, сил нет! Ещё десять дней… целых десять дней до Канадзавы…         — Только не говори мне, что это не Ламбьель! — вдруг испугалась Дирки, накрывая его руки второй ладошкой.         — Почему не Ламбьель? — тоже испугался Джо. — Ламбьель.         — Слава богу! — она запрокинула голову и засмеялась. — Слава тебе, боже!        — Слава богу? — недоверчиво переспросил он. — И ты не будешь меня ругать и воспитывать?         — За что ругать? За то, что ты перестал искать добра от добра? — ещё пуще развеселилась Дирки. — Джо! Это лучшая новость за последние… лет пять, как минимум! Хотя… Говоришь, будешь вместе с ним работать? Тогда вот эта лучшая! Потому что работать со Стефаном — это же тренировать? Я правильно понимаю?         — Ну, разумеется… Что я ещё могу? Я-то, впрочем, не очень уверен пока, что я это могу, но все говорят, что получается. — Джон вдруг вскочил, прошёлся туда-сюда по дорожке, а потом сел обратно и откинулся на спинку скамейки. — И это тоже счастье. Знаешь, нереальное какое-то просто. Думал, так не бывает.        Дирки в свою очередь села вполоборота к нему, поудобнее облокотившись, и, помолчав, поинтересовалась:         — Но?..         — Вот именно — «но»! — нервно вздохнул Джо. — Я ведь резко меняю свою жизнь, очень круто… Страшно, Ди! Только-только, вроде бы, всё вошло в колею, NBC, реклама, шоу… Всё накатано и работает. И семье я могу помогать, и самому хватает на «биркин» и «виттон»… А вот попробовал — и затянуло! И теперь тоскливо без ребятишек, и словно жизнь мимо проходит… И прошлый смысл ушёл. Если он был, конечно…         — Но что значит «меняться»? — склонив голову к плечу, спросила Дирки. — Разве Стефан не любит тебя именно такого? Да вообще любого любит, мне кажется.         — Любит, да, — закрыл глаза Джон. — Но ему нужен рядом партнёр, надёжный напарник, с которым будет не стыдно выходить к бортику на соревнованиях, которого будут воспринимать всерьёз в федерациях и в ISU, а не взбалмошная дива на каблуках, которая, конечно, остра на язык, но слова её забывают через два часа эфирного времени.         — Что за трагедия? — недоумённо сказала она. — Тебе просто нужно переодеться…         — Ах, Ди, переодеться не проблема! Я знаешь чего боюсь? — он посмотрел ей в лицо и горько произнёс: — Я боюсь, что разучился быть мужчиной…        Дирки храбро выдержала его взгляд, с минуту молчала, а потом спокойно сказала:         — Нельзя разучиться быть тем, что ты есть. Потому что ты мужчина, Джо. И вовсе неважно, красишь ли ты глаза и носишь ли платья. Просто ты заигрался, вжился в роль, но быть мужчиной от этого не перестал. Я точно знаю.         — Я заплакать могу, если что-то волнует, — после паузы проворчал Джон.         — Ты артист, это нормально.         — Я не люблю хоккей.         — Бэкхэм, кстати, тоже не любит.         — Я люблю наводить в доме порядок.         — А я терпеть не могу!         — Я готовить люблю!         — Лучшие повара — мужчины, весь мир это признаёт.         — Мне нравится экстравагантная одежда…         — Господи, Джо! Ты видел, как одевается Хью Хефнер*?        Вейр набрал было воздуха для очередного аргумента, но рассмеялся:         — Похоже, у тебя на всё есть ответы!        Дирки облегчённо заулыбалась в ответ:         — Может, и не на всё, но если вопрос о тебе, тут я совершенно в своей стихии! С детства! Ты мой лучший друг, и это никогда не изменится. Потому что ты надёжный и преданный. И ты смелый. Ты дерзкий, кстати! И отчаянный. Когда ты рядом, я никогда ничего не боюсь и ни о чём не беспокоюсь. Я счастливая.         — Счастливая? — смущённо переспросил Джон.         — Конечно. Мне повезло тебя узнать и не потерять… И ты говоришь, что я тебе нужна. Это так замечательно! — она легко вздохнула и в свою очередь откинулась на скамейке, заложив руки за голову. — А знаешь, когда я окончательно поняла, что ты парень что надо?         — А, то есть, было время, всё-таки сомневалась, да? — смешливо насупился он.         — Не цепляйся! — фыркнула Дирки. — Помнишь Лайама Скотта? Такого конопатого, вредного?         — Нет. А должен?         — В принципе, не обязательно. Он перевёлся в другую школу после седьмого класса, но весь тот год мне прохода не давал… Как-то раз зимой подстерёг меня по пути домой, я толком не понимала даже, чего он хотел: дёргал меня за пальто, за рюкзак, дразнил «пирожком» и почему-то «блинчиком»**… Так меня достал, что я чуть не плакала… А ты в тот день очень быстро убежал с уроков, тренировки как раз у тебя стали серьёзнее и чаще. Вот я одна и возвращалась. А тут этот… В общем, идти мне было ещё прилично и не знаю, чем бы дело кончилось, но тут возле нас затормозила машина и ты выскочил, громко вопя что-то типа «а-ну-пошёл-на-хрен-говнюк». Тот начал ржать, а ты с ходу залепил ему кулаком куда-то в зубы, а когда он согнулся и присел, дал пинка и свалил в придорожный сугроб…         — А, так я помню! — обрадовался Джо. — Не помню имени этого дурака, а случай помню отлично! Ободрал костяшку об его клык, прям до крови! Мама как раз везла меня на каток, и мы опаздывали, обычно раньше проезжали эту улицу, а тут задержались… Словно специально, чтобы тебя выручить, да? Я так разозлился тогда!         — Это точно! — засмеялась Дирки. — Я вцепилась в тебя, и Патти вышла из машины, а то ты бы ему ещё добавил! Хорошо, что кататься для тебя уже было очень важно… Но дело не в этом, — продолжала она уже серьёзно. — Тебе ещё не было четырнадцати, ты был хрупкий, худенький и невозможно изящный, но ты абсолютно не задумавшись вступился за меня перед здоровенным лбом, который ведь даже не воспринял тебя, как угрозу. И ты победил. И никому не рассказал, кстати, но тут я и сама справилась. И тогда впервые поняла, какой ты. Внутри, не напоказ. Ты гордый. Ты добрый. Ты рыцарь. Мужчина получше многих. Никогда не сомневайся в себе, Джонни. По крайней мере, не по этому поводу, ладно? Не огорчай ту девчонку, которую защитил…        Джо чувствовал, что неудержимо заливается краской. Дирки никогда не говорила ему таких слов, но он не сомневался — она именно так и думает. И это было невероятно приятно и одновременно смущало. Разве он такой? Хотя, кто ещё знает его лучше, чем Дирки Бейкер? Конечно же, мама. И Стеф… Он спрятал лицо в ладонях. О чём бы ни думал, всё равно в мыслях только Ламбьель…         — Расскажи мне про него, — попросила подруга после недолгой паузы. — Про Стефа.         — Чего же ты не знаешь про Стефана Ламбьеля, Ди? — от неожиданности просьбы он даже развернулся и уселся на скамейке боком, подогнув под себя ногу.         — Знаю, что есть такой фигурист — прекрасный и знаменитый. И совсем не знаю того, кого ты любишь, Джо… Расскажи мне. Пожалуйста…        В первый миг Джонни растерялся: рассказать про Стефана? Что? А главное — как? Внезапно бросило в жар… Руки, губы, дыхание… вкус и запах… Звон и свист коньков на льду, детский гомон… Затуманенный тёмно-карий взгляд, тихий голос, срывающийся в стон… «Jean, mon mignon…» Солнечные пятна на альпийских склонах, аромат жимолости и кофе… гибкая спина под ладонью… Ясноглазая девочка с фигурными коньками в руках, русоволосый мальчишка, упорно, круг за кругом, повторяющий на катке базовые шаги… снова руки, губы… дрожащее колено, нежная кожа изнанки бедра… Джо вновь опустил лицо в ладони, понимая, что не может об этом говорить даже с Дирки, но хочет! Хочет говорить, рассказывать, просто произносить имя — «Стефан, Стефан, Стеф…» Хочет его. Больше не может, как хочет!         — Ди, — почти прошептал он после долгого молчания, которое подруга терпеливо не нарушала. — Мне нечего рассказать… Больше десяти лет я только и делал, что терял время. Я на самом деле его ещё совсем не знаю… Знаю только, что без него мне никак. И хочу узнать по-настоящему… и быть с ним хочу! Боюсь и надеюсь… Так странно! Хочу заботиться о нём, поддерживать, с работой помогать, он же всё на себе почти в одиночку тащит! Хочу готовить ему! Мне так нравится его кормить, знаешь! Хотя он и сам неплохо готовит, я проверял… Делать ему сюрпризы… баловать… Ди! — Джон вдруг вскочил со скамейки, обхватил себя за плечи и застыл, глядя на залив, где вода уже принимала оттенок тёмного металла, местами вспыхивая отражёнными закатными лучами. — Я его люблю. Я просто теперь знаю разницу…        Уже поздно ночью, когда Дирки уснула в гостевой спальне его нью-йоркской квартиры, потому что засиделись они почти до полуночи, Вейр машинально мазался ночными кремами и тихонько уговаривал Тёму не толкать под локоть: пёсик был страшно недоволен, что ему до сих пор не дают уснуть.        Как Джон ни уговаривал, Дирки отказалась идти с ним на Fragrance Foundation***, а звать Джеки не хотелось… Может, попросить Тару? Она не откажет, это точно, тусовщица ещё та… Вчера он подписал контракт бренд-амбассадора того нового аромата, завтра после пяти фотосессия, и слава богу, туда Ди с ним пойдёт, потому что образы весьма брутальные и её поддержка нужна как воздух. Автомобиль, мотоцикл, сноуборд, яхта и коньки, на которых он лично настоял, а Джонатан поддержал, мол, Джонни Вейр — прежде всего фигурист, многократный чемпион Америки, кстати, и всё такое… Конечно, позировать фотографам ему не привыкать, но он не кокетничал сегодня, когда делился с подругой своими сомнениями. Он здорово отвык от маскулинности. За малой востребованностью оной в своей жизни. А быть лицом этого бренда значило быть мужественным. Каждый божий день…        Погасив торшер и укрывшись лёгким одеялом, Джо некоторое время прислушивался, как вздыхает и возится в своей лежанке Тёма, умащиваясь для сна. Хин скоро угомонился, донеслось мерное сопение, а у Джона сна не было ни в одном глазу. Он вспоминал макеты рекламных фото и заранее паниковал: как это сделать? Как? На этих макетах был супермен — уверенный, сильный, жёсткий и успешный. Дирки сегодня весь вечер пыталась его убедить, что он такой и есть, но Джо это не успокаивало. Он не чувствовал себя таким, хоть тресни. Отступать было некуда, впрочем. Ему нужны эти деньги, нужна эта работа. Значит, он должен сделать её хорошо.        Вдруг вспомнилась Галина Яковлевна, как она говорила: «Ты всё умеешь, просто иди и сделай». И ведь он шёл и делал. С разным результатом, да, но делал. Не сдавался. Падал и вставал. Лечил травмы и снова делал. «У тебя есть характер», — говорила Змиевская. «У тебя есть гордость», — говорила Тарасова. «У тебя есть мужество», — говорила Анисина. «Ты надёжный», — сказала Женя. «Ты рыцарь», — сказала Дирки. Что же, вдруг подумалось ему, вот они, пять макетов. Он пойдёт и сделает. Тем более что аромат этот он уже считает своим.        Привычным зигзагом мысли вернулись к Стефану. Как он тогда, на подоконнике в Шампери, дрожа и сдерживая голос, плавился в его руках, послушный, жаркий и жадный… Попытавшись остановить возбуждение, толкнувшееся в поясницу и пах, Джо понял, что ничего не выйдет: воображение принялось подбрасывать варианты развития событий, если бы у них была вся ночь… Проблема жёстко встала во всей красе, пришлось откинуть одеяло и решать её немедленно.        Через несколько минут, лениво вытираясь салфеткой и зализывая больно укушенную мякоть ладони, Джон удивлённо поймал себя на том, что всё время хочет сам всё делать для Стефа. А ведь прежде в сексе любил получать… Отдавал тоже, конечно, искренне, без притворства и фальши, но — в ответ. Стефана же хотелось носить на руках, целовать, ласкать, доводить нежностями до исступления, потом трахать всеми известными способами, а потом снова ласкать и нежить, выполнять его прихоти и капризы, любить, любить, любить… «Это всё Дирки с её рассказами, какой я крутой мужик!» — улыбнулся он уже в полусне. Странным образом именно эта мысль его совершенно умиротворила. *****       — Макс, у тебя всё нормально? — голос у Эвана был и впрямь обеспокоенным.       Максим удивлённо поднял голову:         — Вроде всё… А что не так, на твой взгляд?         — Совсем не узнаю тебя в этот раз. Мрачный, сидишь по углам… Болит, может? Ну, плечо? — Лайсачек присел рядом, забавно заломив на затылок вышитую казахскую шапочку. — Когда болит, настроения никакого, это факт…        Эван знал, о чём говорил: у него травм было какое-то умопомрачительное количество. Странная, двойственная судьба Лайса всегда вызывала у Транькова сочувствие. А сам парень ему нравился — скромный, в меру общительный, остроумный. Деликатный, что вообще-то у американцев было большой редкостью. Сейчас, в шитом золотом кафтане и шапочке, выглядел он комично и, похоже, хорошо об этом знал, потому что напоказ старательно расправил на коленях переливающиеся концы кушака и преувеличенно тяжело вздохнул.         — Да почти не болит, просто настроения никакого, точно, — почему-то откровенно ответил Максим. — Знаешь, бывает… Обычно само проходит. И всё равно спасибо… приятно…        Они сидели на сдвинутом подиуме для музыкантов, наблюдали процесс окончательной скатки шоу и молчали. При этом Максиму было как-то уютно молчать с Эваном. Он уже и забыл, когда вот так сидел с кем-нибудь — чтобы ничего не говорить, совсем ничего, и при этом не хотеть встать и уйти. Пересекались они с американцем нечасто, но на свои шоу Денис Тен всегда звал Лайсачека, и Грейси Голд тоже звал. У Фрэнка Кэрролла была классная команда, что уж там… Особенно в отсутствие самого Кэрролла…         — Слушай, Эван! — вдруг вспомнил Траньков. — Я ж тебя не поздравил с днём рожденья! Извини! Тридцатник — это же красивое число! Ну, и пусть всё будет хорошо, да? Это пожелание, если что…         — Эх, я уж забыл, — пожал плечами Эван. — Я не люблю свой день рожденья, но спасибо. Действительно приятно! — вдруг засмеялся он. — Слушай! Вот приятно! Вот когда не из соцсетей напоминалка пришла и тебе посыпались стикеры и лайки, а вот так, как сейчас, пусть и с опозданием… Классно!        Максим посмотрел на улыбающееся загорелое лицо и тоже невольно заулыбался. Было трудно не отвечать на улыбку Лайса, такую искреннюю и тёплую. И ещё эти обаятельные ямочки на щеках. Настроение немного улучшилось.        Давно запланированное и согласованное алма-атинское шоу Дениса стало для Макса и радостным, и очень тяжёлым. Внезапное открытие насчёт Ламбьеля с Вейром странным образом принесло огромное облегчение и мучительную, невероятную ревность, тем более горькую, что была она совершенно бессмысленной. Отпустило чувство вины перед Стефом, но совсем иначе теперь отзывались внутри эти три года. И совсем по-другому вспоминалось всё, что между ними было. Порой охватывала тоска, порой накрывало слепой яростью. В один из таких моментов он в клочья изорвал дорогущий золотистый шарф, оставшийся у Тани с мексиканского отпуска. Та только руками всплеснула, застав его собирающим по комнате нежные лоскутки… А ещё к собственному ужасу он заметил, что стал оценивать мужчин вокруг. В том самом смысле, да… Даже Федя обратил внимание: «Прекрати пялиться на Вовку, — шепнул однажды в раздевалке. — Рыжику всё равно, у него Женька, а языки-то вокруг длинные…» «Да ты спятил, — отмахнулся тогда Максим, — чего я там не видал-то». Но боже милостивый, как же он испугался! Знакомые спортсмены, артисты, да просто парни на улице — они теперь словно бросались в глаза! Он заставлял себя не обращать внимания, не присматриваться, не изучать, но всё равно украдкой, исподтишка смотрел… К счастью, возбуждения, желания пока никто не вызвал, но Макс не обольщался на собственный счёт, ох, не обольщался… Алма-Ата подоспела кстати, можно было сменить обстановку и отвлечься. Правда, должен был приехать Стефан, но всего на одно шоу. Это можно было и перетерпеть.         — А вы чего тут? — звонкий голосок Леночки Радионовой выдернул его из прострации. — Все мальчики давно ушли, и мы заканчиваем. Чего сидите-то, Максим?         — Что она сказала? — переспросил Эван, провожая взглядом кокетливые кросс-роллы умчавшейся Лены.         — Сказала, что всё на сегодня, — потянувшись, Траньков встал. — Ты идёшь?        В мужской раздевалке уже было совершенно пусто, тихо и даже как-то гулко. Оба первым делом, как сговорившись, сняли тёмно-зелёные расшитые кафтаны, а уж потом принялись за коньки. Облегчённо выдохнув, Макс пошевелил босыми пальцами и заметил, как Эван помял бедро, болезненно поморщившись.         — Тоже настроения нет? — показал подбородком Траньков.        Лайс закатил глаза и вздохнул:         — Обостряется иногда… Главное, зараза, непредсказуемо! Сейчас, вроде бы, ничего, нормально. Забудь.        Аккуратно повесив в шкафчики блестящие костюмы, они стали переодеваться, но Эвана отвлекло оповещение в смартфоне, он присел на банкетку и взялся листать ленту.         — Охренеть! — вдруг совершенно потрясённо воскликнул он. — Это фантастика! Это не может быть! Ты только посмотри, Макс!        Заинтригованный Максим придвинулся ближе и взглянул в айфон, чуть дрожащий в руке Лайсачека. Это был инстаграм Вейра, и Макс хмыкнул:         — Ты подписан на Джо? Да ладно?         — И ты туда же! — расстроился Эван. — Был подписан, теперь просто в закладках… Вот так все и стебались. А нам с ним обоим интересно, кстати, друг про друга. Мы не враги!         — Извини, — примирительно произнёс Траньков. — А что это за реклама? Что тут такого особенного?         — Ну, хотя бы то, что ты его не узнал!        С недоумением — кого не узнал? — Максим пристальнее всмотрелся в фотографию. В сдержанных предзакатных тонах на ней была обочина горной дороги. На дороге стоял автомобиль, марку не угадать. На открытую дверцу облокотился молодой мужчина, уверенно и спокойно смотрит в сторону солнца. Светлая рубашка, светлые джинсы, крепкая рука непринуждённо играет солнечными очками. Лицо в полупрофиль словно само светится в лучах. Красивое. Мужественное… И кстати, вот и слово «Сourage****» строгим шрифтом на фоне неба. А по диагонали в углу светло-фиолетовый росчерк — «disparar».         — Я не понял, Эван… — начал было Максим, но американец перебил:         — Пост прочти!         — «С волнением представляю мою первую работу для нового бренда!» — вслух прочитал Макс. — «Встречайте — «disparar»… Это… это что — Джонни?..         — Прикинь… — Эван позволил взять у него из рук телефон. — Он невозможный, невозможный, — пробормотал он чуть слышно, но Максим разобрал.         — У вас всё-таки что-то было, — уверенно сказал он, продолжая разглядывать рекламный кадр. — Заметь, я не спрашиваю. Это ваше личное дело. А я ведь ещё помню его таким, кстати… как на этом фото. Просто так неожиданно.         — У нас ничего не было, — глухо отозвался Лайс, и Максим увидел, что он уронил лоб в сложенные на коленях руки. — Он только с виду мотылёк… хрен там! Он шершень злой! Хотя такой ласковый…         — Ты сам себя слышишь? Определись как-то: злой или ласковый?         — Ласковый… но если ему не интересно — злой. — Эван поднял голову и грустно улыбнулся. — Ему только попадись на зубок…        Максим оторвался от айфона и во все глаза смотрел на Лайсачека. Тот сидел полуголый, растрёпанный, какой-то потерянный и печальный. И ведь это у него с Вейром ничего не было. А если бы было? И он вот так, конспиративно, подсматривал бы в жизнь того, с кем её когда-то делил? Сердце вздрогнуло и сжалось: а ведь у тебя так и будет, да, Макс?..        — А вообще — заботливый, ласковый. — Эван запустил пятерню в волосы надо лбом, чем привёл шевелюру в совершенный кошмар. — Не зря же его Стеф столько лет добивается.        — Стеф? — переспросил Макс, холодея.         — Ты не знал? Много лет, да, — Эван забрал свой телефон из опустившейся Максовой руки, — но, видимо, Джо его не хочет. Как и меня…        Совершенно внезапно Траньков дико рассвирепел. Какого лешего этот американский хлыщ так небрежно рассуждает о вещах, в которых не понимает? Что он вообще знает о Джо и Стефане? Что знает о нём самом, если говорит ему всё это сейчас? Он вскочил, навис над Лайсом, прижал его за плечи спиной к стене и прошипел в изумлённо запрокинутое лицо:         — Ласковых любишь, значит? Ну, я-то ни разу не такой…        Тёмно-черешневые глаза необычного разреза вдруг словно расфокусировались и потемнели ещё сильней.         — А какой? — провокационно прозвучал хрипловатый выдох, и на затылок Максима легла тёплая ладонь.        И от этой горячей темноты зрачков, уже туманящихся желанием, привычно закружилась голова. «Я всю жизнь буду вестись на карие глаза», — обречённо мелькнуло в голове. Но губы уже терзали твёрдые узкие губы Эвана, а руки американца сноровисто расправлялись с остатками ледовых костюмов.         — Ну что, все собрались? Эван где? — девушка-хореограф общих номеров, имя которой Максим никак не мог запомнить, к своему стыду, окинула взглядом веселящийся на льду коллектив.         — Ой, я забыл предупредить! — Денис подъехал к ней, но говорил для всех, повысив голос: — Ребята, у Эвана травма обострилась, он не будет участвовать! Уехал уже, самолёт как раз сейчас взлетает, наверное. Всем просил передать…        Макс сделал вид, что удивлён, хотя для него это не было новостью с раннего утра, когда, услышав тихий биппер вотсапа, он прочитал:        «Его всё-таки нет. Настроения. Не хочу улетать, но врач настаивает».        «Лечись», — напечатал он в ответ.        «И всё?» — прилетело в ту же секунду.        «Хорошо лечись».        «Скучать будешь?»        «Fuck you, Лайс!»        «Only you, Макс!»        Невольно улыбнувшись, Максим набрал:        «Буду в Штатах в октябре».        «Понял. Учту. — И через пару минут: — Жаль, что ты уже не будешь свободен».        Траньков тогда закрыл мессенджер и с головой накрылся одеялом. Он будет брать от каждого дня всё, что предложит ему жизнь.        Потому что жизнь ему многое задолжала, чёрт побери!