Ne Me Quitte Pas

      Поезда до Шампери нужно было ждать три с половиной часа, поэтому Стеф взял такси. Не то чтобы он хотел приехать срочно, никаких особенных сигналов, требующих немедленных мер, в Джоннином сообщении не было, просто казалось глупо тратить на ожидание время, за которое уже можно проехать больше половины пути. Стефан всегда больше любил уезжать, а не провожать…       При мысли, как бы на него посмотрел Макс, когда наступил бы момент провожать молодоженов, на затылке невольно встопорщивались волоски. Вот вроде и завершили всё, подвели черту, отпустили, но нет: весь день, начиная с момента, когда он как шафер пришёл помочь собраться жениху (хотя, что там помогать? Стеречь, чтобы не сбежал?), чувствовал, как затаённо и тоскливо смотрит порой Траньков и сразу принимается улыбаться, если взглянуть в ответ. А потом Климов, улучив момент, показал ему кадр на своём телефоне, где Стефан заправлял Максиму бабочку под воротничок. Похожих было несколько, но тот один… «Сделай с этим что-нибудь, я реально переживаю», — тихо попросил Фёдор. Стеф охнул: сосредоточенный на синем атласе галстука, он не видел лица Макса в тот миг — мучительно напряжённого, с закушенной губой и зажмуренными глазами. «Я удалю сейчас, Стеф, — добавил Федя, — но, блин…» К счастью, они были тогда втроём, другие фотки вышли приличные, но внутри залёг маленький ледяной камушек тревоги и Ламбьель совершенно не мог расслабиться весь день. Смотрел потом фотографии и огорчался, какая натужная у него улыбка, губы смеются, а глаза холодные и внимательные. Насторожённые.       Сообщение от Вейра пришло, когда они ехали в развлекательный центр с громким названием «Вегас», где и должно было, собственно, состояться всё гулянье. Стефан мгновенно придумал себе неотложный повод и потихоньку перезаказал билет на самолёт, а потом, стараясь не пересекаться с Максом, поставил в известность Таню, которая сперва испугалась, а потом обрадовалась. Они обнялись, и Стеф еле успел за чемоданом в отель, а потом на рейс.       Зато теперь он мог расслабиться и даже немножко подремать на удобном сиденье такси. За окнами уже сгущался вечер, горы надёжно скрывали солнце, только в небе ещё горели розовым золотом облака. Над Альпами было ясно…       Неожиданная накладка с приездом команды Урманова не слишком беспокоила Ламбьеля. Он был уверен в Джоне: если надо, тот найдёт, как занять молодёжь, русским языком успокоит Алексея, урезонит паникёра Тревизана. Беспокоило то, что Джонни вообще написал вот так, посреди дня, зная, что там в разгаре свадьба. Он уже сам в инстаграме поздравил Таню с Максимом. При всём ревнивом характере Вейр никогда не позволял себе становиться назойливым, и такое неожиданное сообщение Стефана озадачило. Хотя он обожал получать весточки от Джо, каждый раз сердце ёкало, невольно чего-то опасаясь, а потом сладко замирало, пока он скользил глазами по строчкам, простым, милым и совершенно необходимым! Наверное, он слишком долго мечтал, не надеясь, и теперь всё никак не мог до конца поверить… Джонни! Работает с ним, ждёт его, любит его! Счастье, только бы не закончилось, только бы сбылось…       Не в силах удержаться, он снова достал телефон. Перечитывать переписку с любимым ему никогда не надоедало. Бывало, он листал ленту далеко назад, снова и снова тая от нежных слов или жарких намёков. Вот и сегодня: «В Шампери отвык спать один, оказывается», и разбитое сердечко. Стеф перевёл дыхание. Господи, сколько для него в этой фразе! «На террасу приходила белка — рыжая! Так здорово!» Ну да, американские белки чёрные и толстые, совсем не то… «И вообще, стоит тебе уехать, мир летит кувырком и жизнь встаёт дыбом! Хоть не отпускай…» Что там у него произошло? И пусть не отпускает, пусть держит крепко…       Переполненный переживаниями, он незаметно задремал, и разбудил его водитель, осторожно похлопав по рюкзаку на коленях:       — Мы в Шампери, месье, куда именно вам нужно?       Выгрузив чемодан, таксист ловко развернулся на узкой улочке и уехал, а Стефан поднял глаза на знакомые окна квартирки. Они неярко нежно светились сквозь лёгкие занавески, и нельзя было угадать, спит Джо или нет: он иногда на всю ночь оставлял гореть любимую настольную лампу с абажуром из цветного стекла. Но он был дома… Стеф улыбнулся, вздохнул и покатил багаж в подъезд.       Стараясь не шуметь, он закрыл за собой дверной замок, приткнул к стене чемодан, нетерпеливо промахнулся по крючку на вешалке, уронил куртку, даже того не заметив, и медленно отвёл приоткрытую створку двери в комнату.       Джонни спал на диване, закинув за голову локоть, другая рука лежала ладонью на животе и тихонько поднималась-опускалась от дыхания. На щёки от лампы падали тени длинных ресниц, губы были плотно сомкнуты, а всё лицо — строгое и такое красивое, что Стефан замер и потерял счет времени. Залюбовался, засмотрелся… На краю слуха щёлкнуло табло стареньких часов с перекидным циферблатом, и он, очнувшись, осторожно разулся, на цыпочках подкрался к Джо и сел на пол возле дивана. Ясно было, что Вейр спать не собирался: он не укрылся пледом, не улёгся поудобнее, не опустил подушку пониже. Как откинулся на подлокотник, мечтательно потянувшись, так и задремал. Он что, собирался ждать его приезда? Но как? Стеф ведь не сообщал, что приедет сегодня… Знал? Ждал? Жан, любимый…       Наверное, он прошептал это вслух, потому что Джон вдруг чуть улыбнулся, легко вздохнул и разомкнул ресницы.       — Привет, — шепнул он в ответ и обхватил за шею, притянул в объятия, прижал. — Вот ты и дома…       И Стефан действительно ощутил себя дома. Не в Лозанне, не у родителей, не в новеньком жилом комплексе Палладиума — нет! Его дом был тут, в крохотной мансарде, под тенью большой горы, потому что здесь был Джо. Он блаженно завалился рядом на диван, вдыхая родной запах, впитывая уютное сонное тепло, уткнулся лицом в мягкую толстовку и закрыл глаза.       — Дома, — повторил он шёпотом. — Как хорошо…       Из головы мгновенно вылетела Москва, Макс, свадьба, машины, самолёты. Не открывая глаз, он потянулся за поцелуем и получил его — медленный, сладкий ночной поцелуй долгожданной встречи. Будто в разлуке прошло сто лет, таким далёким казался и его отъезд, и путешествие туда и обратно без гномов и волшебников… Волшебник ждал здесь и немедленно заворожил. Или наоборот — расколдовал…       — Как дорога? — всё ещё шёпотом спросил Джонни, нежно трогая губами веки и ресницы Стефана. — Устал? Проголодался? У меня ужин только подогреть.       — Нет. Я в такси покемарил, — прошептал и Стеф. — А как ты узнал, что я приеду?       — А я не знал. Надеялся, — ласково улыбнулся Вейр. — Вдруг приедешь?       — А я взял и приехал, — снова подставился под поцелуи Ламбьель. — Так соскучился — ужас!       — O, ma joie…       То, как мгновенно вспыхивал желанием Джон, всегда приводило Стефана в исступление. Вот секунду назад он был расслабленный, плавный, томный как мёд, и вдруг взрывался — страстью, огнём, неудержимым напором вожделения! От него словно от костра пыхало жаром призыва, которому Стеф сдавался безоговорочно и радостно.       — Чем же ты там занимался, что так соскучился? — Сильная рука уже ревниво скользнула под одежду, другая запустила пальцы в волосы, сжала в кулак, заставила откинуть голову. — Свадьбы штука очень опасная…       Стеф застонал. Он обожал эти собственнические штучки у Вейра. Сердце подпрыгнуло, в паху стало горячо и тесно, а потом ещё теснее от нырнувшей под расстёгнутый пояс умелой ладони. К губам его снова прижались любимые губы, впились жадно и голодно, Стеф не остался в долгу, решительно стащил через голову Джоннину толстовку и принялся гладить и тискать упругое бархатистое тело.       — Да ты никак ревнуешь? — голос срывался на хрип, потому что в крови уже кипел пожар. — Как я это люблю, не представляешь…       — Так ты ещё и провокатор? — Джон так же лихорадочно его раздевал, целуя и прикусывая. — Я ведь тоже соскучился, не забывай. И да, я ревную. Берегись…       Стефана нешуточно затрясло и словно стало нечем дышать, голову повело как у пьяного.       — Жан, — без голоса бормотал он, слепо целуя в ответ, — Жан… Жан…       — Всё, иди сюда! — рванул его на себя и притёрся бёдрами Вейр. — Хватит…       — Стой. Стой, я с дороги, мне надо в душ, — на проблеске здравомыслия попытался правильно поступить Стеф.       — Душ — это долго! — свирепо сверкнул глазами Джо. — Я — не с дороги!       — Жан… — потемнело в глазах у Ламбьеля. Потом понимание накрыло внезапной паникой. Потом бешеное желание сожгло всё внутри, он сжал любимого изо всех сил, они вместе упали с дивана и стали в голос хохотать.       — Всё, всё, не отлынивай, — встав с пола и всё ещё смеясь, принялся поднимать Стефана Джон. — Покажи мне наконец, что умеешь. Только не спеши, потому что я не практиковал эту позицию… мммм… ну, скажем, очень давно. Пошли, пошли в спальню уже, терпение моё на исходе!       На подкашивающихся ногах Стеф поднимался по лесенке в мансарду следом за Джо, который не выпускал его руки, и никак не мог поверить, что вот так невероятно закончится этот день. На большой кровати (их общей, боже, их общей!) он всё время растерянно не успевал: Джонни разделся сам и его раздел, завалил на подушки, обнимал, ласкал, а он отвечал, подхватывал и всё никак не мог забрать инициативу, улучить момент. В конце концов Вейр не выдержал — взял его в кулак, сам вложился в его ладонь, толкнулся настойчиво. Кончили оба почти одновременно и очень быстро, и Джон с шутливым упрёком боднул его в подбородок:       — А говорил — не устал.       — Я и не устал. Соскучился, — оправдывался Стеф. — Невозможно просто…       — Ох, верю, верю, — притянул его голову на плечо Джонни. — Иди сюда… Не дрожи так. Замёрз?       — Издеваешься? — фыркнул Стефан, обхватывая его поперёк груди.       — Вечно подозреваешь меня! — притворно возмутился тот и демонстративно натянул на них обоих лёгкое одеяло. — А я всерьёз! Ты весь в испарине, а ночь прохладная, между прочим!       Оказалось, Стефу действительно было зябко; согревшись, он перестал вздрагивать, успокоился, повозился, вытираясь салфеткой, которую Джо достал с тумбочки. В душ всё-таки следовало бы, но не хотелось вылезать из уютного тепла. Вейр нежно поглаживал его лопатки, сквозь упавшую чёлку касался губами лба. Было так хорошо, что Стефану захотелось себя ущипнуть…       — Что? — вдруг тихо спросил Джон, всегда чуткий к его настроению.       — Так хорошо, что даже страшно, — неожиданно для себя признался Ламбьель. — Словно сон…       — Теперь ты сомневаешься во мне, да? — помолчав, прошептал Джо.       — Не в тебе! — запротестовал Стеф. — Просто, ну, вдруг что-нибудь…       Вейр помолчал, продолжая мягко гладить ладонью спину, а потом тихо, словно нехотя, произнёс:       — Нет. Никаких «вдруг». Только если ты сам захочешь. И то я просто так тебя из рук не выпущу. Ты был рождён для меня. Это же очевидно. Просто я не замечал, дурак…       — В каком смысле очевидно? — удивился Стефан, невольно приподняв щёку с удобного плеча.       — В прямом, — шевельнул этим плечом Джон. — Ты ведь родился ровно через девять месяцев после меня. День в день. Словно я позвал — и ты откликнулся. Воплотился для меня… Прости меня, любовь моя…       Стеф потрясённо затаил дыхание. Этот простейший факт и ему никогда раньше не приходил в голову. День в день…       — И ты меня прости, — на судорожном вдохе пробормотал он в ответ. — Оба дураки… Столько лет мимо…       Джо обхватил его обеими руками, обнял так ласково, что на глаза навернулись слёзы, а глубоко изнутри поднялась огромная нежность, которая была больше страсти, больше вожделения, и они в ней прекрасно умещались. Губы словно сами нашли родные губы, руки помимо разума пустились в путешествие по любимому телу, и оно было так близко, так затрепетало под прикосновением…       — И никаких «вдруг», запомни, — прошептал Джон в его внезапно пересохший рот и ответил на поцелуй с той же безумной нежностью.       И Стеф в ней захлебнулся, совершенно утонул вместе со всеми рефлексиями и сомнениями. Любить Джонни — это всё, чего он хотел. Любить Джонни… Ласкать Джонни… И когда тот легко вздохнул и, опустив стрелы ресниц, расслабился в его руках, всё стало так естественно-просто: трогать, гладить, в стотысячный раз удивляться скульптурно-гармоничному телу, одновременно нежному и сильному, в стотысячный раз вдыхать и не уметь надышаться ароматом светлой, чуть позолочённой ушедшим летом кожи, в стотысячный раз безотчётно шептать, плавясь от счастья, заветное сладкое имя. Покрывать поцелуями щёки и шею, плечи и грудь, спускаться через рёберный край на талию, следить губами, как поджимаются мускулы, обозначаются вены внизу живота…       Границы мира придвинулись совсем близко, размыв реальность, обнулив прошлое и будущее. Здесь и сейчас была та сингулярность, из которой рождалась их вселенная, одна на двоих. Руки Джо ныряли в его волосах, гладили плечи, скользили вдоль спины, и от их тёплых касаний Стеф и пылал, и дрожал, не умея и не желая отличать одно от другого. Джон тоже шёпотом повторял его имя, словно все другие слова разом потеряли смысл.       Стеф трогал, сжимал, целовал и целовал тело Джонни: стройные бёдра, круглые колени, крепкие голени, узкие щиколотки… Закрыл глаза. Изучал губами, любовался наощупь… Несравненный… Неповторимый… Невозможный волшебный Джо… Держать в руках сказку, — долгожданную, вымечтанную, владеть чудом — неужели он вправе? Неужели достоин? Погладив губами высокий подъём, он коснулся поцелуем ступни, на что Джо хихикнул и отдёрнулся:       — Щекотно! Стеф, Стефан, господи, ну и терпение у тебя! Кончай с прелюдией, слышишь?       Кончать с прелюдией? Ламбьель задохнулся восторженным ужасом, потому что Джон медленно, явно провоцируя, развёл перед ним колени — красиво, грациозно, совершенно развратно и бесконечно доверчиво. Благословляя Вейра, который своим нетерпением немного понизил температуру взаимного вожделения, Стефан положил дрожащие ладони на нежную изнанку бёдер и замер, опять растерявшись, безуспешно ища единственно верный вариант продолжения — для единственного…       Джон несколько секунд не двигался, а потом накрыл своими руками руки Стефа и нежно, но настойчиво сдвинул вниз, одновременно чуть приподнимаясь навстречу.       — Да, — меж полуоткрытых губ в полумраке сверкнул жемчуг зубов, — да, мой хороший… Давай… Всё в среднем ящике…       И было пугающе тесно даже кончику пальца, даже в щедром лубриканте; и было восхитительно от понимания, что «очень давно»; и кружилась голова от шёпота «не бойся, давай, я хочу»; и всё было впервые, потому что любовь… Джо был прав, конечно…       Из всех связных мыслей осталась только одна — не спешить, потому что «очень давно», и Стефан не спешил и не спешил, пока наконец изнемогший Джон не опрокинул его на спину, не снабдил полную боеготовность резинкой и не сел верхом, с гортанным тихим стоном погружая его в себя.       — Ты решил, что нам по девятнадцать и я девственник? — медленно опускаясь, на коротких выдохах поинтересовался он. — Клянусь, девственник уже сто раз умер бы от перевозбуждения…       — Я… я просто… — задыхался Стеф, — не хотел… боялся…       — Ох, больно сделать, да? — Джон выгибался нежно и страстно, двигался медленно, словно в отместку. — Сделай! Сделай больно! Так мне и надо…       — За что это, с ума сошёл? — Стефана уже били непроизвольные судороги, тело кричало от бешеной страсти, глаза застилало пеленой.       — Как я мог не видеть… — голос Вейра стал низким до хрипа, чуть слышным. — Не замечать… Прости… прости…       — Как я мог не сказать! — тоже не в силах терпеть, Ламбьель вцепился в поясницу Джо и буквально впечатал его в себя, вжимаясь до предела и ощущая, как ему мало, всё ещё мало. — Прости! Мне сделай больно!       — Ладно, но сегодня, чур, ты, — и Джонни перевернулся, укладывая Стефа на себя и обнимая ногами. — Мой… мой… господи, как люблю тебя!       — Jean, ma vie, — выдохнул Стефан, и, уже не в силах ничего контролировать, подчинился ритму, вечному как мир.       Каждый стон, каждый вздох Джо насквозь прошивали его таким удовольствием и радостью, такой страстью, что не осталось ни мыслей, ни сомнений, ни вопросов. Потому что тот не отдавался, не покорялся, нет, — он приглашал, настаивал, требовал! Он тоже брал, и этот паритет, это взаимное обладание открывали Стефу новое и безграничное — никогда не изведанное раньше…       — Juste le tien… Juste le tien…* — шептал он, не в силах молчать.       — Конечно, мой, даже не думай… даже не думай… — слышал он в ответ, и крепкие руки сжимали его до сладкой боли.       Не желая пропустить ни одной мелочи, ни одной самой крошечной детали, Стефан склонился к лицу Джонни, призрачно-совершенному в едва намеченном свете, проникавшем сквозь приоткрытую дверь. Навстречу ему распахнулись ресницы — расфокусированный пьяный взгляд — и Джон впился в губы поцелуем…       — Наверно, глупо прозвучит… — тихо проговорил Стеф, всё ещё непроизвольно вздрагивая блаженно опустошённым телом. — Но… тебе было хорошо?       Глаза его были закрыты, а ладонью, лежащей на Джонниной груди, он ловил стук его сердца, всё ещё частый и сильный. Этой же ладонью он больше почувствовал, чем услышал мягкий смех.       — Почему же глупо? Прекрасно звучит… — чуть помедлив, отозвался Джон. — Было очень хорошо… И теперь очень хорошо. Спасибо.       — И тебе, — прошептал Стефан, пряча лицо в изгибе его шеи и ощущая лбом колкость отросшей щетины.       — Нет-нет, все лавры твои, — потёрся щекой Джо. — Ты фантастически страстный. И бережный очень. Как ты сочетаешь? Ты меня в юность вернул…       Стеф счастливо вздохнул и тоже засмеялся:       — Вот сейчас точно смешное скажу. Я тебя тогда знаешь к кому даже ревновал? К допинг-офицерам… Представляешь?       — Ой, — хихикнул Вейр. — Ну и воображение у тебя.       — Какое воображение! Я ж этих гадов всех видел! Я ж в лицах это представлял! — возмутился Ламбьель. — Вот ты выиграл и пошёл на допинг к ним! И они там с тобой! А я тут! Это ужасно было… А Каролина меня тогда дразнила. Всё твердила: «Когда ж ты влюбишься наконец, Казанова!» Знала бы она…       — Почему Казанова? — заинтересовался Джон.       — Я тоже спрашивал. Она говорила, что, во-первых, мы с ним родились в один день, а во-вторых, я просто играю в любовь, как он, влюбляю в себя, а сам — ни-ни… Я сто раз хотел ей про тебя рассказать. Но тогда надо было сначала тебе признаться… А я боялся до смерти.       — То есть, Казанова тоже родился второго апреля? — удивился Джо. — Как причудливо устроен мир!       — И не говори, — улыбнулся Стеф.       — Но Каро неправа, — заявил вдруг Вейр. — Ты совсем не похож. Казанова точно таких вещей не боялся. А ты, смотри-ка, до смерти… — Он помолчал немножко, крепче прижимая ладонью ладонь Стефана, а потом возмущённо выпалил: — Вот зачем ты про допинг-контроль сказал! Я ж теперь тоже представил! И тоже теперь ревную! Вот это точно кошмар!       Они хохотали как ненормальные! Пихались, катались по кровати и отнимали друг у друга подушки, задыхаясь, до изнеможения, до слёз. В конце концов Джо победил, крепко ухватил и держал, не давая вырваться, пока оба не успокоились и не притихли. У Стефа в голове не было ни одной связной мысли, только счастливое желание, чтобы эта ночь длилась, длилась…       — Слушай, — вдруг задумчиво произнёс Джонни, — мне надо бы отлить, но ужасно не хочется вставать. С другой стороны, тебе, наверно, всё-таки стоит принять душ, но, я уверен, тоже неохота вставать. Пошли вместе, чтобы не обидно? *****       Стефан поленился досушиться, и теперь его чуть влажная голова лежала на плече Джо и уютно сопела. Ламбьель уснул почти мгновенно, переполненный впечатлениями и переживаниями долгого дня, а Джону не спалось.       У него день, правду сказать, тоже был не скучный… Во-первых, это был первый день работы нового ледовара, которого откуда-то сманил Роб, и который оказался выше похвал: лёд получился в меру упругий, шикарно держащий рёбра и удивительно катучий. Во-вторых, Урманов попросил найти им часок этого льда, и, пока Юля Липницкая и светленький тонкий мальчик Денис с видимым удовольствием раскатывались среди небольшой старшей группы, малыши обступили Алексея и, стесняясь и подталкивая друг дружку, просили подписать книжки, открытки, фото — у кого что нашлось. Потом они с открытыми ртами смотрели на легендарные Юлины вращения, а после тоже тянули свои блокнотики: «S’ll vous plait, Julia! ** S’ll vous plait!» Два олимпийских чемпиона в их маленьком тихом мирке — будет что вспомнить! В-третьих, по фотографиям со свадьбы Максима и Тани Джо понял, что Стефану там тяжело, огорчился и без всякой задней мысли написал ему несколько слов, вовсе не рассчитывая на немедленное возвращение.       Но самое интересное случилось прямо с утра, когда он только пробовал новый лёд и с подлинным кайфом выписывал моухоки и скобки, разгонялся в кораблик на полкатка, прыгал, а потом кричал, поднимая оба больших пальца: «Высший класс, Антуан! Браво!» Вдруг возле откинутой калиточки он заметил знакомую светловолосую головку с блестящей заколкой.       «Леа? — удивился он, подъезжая ближе. — Что-то ты рано. Ничего не случилось?»       Девчонка опустила голову, поковыряла кроссовкой край прорезиненного коврика, а потом крепко схватилась за бортик, вскинула подбородок и выпалила:       «Месье Джон, можно, я попробую триксель?»       «Что ты попробуешь? — ушам не поверил он. — Тройной аксель?»       «Угу, — упрямо кивнула она. — Мне очень надо!»       «Почему вдруг так срочно? — строгости в голосе явно недоставало, одно сплошное изумление. — Тебе десять лет, ты ещё не все тройные стабильно прыгаешь. Три с половиной? Аксель? Леа… В чём дело?»       «Месье Джон! Я знаю! — чуть не закричала она. — Просто мне сегодня приснилось, что я прыгаю три с половиной! Я помню как! Мне надо попробовать, пока я помню! Пожалуйста! Ну, хоть на удочке! Я должна попробовать, пожалуйста! Пожалуйста, месье Джон!»       Он смотрел в решительное, сразу повзрослевшее лицо и понимал, что не имеет права отказать, запретить, отмахнуться. Потому что девочка никогда ему этого не забудет и не простит. Особенно, если потом этот прыжок ей не покорится. Этот сон, это наитие — он должен отнестись всерьёз, потому что сам слишком многое по наитию делал, когда никто не поддерживал, не помогал. Он — её тренер.       «Иди переодевайся, — спокойно проговорил он после небольшого молчаливого обмена взглядами. — А я за удочкой».       Она даже не улыбнулась, только лавандовые глазищи стали ещё больше. Серьёзно кивнула и ушла быстрым шагом. Как большая…       И потом, страхуя её тренировочным девайсом, он изумлённо следил, как она набирает скорость, как закладывает идеальную дугу, разворачивается на ход вперёд, толкается… приземляется в недокрут, но выезжает! Выезжает! Триксель! Боже…       «Вы же не тянули меня, правда? — воскликнула она, снова набирая ход. — Ещё раз, пожалуйста, ещё!»       Она всё повторяла «ещё, ещё», и он поддался её азарту, подсказывал, командовал, и у неё получалось всё лучше, всё чище, пока оба не заметили за бортиком совершенно обалделое лицо Андреа.       «Так, Леа, думаю, сон закрепился, — пытаясь быть строгим, но невольно улыбаясь, объявил он, в шутку подтягивая удочку вверх, так что девочка, уже весёлая, доставала до льда только зубцами. — Ты сегодня индивидуально в хореографический зал. Льда с тебя хватит».       Она даже не возражала, угукала, расстёгивая на себе лямки тренажёра. Андреа молчал и смотрел круглыми глазами, а потом выдохнул:       «Как ты это делаешь? Месье Джон, можно, я тоже буду?»       Вейр закатил глаза, понимая, что попал…       «Значит, так. Прежде всего — молчок. Расскажем только месье Стефану. Договорились? — очень серьёзно сказал он. — И оба дайте слово даже не пытаться пробовать без меня! Даже в зале! Я жду! — Получив их клятвенные заверения, он сел на скамейку и притянул обоих к себе, обнимая. — Ну вот… А я даю слово, что научу вас всему, что умею, и ещё всему, что знаю. А теперь брысь по местам! Кыш, кыш!»       Дети отправились к раздевалкам, но он успел услышать слова Андреа: «Аксель страшный, ты не боишься?» «Почему страшный? — удивилась в ответ Леа. — Ты же видишь, куда прыгаешь. Мне страшно флип…» Дальше стало не слышно. Но как видно, разговор на этом не закончился, потому что на тренировке Энди, для которого аксель был самым проблемным из прыжков, работал над ним гораздо спокойнее и умней. Конечно, два с половиной оборота, но для него это был очень важный шаг вперёд.       И весь оставшийся день посреди обычных забот и проблем в голове порой вспыхивало восхитительное и пугающее ощущение, что он обладатель редчайшей драгоценности, которую ему кто-то свыше вложил в руки и поручил отнести людям. И он обязан сберечь, огранить и оправить это сокровище, доверчивое и бесценное. Потому что именно благодаря этой девочке его имя не будет забыто, мелькнула слегка честолюбивая мысль. Когда Катрин забирала Леа домой, он передал ей направление от врача на несколько обследований, которые невозможно было сделать в медпункте Палладиума, объяснив, что они собираются заявляться на официальные соревнования в новисах, и нужно заводить на девочку официальный спортивный медпаспорт. Что ему самому будет спокойнее знать, что ребёнок сможет выдержать резкое увеличение нагрузки, он не стал говорить. Зачем становиться Капитаном Очевидность? Такое же направление он вручил Франческе, добавив, что будет тренировать Андреа, и они обговорят все юридические нюансы, как только вернётся месье Ламбьель.       Где-то посреди всего этого он написал Стефу про «мир кувырком», а вечером дома машинально приготовил карри на двоих. Поужинал, прилёг дождаться, пока остынет, чтобы убрать в холодильник, и… проснулся от родного голоса.       И вот Стефан спит как убитый, а он так ничего ему и не рассказал… Ни про Леа с её триксельными снами, ни про Энди… Ни про то, как смотрит на урмановского мальчишку Тревизан… А у мальчишки, кстати, хорошие перспективы и есть очень забавное положение во вращении, не сразу такое придумаешь… Ну и ладно. У них будет целое утро. Он всё успеет.       Осторожно выбравшись из-под разомлевшего во сне Стефа, Джон спустился в кухню и по возможности бесшумно поставил в холодильник кастрюльку с карри. За окном уже не было чернильной темноты, дело шло к рассвету. Тихонько вернувшись в постель, он подоткнул край одеяла под ноги и умиротворённо закрыл глаза.       Он действительно чувствовал себя удивительно молодым, он не просто комплимент делал Стефану. Они любили сегодня друг друга так бесхитростно и чисто, так светло… Будто всему учились заново, будто забыли всё, что когда-то было с другими. И наслаждение случилось таким удивительно огромным, захватывающим и сияющим…       С этим рассветом у них начнётся новый отрезок жизни. Вместе. Плечом к плечу, спиной к спине. Рука в руке… Сентиментальные романтические мысли заставили уже засыпающего Джонни улыбнуться.       Очень хороший будет рассвет. И он собирался его бессовестно проспать.