Ne Me Quitte Pas

      — Джо, не надо в такой позиции кораблик делать! Программа хоть и лиричная, но мужская, а так получается очень девичий элемент! — Стефан приложил руки рупором ко рту, потому что на школьном катке Шампери акустики не было почти совсем, а Вейр был от него на противоположной стороне.        Джонни прервал прокат и подъехал ближе.        — Стеф, ну, может, посмотришь целиком хоть раз, а? Что ж ты мне докатать-то не даёшь! Может, всё вместе лучше выглядит?        — Джонни, пожалуйста, прости, но как бы оно ни выглядело, ты уже не тот ангелок! Ты в зеркало смотрись до того, как накрасишься! — возмутился Ламбьель. — Ты взрослый мужчина, у тебя поменялись пропорции тела, и эти женственные линии смотрятся чуждо, понимаешь?        — Ты хочешь сказать, что я толстый? — в свою очередь раскипятился Джон. — Что я уже не могу быть изящным? Да я вешу меньше тебя!        — Дело не в весе, хотя ты весишь больше…        — Что?!        — Ты активнее тренируешься, ничего удивительного, что у тебя больше мышечная масса! — пытался защищаться Стеф. — И я не про то! Твои пропорции — они мужские, понимаешь? Плечи, руки, посадка головы, ноги – всё! Прими это уже и начни с удовольствием использовать!        — С каким, блядь, удовольствием? Что принять? Что я, нахуй, старею?!        — Прекрати материться, тут дети везде! И вообще, все бы так старели! — Стефан примирительно поправил Джо непослушную прядь волос. — Хорошо, в одном ты прав: хоть раз надо посмотреть целиком. Я клянусь — ни слова не скажу, пока не докатаешь до финальной позы. Музыку поставить?        — Не надо, — оттаивая, буркнул Вейр, — смотри так. Может, и музыку какую присоветуешь, я не очень доволен тем, что есть…        Он выехал на стартовую точку и Стеф, приказав себе сосредоточиться, крепко закусил нижнюю губу…        Джон приехал к нему почти сразу после России, только слетал на пару дней в Штаты, чтобы принять там участие в каком-то телевизионном проекте. Поселился в той самой квартирке, что нашёл для него Ламбьель, и пребывал от неё в восторге, заявив, что оставит здесь половину вещей, чтобы не возить туда-сюда. Они весело отпраздновали новоселье, а Джонни обновил кухню, как-то быстро соорудив из обычных, вроде, продуктов вкусный и нарядный ужин. Стеф, счастливый, помогал, чем мог, бегал за винным уксусом в ближайший магазинчик, а потом они сидели и болтали, за весь вечер выпив всего половину бутылки настоящего портвейна, который Ламбьель всегда привозил из Португалии, потому что Джону нужно было тренировать программу к Medal Winners Open, а у Стефа с утра были занятия с самыми маленькими из учеников. Увидев, как Вейр, вновь перелетевший Атлантику, клюёт носом, Стефан ушёл, раздираемый противоречиями… Джо снова держал себя таким другом-другом, но, утомлённый и умиротворённый, был так бессовестно соблазнителен! И, чёрт побери, он действительно за прошедшие полгода как-то резко изменился: строже стал, серьёзней… мужественней, да! И нечего там вилять! Стефан, который частенько думал о Джонни, как о взбалмошном ребёнке, вдруг чётко ощутил, что Вейр старше. И даже не на год — на какие-то такие вещи, которых самому Стефу, по счастью, не довелось испытать… Он шёл по улочке Шампери, оглядываясь на окно мансарды, где очень скоро погас свет, и мучительно желал быть сейчас там, укрыть одеялом, согреть, прогнать плохие сны, или вовсе не дать им присниться… Но под ногами скрипнул морозный снежок и мысли по цепочке ассоциаций вернулись на неделю назад — в Петербург… Где он, восхищённый Жениным шоу вообще и Джоном-Каем в частности, опять не смог, не нашёл случая и решимости с Вейром поговорить. А ведь ехал с железобетонным намерением всё сказать, без утайки, понимая, что держится на волоске, особенно, когда Джо весело сообщил ему о своём «приключении». Ламбьель сам себе ужаснулся тогда: он и представить не мог, что ревнив! Настолько ревнив! Он думал, что ревновал Джонни к мужу, — как бы не так! То, что он испытывал, представляя «сероглазое приключение» в Москве, ни в какое сравнение не шло… У него всё буквально валилось из рук, не хватало воздуха, в груди щемило. Он даже к врачу сходил, тот сказал — переутомление. Ага… Стеф летел в Питер, чтобы признаться Джону в своём безумии — и будь что будет! Но… но там был Макс, и Джонни весело подмигивал и утаскивал танцевать Таню, чтобы оставить их вдвоём за столиком, а однажды пригласил её в Мариинку на балет, сказав, что мужики все мужланы и в тонком искусстве классического танца не понимают. И они с Траньковым уехали в отель… И Джо позвонил утром с весёлым возгласом: «Не благодари, Макс успел первым!» А на рождественской вечеринке после завершения питерских гастролей Стеф увидел Джона с тоненьким симпатичным парнем и понял, что это и есть то самое «приключение»… Он тогда мгновенно напился и почти не помнил, чем всё кончилось, помнил только, что не мог видеть, как бережно и надёжно обвивает рука Вейра худую спину с торчащими лопатками. Улетел в то же утро, поменял билет, соврав что-то Максу… Умирал до вчерашнего дня, когда Джон позвонил из Лозанны, чтобы встречали на вокзале в Шампери…        И вот перед ним невесомо пролетает любимый — словно не было всех этих лет… Он прекрасен, гибок и страстен, он стал осознаннее выбирать движения, его транзишены нетривиальны и элегантны, точен баланс, эффектны прыжки… Тридцать лет? Кому? Не смешите!        Джон опустился на колено и застыл в красивой позе, а потом встал и, толкнувшись правым зубцом, покатился к нему; Стефан вышел из-за бортика на лёд и, заложив вираж, обнял Вейра за талию.        — И всё-таки, mon cher, вынужден настаивать: не делай кораблик так, — с улыбкой произнёс он. — Сделай классику. У тебя охренительные линии в нём.        — Думаешь? — с сомнением протянул Джо. — А это не будет скучно? Может, в приседе?        — Не надо. — Стеф мягко кружил друга по катку. — Очень лирический рисунок программы, присед для неё грубоват. Классический самое то.        — А как вообще?        — Вот вращение предпоследнее, если сделать вот так? — и он, отпустив Джонни и слегка набрав скорость, показал.        — Ох ты! — обрадовался Джон и тут же повторил. — Как ты их выдумываешь! Это невероятно! В связке посмотри, ага!        Стеф умилённо наблюдал, как Джо вписывает в свой танец новое вращение, и это были минуты чистого счастья. Друг нередко просил совета по хореографии, но обычно это были видео по сети, а вот так, лицом к лицу, на одном льду он помогал ему всего несколько раз. Кататься рядом с Вейром Стефан любил до безумия. Ещё совсем юными, когда Стеф и не предполагал, что влюбится в друга, кататься с ним, разминаться, просто шалить, придумывать что-то было так замечательно! Джонни тогда впервые предложил попробовать сделать выброс, вспомнив свои навыки парника, и Стефан, в те времена совсем ещё тростиночка, сделал его — два оборота и чистый выезд. Друзья-соперники тогда охнули и зааплодировали, а им было весело… И сколько всего ещё впервые он делал с Джо… Вот только первый поцелуй был с другим… и первым любовником стал другой… Почему он не понял вовремя, что чувствует? Зачем позволил себе так запутать собственную жизнь?.. Вот он, тот, без кого себя уже толком и не вспомнить, — заканчивает фрагмент своего проката, улыбается, — и больше ничего не надо…       Ламбьель встряхнул головой, возвращаясь к насущному:        — Вот, видишь, из этого вращения легче переход сделать, и позиция оригинальная, я специально для тебя изобрёл. Что скажешь?        — Стефан! — Джон подъехал вплотную и, схватив друга в охапку, закружил. — Я просто в шоке! И в восторге! Я теперь всегда буду тебе показывать новые программы! Об оплате как-нибудь договоримся, свои же люди, да?        Стеф, хохоча, обхватил его руками за шею и висел в крепком объятии, стараясь не смотреть на пунцовые манящие губы, улыбчивые и мягкие, и так близко…        —  Ой, Джо, непременно договоримся! Я ведь тоже могу тебе показывать свои программы! Мне… ой, щекотно, пусти! Мне… а-а-а, Джо, не могу! Пусти! — Задыхаясь от смеха, он наконец вырвался из рук веселящегося Вейра и упал в изнеможении на лёд. — Джонни, ну, ты ж знаешь, как я боюсь щекотки! Зачем ты!        — Никак не думал, что и на спине тоже, — хмыкнул тот, грациозно вытягиваясь рядом. — Так что там тебе? Ты не договорил.        — А, ну, мне очень нравятся твои находки в хореографии, да! — остужая на льду ладони и прикладывая их к щекам, воскликнул Стефан. — Так что будем производить взаимозачёты.        — Ах, какой ты теперь экономически грамотный! — хихикнул Джон, и в этот момент в кармане у Стефа запел телефон.        — Алло! — беспечно поднёс он к уху трубку.        — Привет. Не очень занят?        Голос Макса взметнул Ламбьеля со льда и покрыл испариной спину. Джон тоже неторопливо принял сидячее положение и с интересом стал за ним наблюдать.        — Привет, — стараясь говорить легко и в то же время спокойно, Стеф ощущал страшную неловкость от присутствия Джо. Он вообще теперь с Джо о Максиме говорить не мог, умирая со стыда перед самим собой. — Не очень. Помогаю Джонни с постановкой. Как у тебя дела?        — Джонни тоже привет! Я завтра буду в Мюнхене. Последняя контрольная консультация. Надеюсь, разрешат тренироваться. Хотел увидеться… Не сможешь?        Что-то было в голосе Транькова, от чего у Стефана встопорщились волоски на руках — он это увидел и обомлел. Вейр не сводил с него пристального взгляда.        — Сколько ты там будешь? — слегка откашлявшись, спросил он Макса. — И потом, разве вы не приедете в Цюрих, вы же в программе, или ты ещё не можешь?        — Вот завтра и выясню, — всё тем же странным голосом отозвался Максим. — Но мне поговорить бы с тобой, а в Цюрих я ведь не один приеду… В клинику я на два дня… Так как?        — Чёрт, — растерянно пробормотал Стеф, — у меня завтра две группы подряд… Я и так давно с ними не занимался…        — Понимаю… — Максим сказал это так, что у Стефа физически заболело сердце.        — Стефан, — громко и решительно, чтобы было, видимо, и Максу слышно, заявил Джонни, одновременно показывая кулак, — я могу вместо тебя провести завтра занятия с твоими ребятами. Мастер-класс от Джонни Вейра, всё такое. Заодно познакомлюсь, почему не сейчас, раз такой случай. Езжай, куда нужно, и ни о чём не переживай! Зачем ещё нужны друзья, в конце концов!        На протяжении всей этой тирады он делал страшные глаза, грозил кулаком и показывал, что сворачивает кому-то шею, а потом ткнул пальцем в Стефов айфон и одними губами проговорил: «Обещай немедленно!»        — Вот тут Джон говорит, что подменит меня на один день, — медленно, ощущая страшную тяжесть ситуации, проговорил Ламбьель в трубку, — и я, конечно, приеду… Да… Извини, просто дети, я ещё не привык…        — Стеф, это ты извини, — привычно-виновато отозвался Траньков. — Мне действительно очень нужно поговорить, а то я бы не дёргал тебя, ты же знаешь. Всё, не пристаю! До завтра! Джону спасибо!        Связь оборвалась и Стефан, устало опустив руку с телефоном, уставился на Вейра, который уже поднялся на ноги и протягивал ему руку, чтобы помочь встать.        — Вот это что сейчас было, а? — отряхивая со штанов снежок, тихо спросил Стефан.        — Вот и мне интересно, — совершенно серьёзно ответил Джо. — Ты что, действительно, не поехал бы, если б я не вызвался тебя заменить?        — Скорее всего, нет…        — Ламбьель, ты не был таким жестоким, я же помню…        — Я не жестокий! — вскинулся Стеф. Господи, сколько слов ему захотелось немедленно высказать Джону! Сколько всего объяснить, сколько вывалить признаний и упрёков! — Джонни… Я… — Слова, так и не сорвавшись, умерли на губах под укоризненным взглядом Джо.        — Вот и хорошо, если так, — вполголоса произнёс Вейр. — Поезжай. Он стоит того, чтобы … Короче, он того стоит… ***        Дорогу до Мюнхена Стеф не заметил. Он сел в поезд поздно ночью и почти сразу уснул, словно спрятался от мыслей и предчувствий. А когда проснулся, то не мог сосредоточиться ни на чём из-за мучительной раздвоенности, в которой существовал уже который месяц. Его то накрывало сильней, то чуть отпускало, но никогда не оставляло совсем.       Он отчаянно жалел, что не остался в Шампери, с Джонни, что опять не сказал ему ничего, хотя для этого был отличный момент, когда, заметив сверкнувший на руке друга браслет, он застенчиво спросил, понравился ли подарок. «Ещё бы нет! — засмеялся Джо. — Твой вкус безупречен, как всегда. И гравировка, к счастью, неброская, а то шуточек не оберёшься!» Вот тут бы ему и признаться, но, уже набрав воздуха, он вдруг испугался невесть чего, даже зацепился зубцом за лёд и чуть не упал… Джон упорхнул, хохоча… А потом практически силой отправил его в Германию. На свидание. Думая, что делает друга счастливым…        И вторая половина существа Стефана действительно была счастлива болезненным, горьким счастьем предстоящей встречи, потому что Максим был таким… таким… Потому что был нужен, необходим, желанен… Потому что Стеф его тоже любил. Хотел. Очень хотел. При одной мысли тело начинало жить своей жизнью: оно помнило… Ламбьеля кидало в жар, и он закрывал ладонями лицо, сдерживая стон. Он не мог ничего поделать сейчас, утешал он себя. У Макса что-то случилось, а Джо всегда готов прийти на помощь… И ему остаётся только сделать, как они просят. А потом он во всём разберётся. И всё решит. Всё-всё. Окончательно… ***        — Спасибо тебе, Стефан… Я… мне так стыдно… и так хорошо…        Они сидели вдвоём в укромном углу ресторанчика, плотно ужинали, потому что обед, о котором мечтал Ламбьель по дороге к Максу в гостиницу, был мгновенно забыт, стоило переступить порог номера… И сейчас, глядя в подёрнутые поволокой страстных воспоминаний синие глаза, Стеф содрогался от осознания своей слабости, своей физической зависимости от этого мужчины, задыхаясь в объятиях которого, помимо воли думал о другом, и всё же не мог, не имел сил остановиться… Ощутив, что к щекам прилила краска, он смутился ещё сильней и, чтобы как-то переключиться, спросил:        — Опять стыдно? Не надоело ещё? Теперь за что?        — Я всегда нарушаю твои планы и графики, — робко погладил его запястье Максим. — Как ты до сих пор не послал меня… я ходячая проблема, всю жизнь, блин…        — Ну, раз не послал, значит, я не против. — Стеф накрыл его ладонь свободной рукой. — Мне тоже хорошо… — Лицо предательски горело. А ведь он даже не лгал. Он вообще никогда Транькову не лгал. Просто не говорил всего…        Максим в свою очередь положил другую руку поверх его, осторожно сжимая пальцы. Ламбьель вдруг залюбовался формой его кистей и запястий — скульптурных, сильных, но выразительных, артистичных. Два часа назад он умирал в этих руках… они делали такие вещи… Сладкий спазм возбуждения стёк по позвоночнику и опасно затаился. Стеф закрыл глаза, сдерживая вздох. Наверное, Крис прав, он просто шлюха… Господи, что делать…        — Ты будешь что-нибудь ещё, или закажем кофе? Может, глинтвейн? Или у тебя режим? — заботливо произнёс Макс. — Ты же на MWO собираешься, да?        — Собираюсь, — кивнул Стефан, медленно открывая глаза, — но кружку глинтвейна позволить себе могу. Давай, зима всё-таки… самое время…        Максим с видимым усилием убрал руки и подозвал официанта. Стеф, всё ещё вздрагивая, отвернулся к небольшому окну, за которым не было видно ничего, кроме редких хлопьев снега, подлетавших к самому стеклу. Стемнело, а он и не заметил…        От пряного горячего аромата стало как-то спокойней, хорошо, что напиток принесли так быстро. Это было что-то земное, материальное, знакомое и понятное. На это можно было опереться, оттолкнуться, как на льду перед прыжком…        — А зачем, собственно, ты позвал, а? — отхлебнув маленький глоток, чтобы не обжечься, сказал Стефан. – Я, конечно, тоже соскучился, но… это на тебя не похоже.        Не услышав ни слова в ответ, он поднял взгляд и похолодел: от счастливого, чуть смущённого, сияющего любовью Макса не осталось ни следа. Напротив сидел потерянный поникший человек с потухшим взглядом, в котором Стефу померещилась боль. Не острая, не кинжальная — застарелая, привычная, хроническая боль… Очень медленно он спрятал руки под стол и изо всех сил сжал кулаки. Господи, взмолился он мысленно, только пусть с ним ничего непоправимого! Он же ни в чём не виноват! Это всё я, господи, это всё я…        Наконец, Траньков поглубже вздохнул и почти прошептал:        — Я не знаю, что ты теперь сделаешь, что подумаешь обо мне, но я должен был сначала с тобой поговорить. Как представлю, что ты прочитал бы в новостях, или в твиттере у кого-то… Аж мутит… — Он глотнул из бокала горячего вина и закашлялся. Стеф молча ждал, вонзая в ладони ногти. — Стеф… Почему ты не бросил меня, а? От меня же тебе только одна головная боль и никакой радости! — В огромных глазах вдруг встала пелена слёз, но голос был ровный и горький. — Я никогда не смогу быть с тобой совсем, как ни хотел бы… как бы ни мечтал…        — Макс, — хрипло перебил его Ламбьель, — я это знаю, ты это знаешь. Мы всегда знали. Нас это не останавливало. Что случилось теперь? Что изменилось?        — Всё. — Взгляд Максима лихорадочно скользил по лицу Стефана, словно сканируя, копируя, сохраняя на всех мыслимых носителях информации. — Я женюсь на Татьяне.        Сознание Стефа вновь раскололось. Внезапная боль и обида с одной стороны — и облегчение с другой. Холодок потери и ревность, но и радостное чувство освобождения, припудренное пыльцой стыда… Он зажмурился, чтобы собраться в единое целое…        — Мне это непросто далось… это решение… — Голос Макса был совершенно лишён эмоций. — Вокруг меня всё так сложили… другие люди… родные, друзья… поклонники… федерация… Мне некуда деться. Мне так мягко намекнули, что, мол, все заждались… Что сказку следует дописывать. Что не нужно давать повода к лишним разговорам и домыслам. Что первая пара страны — это первая пара страны, и на мне лежит очень большая ответственность… и бла-бла-бла… — Он ещё отпил глинтвейна, рассеянно выплюнув попавшуюся гвоздичку, и неожиданно прошептал: — Скажи что-нибудь, пожалуйста…        Стефан обеими руками обхватил толстостенную кружку, с внезапным удовольствием ощутив, какая она горячая, и какие, оказывается, у него холодные руки… Сделав несколько медленных глотков, он поставил её на стол и тихо, не поднимая глаз, проговорил:        — Это не для ресторана разговор. Пойдём отсюда, ладно?        На улице шёл снег. Несильный, мягкий, крупными хлопьями, кружился на слабом ветерке, словно боялся лечь на землю, словно понимал, что там — конец… Они неспеша шагали рядом по гибнущему белому воинству, оставляя позади двойную цепочку следов. Стеф обратил на неё внимание, когда нагнулся за оброненной перчаткой, подумав мимолётно, что не помнит, когда они вот так шли рядом только вдвоём… И, возможно, больше никогда не пройдут… Странное, никогда раньше не испытанное чувство светлой грусти наполнило его, но сожаления не было. Только нежная печаль, такая же чистая, как ещё не упавший на землю снег… Он догнал ушедшего вперёд Максима, и они, всё так же молча, вошли в гостиницу.        В номере никому даже не пришло в голову включить лампы. Отсветы фонарей с улицы позволяли ориентироваться, не всматриваясь в детали, и Стефан, сняв верхнюю одежду, уселся на диван. Макс, повозившись с высокими зимними кроссовками, тихо устроился рядом, но не близко, и Стеф понял — считает себя не вправе, чувствует виноватым… Острое чувство жалости и нежности вспыхнуло в груди. Всё запуталось ещё больше, а ведь, казалось, что разрешилось…        — Ты уже сделал предложение? — наконец нарушил он молчание.        — Официально нет, мы просто обсудили это на новый год… Но Танька проболталась Ксю с Федькой, и слухи пошли моментально, — печально отозвался Максим.        — Она тебя любит, — полушепотом заметил Стеф.        — Это и плохо, — едва слышно отозвался Траньков. — Ей будет недостаточно формальностей…        — Ты совсем не любишь её?        — Господи, да я её обожаю! Как друга, как сестру, как партнёра самого лучшего в мире! Я за неё горло перегрызу любому! Но, блядь, Стеф, я её не хочу! — Голос Макса приобрёл истерические нотки и Ламбьель, не выдержав, крепко прижал его к себе. Тот, в свою очередь обхватив его за талию, уткнулся лицом в плечо и глухо добавил: — Я хочу тебя… Я тебя люблю…        Сердце у Стефана провалилось куда-то и некоторое время, похоже, не билось. Впервые между ними прозвучало это слово. Вслух, определённо и чётко. Оба никогда не говорили о любви, безмолвно согласившись на это, готовые к тому, что любовь – то, что они не должны, не могут позволить себе. Потому что им нельзя. Потому что… потому… что… И неважно, что в каждом вздохе и взгляде читали оба; неважно, что кричали тела дрожью и трепетом прикосновений; неважно, что звук имени взрывался внутри тоской и восторгом… Неважно всё, потому что — нельзя. Но вот сейчас, на краю отчаяния, Макс решил, что можно, потому что если не сейчас, то когда? «Джонни, — позвал мысленно Стеф, — зачем ты меня сюда послал? Мне так больно, Джо… Я ведь должен сказать ему… но я не могу! И ответить не могу! Господи, воля твоя…»        — Максим, — собравшись с духом, пробормотал Стефан, — мы же знали, что рано или поздно… будет нужно…        Макс прижался к нему ещё крепче, так что стало трудно дышать, и ничего не ответил, неожиданно припадая к шее нерешительными, но до головокружения горячими губами. Стеф обессиленно закрыл глаза…        Траньков ласкал его, медленно раздевая, целовал лицо и губы, и по некоторым признакам Стефан чувствовал, что тот хочет сегодня отдаваться — без условий, до самого конца. Это тело, всегда такое гордое и строптивое, льнуло к его рукам, беззаветно покоряясь и тая, губы жадно впивали его дыхание, язык умело находил самые чувствительные точки. Ламбьель некоторое время держался, цепляясь за ускользающий рассудок, который вопил о необходимости немедленно остановиться, раз уж так всё складывается, воспользоваться… прекратить всё… всё рассказать… расстаться… остановиться… остановиться…        Остановиться он не смог. Когда Максим, уже совершенно обнажённый, вдруг опять сполз с дивана на пол и уткнулся в его колени лицом, страсть ошпарила изнутри каждый нерв, и Стефан, с рычанием вскочив, содрал с себя оставшуюся одежду, прижал любовника грудью к диванным подушкам и, нависнув над ним, принялся покрывать поцелуями шею, плечи, лопатки в сводящей с ума татухе, гибкую спину, плавно сбегающую к узкой пояснице… Умопомрачительное тело отзывалось на каждое касание, извивалось, подставлялось… И Стеф потерял контроль. Над ситуацией и над собой. Не сейчас, мелькнуло в мыслях, пусть не сейчас!        Диван. Ковёр. Снова диван. Постель. Душ. Снова постель. Стеф мимоходом удивлялся такому марафону, ведь им обоим не по восемнадцать лет. Но Макс вновь и вновь откровенно просил продолжения — безмолвными движениями, дыханием, стонами, и у Стефана вновь и вновь зашкаливало бешеное желание, ещё усиливаясь от неопределённости и двусмысленности положения. И — чёрт возьми! — как же он любил трахать Макса! Это бывало между ними не слишком часто, но выносило напрочь все мозги. Как умел открыться, довериться этот парень! Как ничего не оставлял на потом, отдаваясь до предела и переходя за предел! Как заставлял раствориться в себе, забыть обо всём! Боже, что делать…        Вожделение, потеряв, наконец, остроту, превратилось в томную страсть, и Ламбьель, медленно, со стонами, дыша, любовался запрокинутым на подушках лицом, в испарине и слезах, с выражением такого экстаза, что, будь это два часа назад, Стеф кончил бы, лишь взглянув. Он двигался в плавном ритме, одной рукой отводя в сторону Максово колено, другой гладя татуированную голень, лежащую на его плече. Максим настолько терял себя в этот вечер, что всё время переходил на русский язык, так что порой Стефан понимал только своё имя и исступлённое «да!» Вот и сейчас с распухших от яростных поцелуев губ срывались безотчётные «да-да-да», мокрые ресницы дрожали, полуприкрыв помутившиеся от наслаждения глаза, руки беспомощно сминали простыни, иногда пытались ласкать себя и Стефа, но снова падали в изнеможённом жесте, от которого у Ламбьеля раз за разом перехватывало дыхание. «Ах…» — вдруг выдохнул Макс, изгибаясь и глубже погружая Стефана в себя. Стеф зарычал, стремительно взмывая к собственному пику, и ускорился, не сводя глаз с нереально красивого в этот миг лица. «Блядь, да!» — судорожно забившись под ним, вскрикнул Максим, закусив губы, а потом приоткрыл их, словно для поцелуя… так, как порой делал Джонни, задумавшись о чём-то своём… Ламбьель закричал, захлёстнутый оргазмом, снова раскроившим сознание, вывернувшим душу… Что он наделал опять… Увяз ещё прочнее…        С трудом добравшись до ванной, он ополоснулся и вернулся в комнату с влажным тёплым полотенцем. Максим, обычно не терпевший таких вольностей, послушно позволил себя обтереть, а потом свернулся клубком в объятиях Стефана, благодарно поглаживая кончиками пальцев обвившие его руки.        — Ты помнишь наш первый раз? — тихо спросил Макс, когда у обоих наконец перестал частить пульс.        Стеф промолчал. Вопрос не требовал ответа.        — Ты тогда дал мне решить самому… выбрать самому… Ты не давил, не ставил условий. Ты и потом не ставил мне никаких условий, — полушепотом, будто самому себе, продолжал Траньков. — И я принимал это, как должное, не думая, чего это стоит тебе, от чего ты отказываешься, чем жертвуешь, как живёшь… И теперь я чувствую себя… предателем, что ли… Я знаю, мы ничего друг другу не обещали, но… Ты вот с Крисом расстался. А я теперь так… стыдно ужасно… Что мне делать, Стеф?        — Ты ни в чём не виноват, Макс, — вполголоса проговорил в растрёпанный затылок Стефан. — Просто этот момент настал быстрей, чем мы, может быть, надеялись. Всё, что я делал, я делал сознательно и добровольно, ты ведь тоже никаких условий не ставил. И, кстати, с Крисом я расстался не из-за тебя.        Только договорив эти слова до конца, Ламбьель осознал, КАК это прозвучало, и обмер, но Макс, к счастью, воспринял их по-своему.        — Вы поссорились?        — Мы даже не ссорились, просто… — Стеф перевёл дыхание. — Наши отношения уже не существовали. Мы оказались настолько далёкими и чужими… Так что, не вешай на себя лишних проблем.        — Стеф… я не могу тебя потерять, — чуть слышно выдохнул вдруг Макс.        — Ну, ты ещё не женат, — попытался улыбнуться всё ещё испуганный Стефан. — Давай решать вопросы по очереди. Сейчас твоё плечо. Ты сможешь в Цюрихе катать?        — Да. Шнейдер сказал, что всё отлично, только высокие поддержки пока нельзя, остальное пожалуйста. Можно, я с тобой на пару дней поеду? Посмотрю твою школу и покатаюсь на твоём льду? — В интонациях тихого шепота была безумная мечта, но потом он сам себя перебил: — Ой, что я несу! Тебе же в Японию! Мозги вообще кипят, прости…        И Стеф, не до конца отдавая себе отчёт, вдруг весело сказал:        — На хрен MWO, поехали со мной, правда! Что я в этой Японии не видел! А сейчас спи, утро скоро, у меня глаза слипаются уже.        Макс, счастливо вздохнув, очень быстро уснул, а Стефан лежал без сна ещё долго. Он не понимал, что он делает сейчас, почему снова шагает в эту пропасть, почему вновь своими руками отдаляет себя от Джо… Только чувствовал, что иначе пока не может. Они все не готовы всё перевернуть — ни Джонни, ни Макс, ни он сам. Потихоньку выбравшись из постели, он взглянул на таймер в телефоне: семь тридцать, Вейр наверняка уже встал и готовит завтрак… Нежно и горько улыбаясь, он набрал его номер.        — La nuit a été bonne?* — раздался в трубке весёлый голос. — Уже не спишь или ещё? Я так понимаю, мы встретимся только в Японии, потому что у меня самолёт через семь часов.        — La nuit était étrange**, — тихо ответил Стеф, боясь разбудить Максима. — Джо, ты только не ругайся и не считай, что я спятил, но я не поеду. Я снимаюсь с этого турнира. Желаю тебе удачи на нём, и знаешь что — насчёт музыки… Попробуй взять Аве Мария. Только на французском языке. Сейчас я тебе ссылку кину. Целую тебя. Удачи, до встречи!        И, прежде чем ошарашенный Вейр успел хоть что-то сказать, Стефан прервал соединение, быстро отправил сообщение и выключил айфон. И снова устроился возле сладко сопящего Макса.        И наконец тоже провалился в тяжёлый сон.