Ne Me Quitte Pas

      Самолёт уже давно плыл над Атлантикой, а Таня уснуть так и не могла. Полулёжа в кресле, закрывала глаза, но снова открывала и смотрела, повернув голову, на Максима. Тот спал. В самом начале полёта, ещё над Европой, делал вид, а потом вправду уснул, как-то уютно свернувшись в комфортабельном кресле первого класса. И она уже несколько часов следила, как по любимому лицу скользят тени снов. Хороших, видно, не было совсем…        Как она обрадовалась, глупая, когда он согласился публично подтвердить, что они пара не только на льду! Как была счастлива, когда всему миру сказал, что сделал ей предложение, что они выбирают время свадьбы… Как на них посыпались тогда поздравления, пожелания, предположения, улыбки и комплименты… Как он нежно брал за руку, обнимал за талию, улыбался и опускал ресницы… для корреспондентов, фанатов, тренеров… даже для родителей. А дома всё было по-прежнему: ровное «да, Танюша, нет, Танюша, с добрым утром, Танюша, спокойной ночи, Танюша». И спал он по-прежнему в другой комнате. И смотрел спокойным братским взглядом, как всегда… Она успокаивала себя, что всё наладится, когда он свыкнется с этой новой реальностью их жизни, и почти поверила, что всё так и будет, когда они поехали в Швейцарию на Art On Ice, и катались там, наконец, и он так наслаждался каждым мигом на льду, что даже с Ламбьелем общался совершенно дружески-нейтрально, но потом… О господи, она сто раз пожалела, что на это пошла!        Потому что потом, на прогулках по Монтрё в компании коллег-фигуристов, на лыжах в заснеженном Якобсхорне, на туманных набережных Невшателя Максим словно сошёл с ума… Весь день он вёл себя так, будто вправду в неё влюблён: держал за руку, прикасался, покупал цветы и милые пустяки на память, заботливо прикрывал своим телом от февральского ветра, резковатого даже в уютной Швейцарии, говорил нежности… Только слишком громко говорил, слишком напоказ обнимал, слишком много советовался с приятелями, какой сувенир ей больше понравится. А ещё он её всё время фотографировал. Вместе со Стефаном. Прямо просил: «Танечка, встаньте со Стефом вот тут, вид волшебный! Стеф, обними Танюшу, она замёрзла, а я вас запечатлею! Танюх, поцелуй Стефана, это он посоветовал именно эти перчатки, клёвые, да? Улыбочку!» А вечером, переодевшись и приняв душ, он тихо выскальзывал из номера и пропадал на всю ночь… Возвращался часов в семь утра, опять принимал душ… Падал в постель, засыпал каменным сном, почти не шевелился. Когда она в первый раз попробовала с ним об этом поговорить, он мраморно побледнел и, прижав палец к её губам, прошептал: «Тсссс…» И её счастье окончательно рассыпалось мириадом колючих песчинок. А ещё он начал выкладывать их фотки в инстаграмм. С подписями… От первой же, чего-то типа «рука-в-руке-навеки-вместе», её просто передёрнуло. Зачем ты так! — хотелось ей закричать. — Не надо! Не унижай нас обоих ещё больше! Потому что и так край! Ещё немного — и сорвёмся… Но она молчала, встречая его спокойный братский взгляд, слыша ровный голос: «Да, Танюша, конечно, Танюша…»        На тренировках он пахал, как раб на галерах, хотя никакой причины так торопиться не было. Вечерами скрипел зубами от боли в плече, спал в какой-то повязке и только на спине или левом боку. На её тревожные вопросы отшучивался: «Ржавчину полирую». В конце концов, Нина Михайловна строго-настрого заявила, что ему нужно просто нормально отдохнуть: без врачей, без тренеров, проветрить мозги и разогнать кровь. «Тогда придётся за границу, — не стал возражать Максим. — Здесь в покое не оставят». Как-то очень быстро он заказал путёвки в турагентстве, ловко оформил все документы и поставил её перед фактом: «Собирай чемодан, Танюша, мы завтра вечером летим в Мексику».        И теперь она не сводила глаз с его лица, усталого и грустного даже во сне. Иногда он чуть сильнее хмурил брови, порой вздыхал, да так жалобно, будто снилось ему что-то очень горестное. Таня не верила, что всё наяву, что почти две недели они будут вдвоём, там, где их не знает ни одна живая душа, где всем они абсолютно безразличны… То есть, интересны, так же, как любой другой турист — источник заработка для местных жителей. Она очень надеялась, что новые впечатления помогут им по-новому открыть друг друга, оставить за спиной лишнее, отодвинуть преграды… Она радовалась. А он, видимо, нет… Что же, ей оставалось только ждать. У неё на пальце теперь кольцо, и статус невесты она получила. А сердце он ей и не обещал. Только руку… Глаза невольно вновь наполнились слезами, она запрокинула голову, чтобы не позволить им скатиться. В этот момент Максим плотней укрылся пледом и невнятно пробормотал: «В Канкуне, да… да…» И она зажмурилась, а слёзы, словно того и ждали, безудержно побежали по щекам…        Отель в Канкуне был прекрасен. Правда, окна выходили не на берег, а на зелёные чащи тропической растительности, но это было даже лучше, потому что Максиму не нравилось, когда в окно утром ярко светит солнце. Закат — другое дело, вечерний свет он любил. Таня раздвинула портьеры и впустила в широкие окна золотисто-розовые лучи. Солнце садилось. Завтра начнутся их каникулы. Они помолвлены… Она — невеста… Распахнув дверь на лоджию, она вышла туда и глубоко вдохнула странные запахи чужой земли, пряные, экзотические, будоражащие… Зыбкое предчувствие возникло внутри: словно предупреждая о чём-то важном, тихо тренькнул бубенчик. Такое бывало с ней нечасто, и сулило трудные, но хорошие события. Облокотившись на высокий парапет, она любовалась закатным небом, меняющим краски прямо на глазах, когда почувствовала его за спиной.        — Красиво, — сказал он, помолчав. — Даже не верится, что февраль.        — Ну, март уже скоро, — тихо ответила она. — Зато не жарко. И не холодно. Благодать…        Он стоял позади, не приближаясь, не дотрагиваясь. Таня не оборачивалась. Она и так знала, что смотрит он в небо, и в синих огромных глазах тоска… Господи, она отдала бы всё на свете, лишь бы он так не мучился! Но ей больше нечего отдать… Всё уже у него. Всё до последней пылинки…        — Пойдём ужинать? — спросила она через некоторое время. — Я так самолётную еду не люблю…        — Да, я тоже голодный. В какой ресторан пойдём? Может, для начала, не слишком экстремальный, как думаешь? — В его голосе было странное нетерпение, от которого у Тани вновь звякнуло внутри. — А с утра начнём оттягиваться, да?        — Да, давай! — она развернулась к нему и взглянула в его лицо, невозможно красивое в этих гаснущих лучах. На миг ей отчаянно захотелось прижаться к нему, обхватить изо всех сил, целовать, забраться пальцами под рубашку, гладить, ласкать, заставить забыть… заставить… о, нет! Только не так… только не с ним… — Давай сразу пойдём, так хочется есть! Нас ведь не выгонят из ресторана, если мы не примем душ, как полагаешь?        — Что? — вернулся в реальность Максим. – А, пусть только попробуют! Меня из ресторана сейчас можно будет только вынести, и только с полным подносом жратвы! Думаю, далеко не пойдём, тут, в отеле, должен быть европейский ресторан. Айда как есть! Мы вполне прилично одеты, от Боско, блин! А ты даже накрашена!        После ужина они немного прошлись вокруг отеля и даже прогулялись до пляжа. Океан шумел мощно и размеренно, словно работал исполинский неведомый агрегат, отлаженный, как часы, и непостижимый. Таня старалась не думать ни о чём и просто жить в каждый данный момент, и это у неё, на удивление, получалось. Они болтали, прямо как прежде, когда ещё только в пару встали, по-приятельски. Вспоминали Цюрих и Лозанну, шоу, Олимпиаду, сплетничали о друзьях, обсуждали программные идеи, планы тренировок, и ни словом не упоминали о планах личных. Макс будто забыл об этом напрочь, и она инстинктивно поддалась его настрою и тоже погрузилась в поток дружеской лёгкой нежности. Они сидели на песке, глядя, как из-за горизонта поднимается почти полная луна, как серебрящаяся дорожка ложится на бескрайнюю водную гладь, и свет такой яркий, что на небе видны только самые крупные звёзды.        Постепенно разговор сошёл на нет, и они просто смотрели и слушали, впитывая покой и негу тропической ночи. Таня чувствовала рядом его плечо, то самое, правое, которое до сих пор не просто беспокоило его, а откровенно терзало сильными болями, но не рисковала даже погладить, хотя очень хотела коснуться губами. Она ни на секунду не забывала ту тренировку, с которой его увезла скорая… Тихонько откинувшись на локти, она смотрела сбоку на его профиль, и вновь думала, что он самый красивый мужчина, какого она вообще встречала когда-нибудь… Вдруг, будто почувствовав её взгляд, Максим обернулся к ней с мягкой улыбкой и встал, протягивая руку.        — Пойдём спать, жар-птица, в Москве уже утро. А то проспим наше завтра!        Эта фраза прозвучала так странно, что Таня засомневалась даже, правильно ли услышала, но послушно схватилась за родную надёжную ладонь.        — Не проспим! — уверенно и весело сказала она, стряхивая с брючек песок. — Я будильник поставлю!        Вновь пересмеиваясь, они вернулись в свой номер, и Татьяна только теперь заметила, что в нём две спальни. Её чемодан одиноко стоял возле роскошной широченной кровати. Макс чмокнул её в макушку и скрылся за дверью второй комнаты, откуда вскоре послышался шум льющейся воды. Совершенно сникшая, Таня заглянула туда: комната была скромней, меньше и проще, на полу лежал открытый чемодан, из которого Максим, видно, достал свежее бельё. Вместо кровати стояла софа, тоже широкая, но довольно строгая. Прямо на ней лежала рамка с фотографией, которую он, скорее всего, предполагал поставить на столик. Таня как зачарованная подошла и взяла её в руки…        Это было фото с афтепати в Цюрихе. На фотографии она в вечернем блестящем платье, улыбается и лукаво подмигивает, прижимаясь спиной к груди Ламбьеля, который смотрит в объектив из-за её спины. Она помнила этот момент: Макс, как обычно, поймал их и заставил позировать. Она помнила тепло руки Стефа, обхватившей её талию, помнила, как его дыхание щекотало ей висок, помнила запах его духов… Она только не знала, каким было его лицо… к счастью… Но теперь она увидела…        Осторожно положив рамку на место, она постаралась неслышно выйти из комнаты. Потом она тоже открыла свой чемодан, вытащила бельё, косметику, купальник и пляжное платье… Стоя под душем, она призналась себе, что вернулась туда, откуда начинала. И ничего не поделать. Потому что это снова её выбор.        Утром, после лёгкого завтрака, в основном состоявшего из фруктов, было решено идти на пляж. Солнце грело так ласково, прибой шелестел так напевно… Таня лежала в шезлонге и пыталась не думать ни о чём, кроме красивого загара, который обещали эти яркие, но не жгучие лучи. Максим на своём шезлонге сидел верхом, копаясь в смартфоне, а потом поднялся и со словами «пойду поброжу» отправился ближе к кромке воды и дальше по берегу, неожиданно полупустому, хотя сезон был самый шикарный. Она перевернулась с живота на спину и закрыла глаза… Интересно, когда-нибудь ему захочется остаться с ней, а не искать свежих впечатлений… Ну почему всё так…        Лениво намазываясь маслом для загара, она думала, что вот есть же везучие люди, катаются вместе, а любят других, и никому не приходит в голову, что они прямо вот обязаны быть парой. Вон, Бестемьянова с Букиным — никогда ни единого намёка! Или Навка с Костомаровым… Тотьмянина с Марининым… Счастливчики! А тут хоть кричи… Ну, не любит он её, господи боже, что же ей — костьми лечь? Да, её любви хватило бы на двоих, вот только у него другая любовь… И ей не соперничать там… вот уж нет… Зачем согласилась она на это, ну зачем? Что бы случилось, если бы они отказались? Ну, чего такого страшного?.. Это Макс, бедный, уже столько натерпелся от федерации, что сопротивляться не смог. А она могла бы отказаться! Ради него! Знала же, знала всё! Вот получай теперь, Тати, лги, притворяйся, мучай его… Вздохнув, она вновь улеглась на шезлонге и сквозь тёмные очки уставилась в густую синеву небес. И почему она только сейчас подумала о такой возможности? Ведь он был бы ей благодарен… Но ей так хотелось побыть «его», получить хоть капельку «права»… Господи, как же она попалась! Ловушка захлопнулась. И выхода она не видела. Вообще…        Под эти грустные мысли и ритмичный шум волн она незаметно задремала, а проснулась от голоса Максима, весёлого и счастливого. Счастливого? Она распахнула глаза и рывком села, пытаясь прийти в себя.        — Ну, ты не обгорела, соня? — Глаза Транькова сияли. — Смотри, а то просидишь в номере весь отпуск. Глянь-ка, кого я тут на пляже нашёл!        Из-за спины его, незаметный до этой минуты, выступил Ламбьель, слегка подрумяненный солнцем и неожиданно смущённо опускавший глаза. Таня улыбнулась ему и подумала, что зря полагала, будто у неё всё плохо. Потому что всё было ещё ничего, а вот теперь наступил окончательный крах…        — Стеф! Вот здорово! Теперь будет ещё веселей! — Она встала с шезлонга и обняла его почти с искренним облегчением. Потому что у Максима был счастливый голос и взгляд… Потому что она была счастлива его счастьем… Потому что вновь стала просто другом и партнёршей… Чёрт, зачем она так любит его? Почему не может плюнуть и успокоиться? — Ладно, пойду окунусь, а то и правда жарко становится, — добавила она, бросила на полотенце солнцезащитные Bvlgari и, расправив плечи, на которые словно всей своей тяжестью упало горячее небо, неторопливо пошла к воде.        Дальше всё было, как всегда. Здесь, в другом полушарии, Максу не нужно было притворяться влюблённым женихом, он был с Татьяной ласков, заботлив и весел, правда, порой просил Ламбьеля фотографировать их вдвоём, и тогда чуть напрягался, играя роль — она чувствовала… А её и Стефа по-прежнему снимал во всех видах и ракурсах… Несколько раз просил сделать кадры их вместе, и Таня послушно делала. Макс забирал у неё из рук камеру, что-то тасовал там в памяти, благодарил…        Они отдыхали и развлекались — этого не отнять. Плайя-де Кармен, Соба, Юкатан с древними развалинами, велопрогулки… Ресторанчики с местной кухней, роскошные фрукты, забавные и удивительные индейские изделия… Белые пляжи с мелким песком и океан, вечный, великолепный, равнодушный… Дни летели один за другим, весёлые, интересные, полные впечатлений и смеха. Только ночью в номере она всегда оставалась одна… А на Восьмое марта Максим подарил ей день в изумительном СПА, оставил там и испарился… Вечером они втроём пошли в клуб, и танцевал с ней там Стефан, а Траньков сидел за столиком и пил текилу.        Ламбьель умел танцевать и, кстати, умел обращаться с женщинами. Он бережно, но уверенно её обнимал, говорил какие-то лёгкие, пустяковые слова, от него пахло духами — смолисто-медовым ароматом с оттенками миндаля и кожи. Она не знала этого парфюма, но Стеф носил его всегда, сколько помнила. Он кружил голову, путал мысли, заставлял просто дышать… дышать этим мужчиной… Она и сама влюбилась бы… если бы не любила Максима… Чувствуя, как ослабели ноги, она крепче обняла его за шею, а он надёжно прижал её к себе, почти лаская, почти соблазняя…        — Стефан, — тихо простонала она, испытав невольное желание и осознав, что безумно давно не то что сексом не занималась, а и не хотела никого, кроме ледяного и недоступного своего принца. — Стефан, ты такой… если ты захочешь, у твоих ног будет любая… любой… Ну зачем тебе именно он… я не понимаю… Стеф… — Она зажмурилась и шептала ему прямо в губы слова, которых не сказала бы ни за что, если бы не Мексика — жаркая, страстная, такая откровенная. — Стефан… он же сходит с ума по тебе… но ему же нельзя… Стеф, милый, ну пожалей его, он же живой… ему так больно… — Текила изнутри и аромат снаружи совершенно лишили её воли, она была готова сделать, что угодно, лишь бы Ламбьель услышал её, поверил её словам, изменил что-то… — Стеф, ты же можешь, ты же всё можешь! Не ломай его жизнь, не губи его, он же такой… такой…        — И если он захочет, у его ног будет любая… любой, — так же горячо прошептал в её губы Ламбьель. — Я не избежал его чар… и ты… Но ты не ревнуй. — Крепкие руки прижали её ещё теснее, он намеренно прогнулся и, скользнув коленом между её колен, прижался, обозначив своё возбуждение. — Скоро он будет только твоим… если ты всё правильно сделаешь… А всё может только Ягудин! — закончил он неожиданно и, звонко чмокнув в щёчку, повёл её обратно к столику.        После этого странного разговора она никак не могла собрать себя в единое целое, машинально, стоило только мужчинам отвернуться, опрокинула все три стопки с Саузой и совершенно выпала из жизни. Проснулась утром в своей кровати, раздетая-разутая, уютно укрытая и даже, как потом выяснилось, почти без макияжа. Интересно, подумалось ей, они в четыре руки её умывали и укладывали? Раздевали, трогали, старались не разбудить, не потревожить. Ухаживали, заботились… и смотрели при этом только друг на друга… и мечтали скорее остаться только вдвоём… и облегчённо вздохнули, прикрыв её, полунагую, погасили свет и ушли… И были счастливы своим безумным, неправильным, иррациональным счастьем, коротким, пунктирным, но счастьем ведь… Как сказал Ламбьель? Если она всё правильно сделает? Что можно сделать, чего она ещё не сделала? Что?.. Накрывшись с головой шелковистым покрывалом, Таня тихо беспомощно заплакала…        Потом все трое делали вид, что ничего не произошло, Таня лениво валялась в ажурной тени тростникового навеса, а парни плавали и катались на досках, возились на песке, как котята, изображали какие-то акробатические этюды, боролись, хохотали… Приносили ей коктейли и соки, вкуснющие местные плюшки-«кончос» и пирожки с ананасами… Максим ловко чистил сладкие апельсины зелёного цвета, а Стефан пристрастил всех к фрукту со сложным названием «чико сапоте» — ни на что не похожему и невероятно вкусному. Когда солнце стало клониться куда-то за верхушки деревьев, и Макс неторопливо пошёл окунуться напоследок в океане, Ламбьель вдруг сел на край Таниного шезлонга и решительно снял с неё тёмные очки.        — Тати, — жёстко произнёс он, — я тебе не враг и не соперник. Ты это знаешь. Но я не могу сделать всё сам. Начни уже и ты хоть как-то действовать. Или ты думаешь, он правда гей?        — А что, это как-то иначе называется теперь? — вдруг огрызнулась она. — Когда с мужиками трахаются?        — Не груби, тебе не идёт, — фыркнул Стеф. — Ещё бисексуалы бывают, если помнишь, и всё в твоих руках. Он просто забыл, что с женщиной тоже может быть хорошо. Напомни ему.        — Как? — Таня забрала из его пальцев свои очки и принялась нервно туда-сюда складывать дужки. — Он смотрит сквозь меня. Только на льду меня видит. Я партнёрша — и всё. Не больше…        — Лучшая в мире партнёрша, не забывай. Это его слова, и они честные, — Стефан вдруг погладил её по колену, провёл ладонью вниз по голени, потом вверх — почти неприлично высоко. — Кроме того, ты красивая. Очень сексуальная. Напомни ему… — повторил он и, неожиданно наклонившись, коснулся поцелуем губ, а потом впился чувственно и горячо, раскрывая её, подчиняя, завоёвывая… Она опомнилась, только когда он отстранился, и оказалось, что её руки уже забираются ему в волосы и гладят горячую кожу плеч… Таня попыталась оттолкнуться от этого смуглого тела, но руки не слушались, и она смогла лишь отвернуться чуть в сторону, с трудом переводя дыхание. Почему-то было не стыдно, только странно, будто во сне. — Вот так целоваться надо с ним, понимаешь? Покорять его, заводить, провоцировать. Я чувствую, ты можешь. Подумай, — как ни в чём не бывало произнёс Ламбьель, нахально приподняв за подбородок её лицо, но галантно целуя онемевшие пальцы. — Только думай быстрее.        Он подобрал с песка свою забавную шляпу, нахлобучил её набекрень и отправился к отелю, загребая ногами белоснежный песок. Татьяна потрогала вспухшие раскалённые губы, вскочила и бегом пустилась к воде, откуда как раз выходил довольный мокрый Макс, проводивший её недоумённым взглядом.        В тот вечер она впервые порадовалась, что одна в номере… Она металась из угла в угол, сильно раскачивалась в гамаке, висящем в лоджии, то и дело умывалась, потому что лицо горело, как в лихорадке, и безотчётно разговаривала сама с собой.        — Напомни… ха! Легко сказать… Это что — соблазнить? Изнасиловать? Он весит, как две меня, справься с ним! Я же даже не знаю, что он любит… как целуется… Да я дотронуться боюсь! Ещё плечо это! Нажмёшь не так, больно будет… не дай бог, опять травма… да я с крыши прыгну лучше! Сексуальная… ага, щас! Ему похуй! Он меня знает наощупь всю! А я его нет… только опорные точки… Господи, как я хочу его просто трогать! Гладить, целовать… я запах его обожаю, и какой он горячий, когда прижимает… И руки его, и плечи… Губы… Господи, хоть раз бы поцеловал меня, как его целует! Ага… тут мне и конец, точно… — Остановившись перед зеркалом, она вдруг резко стащила через голову лёгкую тунику, а потом, чуть поколебавшись, стянула и трусики. Она никогда себе не нравилась: слишком спортивной, сухой и неженственной казалась ей собственная фигура. Где осиная талия? Где нежная грудь? Где округлые бёдра? Плечи слишком широкие, ноги стройные, не отнять, но коротковаты… Да, прыгать удобно — и только… Живот как доска, ажно с кубиками… рёбра все наперечёт… — Волосожар, ты на кого похожа, по-твоему? — Она повернулась к зеркалу боком, обозревая загорелую спину и аккуратную белую попку. Вдруг вспомнилось, как он в «Крёстном отце» одной ладонью почти всю накрывал и прижимал к своему бедру… Голова закружилась, а между ног стало горячо. — А я ведь на парня похожа, Максим Леонидович, — вдруг выдохнула она в лицо своему отражению. — Может, это и неплохо, а?.. Вот и Ламбьелю так кажется, кстати…        С того дня Мексика перед её глазами зыбилась и расплывалась, потому что она не могла не думать о словах швейцарца. Стеф заронил в неё зерно надежды, и оно прорастало мощными побегами, заставляя мечтать и желать так, как она не позволяла себе никогда. Собственно, у неё никогда не было повода всерьёз рассматривать возможность его взаимности. Когда она поняла, что неравнодушна, у Максима ещё были прочные отношения с Александрой, а потом он рухнул в Ламбьеля, как в бездну… А к ней просто привык… Но сейчас Таня интуитивно чувствовала, что Стефан отпускает его и хочет сделать это как можно мягче. Собственно, Ламбьель просил её о помощи… Перехватывая порой его беглый взгляд, она видела в нём союзническое одобрение и поддержку. «Думай быстрее, Тати, — словно подгоняли эти глаза. — Ты должна успеть… в Москве будет только трудней. Давай, Тати, давай же, ну»… И она смотрела на Макса словно впервые: влюблялась заново в парня, которого была намерена завоевать. Тот по-прежнему был с ней мил и заботлив, не сводил взволнованного взгляда с Ламбьеля и явно старался не думать о будущих переменах, но ей уже всё виделось в другом свете! Она перестала ревновать и просто ждала подходящего момента, любуясь им — высоким, сильным, уже очень загорелым, беспечно ныряющим в океан, лезущим на пирамиду, осторожно крадущимся к игуане, чтобы сфотографировать пугливое существо… Он был так красив! На него оборачивались на улицах и женщины, и мужчины, и Таня втайне ликовала, потому что ей было обещано обладание этим совершенством! Почему-то она верила Стефану. У неё всё получится, нужно лишь не ошибиться…        — У нас сегодня Цирк Дю Солей, помнишь? — поинтересовался за завтраком Максим, весело уминая пышный омлет с сыром и нежнейшей ветчиной. Аппетит у них по утрам был просто волчий: Стефан так же оперативно расправлялся с яйцами-пашотт и стопкой гренков со сливочным маслом. — Впрочем, тут всё настолько проще… Никто не требует дресс-кодов и фамильных брильянтов.        Таня, правду сказать, про культурную программу забыла совершенно, но виду не подала.        — Я буду вполне приличной. От Боско, — непринуждённо улыбнулась она. — Впрочем, хочешь, надену то платьице от Chloe? Ты ещё сказал, что оно раздевает больше, чем одевает?        — Надевай, конечно! — неожиданно отозвался Ламбьель. — Пусть нам завидуют, что с нами такая красавица!        Макс удивлённо покосился в его сторону: никогда раньше Стеф таких вещей вслух не говорил… А Таня благодарно кивнула и согласилась:        — Решено! Но до обеда я на пляже, и делайте со мной, что хотите!        Когда вечером они вышли с представления совершенно восхищённые, как всегда от этого шоу, на повестке встал вопрос о продолжении банкета.        — Тут на пляже есть ресторан, — предложил Стефан, — отличная морская кухня и хорошая музыка. Я бы потанцевал и от устриц свежих не отказался бы. Что скажете?        — А я за! — объявила Таня, переводя глаза с одного на другого. Они все трое были в белом, что придавало романтизма и прелести этому гаснущему дню, одному из последних в Канкуне. Решительно подхватив обоих парней под руки и почти повиснув между ними, она потянула их в сторону побережья. — Устрицы, мидии, белое вино, текила, туна и чико сапоте! И танцы до упаду! И шум прибоя! И песок! И звёзды! И просто всё хорошо, да? Пойдём быстрей, мальчики, пойдём!        К общему удовольствию, этот вечер стал самым лёгким и радостным за все каникулы. Свежайшие морепродукты, отличное вино и заводная музыка сделали им праздник. Они словно забыли обо всём на свете, кроме того, что молоды, успешны и красивы. Они все трое флиртовали и танцевали, смеялись, обнимались и целовались… Татьяна порой, словно очнувшись, недоумевала, как всё это выглядит со стороны, вообще, и что они будут делать со всем этим назавтра… Но Макс снова сверкал своей озорной улыбкой, вытаскивал её танцевать, кружил, потом талию сзади обхватывал Стеф, они зажимали её своими телами, чмокали в щёки, целовались над её плечом, а ей снова становилось весело и даже в голову не приходило ревновать и сердиться. С океана веяло прохладой и солью, а музыка была такой громкой и заводной! Потом Стефан рассказал, как его учили пить текилу, когда ему было лет семнадцать, и в лицах изобразил процесс, заставив покатываться со смеху. Потом они пробовали повторить этот трюк с текилой-бум, брызгались лаймовым соком, слизывали соль друг у друга с рук… Таня, как Скарлетт, решила подумать обо всём завтра, но в какой-то момент обнаружила себя танцующей с Ламбьелем под медленную мелодию румбы.        — …вот так, понимаешь? — включилась она на его вопрос.        — О, Стефан, прости, я прослушала! — спохватилась она, с наслаждением гладя пальцами прохладный шелковый шарф на его шее. — Что ты говорил?        — Я улетаю сегодня ночью, через три часа. Я не скажу ему ничего, ему будет больно в любом случае. — Стеф чуть ближе прижал её к себе и наклонился к уху, чтобы она точно услышала каждое слово: — Ты сделаешь всё, как надо? Я могу тебе верить?        Она запрокинула голову, чтобы заглянуть в яркие тёмно-шоколадные глаза.        — Стеф, скажи правду, — серьёзно попросила она, — зачем тебе это, а?        — Я люблю его, Тати, — так же серьёзно сказал в ответ швейцарец. — Не так, как хотелось бы ему, но искренне и сильно. Я ищу способ не причинить ему больше боли, чем неизбежно… Господи, как я странно выражаюсь… Извини, текила меня как-то усложняет всегда… Я хочу, чтобы у него всё было хорошо, пойми! Если это была моя ошибка — быть с ним, значит, мне и исправлять… А если это не было ошибкой, то всё равно… ты же знаешь, ты сама говорила — ему нельзя!        — Не так любишь? — напряжённо сдвинула она брови. — Ты больше не хочешь с ним быть? Не хочешь его?        — Тати, не передёргивай! — тоже напрягся Стефан. — Я не могу больше стоять между вами. Да. Я хотел парня, гениального и свободного, но я не буду хотеть твоего мужа. Поэтому сделай так, чтобы он стал тебе мужем, если это то, к чему ты стремишься.        Тане внезапно стало холодно, словно тропическая ночь превратилась в мартовское Подмосковье. Она съёжилась, не решаясь прижаться к горячему плечу мужчины…        — Почему ты сомневаешься? — с тоской спросила она, начиная дрожать. — А он? Он тоже во мне сомневается?        — Он не думает об этом. — Стеф не пытался подслащивать ей пилюлю. — А я сомневаюсь, потому что ты тоже многое приобретаешь в этой ситуации. Она хороша и приятна для всех, кроме него. Измени это. Договор?        — Стефан… — И заплакать бы, но глаза на удивление оставались сухими. — Если мои слова для тебя значат хоть что-то, знай — это не я «его всё», как он под фотками пишет, это он моё всё. Меня нет без него, не было и не будет. Я обещаю. Договор… — прошептала она одними губами.        Ламбьель ласково прижался губами к её виску и, стянув с шеи золотистый шёлк, закутал ей плечи.        — Что-то ты совсем замёрзла, — заботливо заметил он, — будто не танцевала, не выпивала… Хочешь уйти?        — Да, проводишь? — встрепенулась она, пряча ладони под шарф, который сразу стал нежно греть.        — Провожу.        Максима за столиком не оказалось, и Стефан, доведя её до ступеней Ритца, сказал, что вернётся за ним в ресторан. Таня уже поднималась в лифте, когда вспомнила, что шарф по-прежнему на ней. «Ты забыл свой шарф», — набрала она в вотс-апе. «Пустяки, — пришёл мгновенный ответ, — дарю на счастье».        Она переодевалась лениво, медленно. Макияж, который в отпускном тропическом варианте был минимальным, ухитрилась снимать целых пятнадцать минут, потом постояла в душе, потом долго втирала в кожу питательное молочко с нежным запахом ириса, а Макса всё не было… Когда она уже решила, что Стеф передумал улетать, дверь номера яростно хлопнула, потом так же громыхнула дверь второй спальни, и за ней, уже закрытой, стали падать какие-то предметы, похожие на обувь, подушки и предметы обихода. Потом всё стихло. И больше ни звука не донеслось, сколько она ни прислушивалась…        Замерев, она просидела так около получаса, слушая, как отчаянно и громко колотится сердце. Понимая, что не уснёт, даже не сможет лечь в постель, если не убедится, что с ним ничего непоправимого не случилось, она поднялась, машинально набросила на голые плечи ламбьелевский шарф и очень осторожно приоткрыла створку.        Половинка луны сквозь раскрытые окна освещала полный разгром: валялись лоферы и кроссовки, там и сям виднелась скомканная одежда, сорванная с вешалок как попало, под ноги попадались диванные подушки, сумки, футляры для гаджетов и очков, флаконы косметики, бейсболки… На кофейном столике она увидела лёгкую рубаху из смеси шёлка и льна, которую он надевал сегодня, изорванную практически на лоскуты. По полу были рассеяны какие-то клочки бумаги, мелкие, как конфетти.        Максим лежал на софе, обняв подушку. Белые штаны выделялись на тёмно-сером фоне покрывала, подчёркивая загорелое тело. Он был неподвижен, в первый момент Татьяне показалось, что он даже не дышит, она перепугалась до полусмерти и оцепенела, но потом заметила, как чуть приподнимаются рёбра, тихонько выдохнула и аккуратно присела на краешек постели. Ей стало так горько вдруг, а потом сострадание к нему сделало где-то внутри кульбит и взорвалось нежностью. Безотчётно она наклонилась и коснулась губами крыльев на его спине, мимолётно удивившись, что гладкая кожа прохладна и пахнет не парфюмом, а мускусом и солью… мужеством и силой… властью и сексом… Задрожав, она прижалась крепче, провела языком, положила согревшиеся вдруг ладони на его талию, понимая, что теперь не в силах остановиться…        Несколько секунд Макс не шевелился, но вдруг резко перевернулся, и она увидела его лицо — каменно-холодное, чужое. Он встретился с её взглядом, а потом устало закрыл глаза.        — Что ты делаешь… — Это даже не был вопрос. Это было недоумение. Равнодушная безнадёжность.        Таня не ответила. Быстро, чтобы не передумать, она сняла с себя текучий шёлк и, сложив поуже, завязала Максиму глаза. А когда он собрался что-то сказать, закрыла его рот ладонью:        — Тсссс… *****        Максим так и пролежал до утра почти без сна, временами уплывая в полудрёму, но чётко сознавая всё вокруг. Таня спала рядом, обнимая лёгкой рукой, чуть щекоча грудь дыханием. Предрассветный ветерок потянул в окно прохладой, и он осторожно натянул на неё одеяло повыше: в Москве ждал плотный график тренировок перед целой чередой летних шоу… Простудится ещё…        Когда он, не найдя глазами в ресторане Стефа и Таню, направился в отель, Ламбьель встретился с ним на полдороге.        — Э, вы куда делись? — обрадовался он.        — Тати замёрзла, я проводил её, так что она в порядке. Ты тоже пойдёшь? — снял с его плеча ночную бабочку Стеф.        — Я бы посидел на берегу, если честно. Чёт я градус понизил, Короны хватанул. Так пить хотелось, — покаянно улыбнулся он. — Пойдёшь со мной?        — Ты иди, я догоню, — Стефан поймал его руку и легко коснулся губами. — Я шарф, кажется, в ресторане оставил. Я скоро!        Максим просидел на пляже, наверное, с полчаса, любуясь тропической ночью и слушая голос волн, когда сообразил, что Ламбьеля всё нет. Он не насторожился. Он был счастлив. Все эти дни он просыпался и засыпал счастливым. Он не желал думать ни о чём другом. Днём видеть его, говорить с ним, смеяться, куда-то ходить, что-то делать — вместе. Ночью открывать нараспашку душу и тело, любить его, брать и отдаваться, не ставя рубежей, не замечая преград — с ним одним. «Ты не женат пока!» — Макс помнил эти слова. Они висели где-то на границе сознания, как ножницы Атропос… Но всё ещё было неопределённо. Всё было зыбко и не наверняка… Иррациональная шалая надежда, что всё снова минует без следов и последствий, кружила голову. Представить себе жизнь без Стефа он не умел… Какой восторг он испытал, когда Ламбьель, переспросив про точное место в Мексике, небрежно сказал: «Канкун, говоришь? А, пожалуй, я тоже приеду». И Максиму казалось, что это его нетерпеливая надежда несёт самолёт через океан… И эта первая ночь… и следующая… и ещё… Стефан был нежен, так нежен… Макс не помнил его таким за все эти годы. И он не мог им насытиться, не мог найти в своём сердце предела, за которым ему стало бы достаточно этих губ и глаз, этой кожи, этого дыхания и хриплых стонов… «Ты не женат пока…» Максим не желал заглядывать в завтра…        Когда миновало ещё минут двадцать, он озадаченно поднялся и пошёл в отель, рассчитывая найти Стефа в номере, забывшим про пляж и удивлённым, куда это так надолго запропастился Макс. Текила обычно оставляла в голове швейцарца только самое необходимое… Не замечая, что улыбается, Максим легко взбежал по ступенькам и уже почти миновал стойку ресепшн, когда услышал за спиной: «Сеньор, сеньор, вам записка!» Его догнала симпатичная администраторша, протянула узкий фирменный конверт Ритца. И Максим вдруг понял, что всё кончилось… «Мучас грасиас», — машинально произнёс он, почему-то вновь выходя из роскошного вестибюля на воздух.        Крепко сжимая пальцами конверт, словно боясь, что тот вырвется и улетит, он быстрым шагом шёл по узкой дорожке парка. Куда, зачем — он не знал, но почему-то неосознанно пытался скрыться от людей. Когда голоса и музыка стали совсем далёкими, он увидел небольшую скамейку, а возле неё фонарик, над которым порхали бабочки. Фонарь был светодиодным, заключённым в красивый золотисто-розовый плафон. Бабочкам ничто не угрожало… Макс уселся поближе к свету, очень глубоко, словно собираясь нырять, вздохнул и распечатал письмо.        «Извини, дружище!» — прочёл он, и несколько строчек лёгкого почерка вдруг поплыли перед глазами… Стефан никогда не обращался к нему так. Другом он называл его только в интервью и на официальных мероприятиях. Он всегда называл его просто по имени — Макс, а порой говорил «Максим», и это стоило всех слов на свете… Прикусив губу, Траньков сосредоточился на записке: внезапный срочный вопрос, без него не обойтись, он должен немедленно вернуться… они обязательно увидятся… на шоу в Азии у них будет время пообщаться… «Поцелуй Тати!» И завитушка автографа вместо имени…        Осторожно, словно бумага была горячей, Максим свернул письмо и вложил обратно в конверт. Пальцы дрожали, и он с удивлением поймал себя на том, что замёрз. Что тропическая ночь вдруг пробрала до костей ознобом, так что кожу на руках замурашило. Было нужно вернуться в номер… он всё равно собирался…        Это конец? Начало конца? Он приезжал проститься? Все эти дни Стеф прощался с ним, ничего не подозревающим и счастливым? Он хотел сделать больно? Или наоборот — смягчить удар? Ему тоже больно или он испытывает облегчение? Как теперь быть? Ведь впереди действительно почти три месяца рядом — вся Азия насквозь! Они больше никогда… нет? Или всё же ещё есть шанс? Да, он виноват, он не отрицает, но ведь он же не женат ещё! И он может всё отменить! Послать нахуй всё, что ему со всех сторон валится! Ради их любви — может! Он же любит! Господи…        Не замечая, что всё ускоряет и ускоряет шаг, Макс почти вбежал в лифт, а потом и в номер, резко захлопнув двери. Мысли, вертящиеся бешеной каруселью в голове, рвали душу, потому что не оставляли иллюзий: он ничего никуда не пошлёт. Он повязан по рукам и ногам… не свободен… не волен… ни в чём, даже в своём сердце… Боль и ярость застили разум, когда он расшвыривал вещи по комнате, рвал в клочья письмо и терзал на себе рубаху; облегчения не наступало, в груди тяжко давило, и снова заныло окаянное плечо. Упав на кровать и подмяв под себя последнюю подушку, Максим стиснул зубы: ведь Стефан не написал «прощай», возможно, он слишком драматизирует… Им нужно поговорить, увидеться, хоть по скайпу, хоть как! Посмотреть в глаза, взяться за руки… Ну, не мог же он так сразу… мало ли обстоятельств, которые заставили так сорваться… Он закрыл глаза… Чехарда мыслей замедлилась и в памяти встало лицо — самое незабываемое на свете…        Вдруг вспомнилось, какая паника охватила от осознания собственного желания… сводящего с ума, неистового желания мужчины… именно этого, и никакого другого! Как под взглядом горячих чёрных глаз крошились и рушились табу и страхи внутри, как рождалась из страсти нежность, как наполнялась смыслом и красками жизнь, в которую волшебным вихрем ворвался этот удивительный и несравненный парень — единственный на свете! Три года… Как много! И как ничтожно мало… Если сосредоточиться, можно сосчитать, сколько ночей они были вместе, потому что Макс помнил каждую… одну за другой… Своё отчаянное смущение и неловкость, его терпение и деликатность, а потом — огонь, поглощавший обоих, бешеный смерч вожделения, и безмерное доверие друг другу, и счастье быть… вот так — быть… И то, что он стал так кататься, что стал олимпийским чемпионом — это всё Ламбьель. Это его поддержка, его уверенность, его бесценные советы, его улыбка — от которой словно крылья растут и можно почти не касаться льда. Это его любовь… Любовь?       «… — Стеф?        — Мммм?        — Почему я без тебя долго не могу?        — Ох, Макс, не надо! Все мы всё можем, ты же знаешь…        … — Почему ты не против, что мы скрываемся… врём? Тебе всё равно?        — Но я о тебе забочусь, разве нет? Ты готов на камин-аут? Вот и не болтай ерунды…        … — Стеф, а кто такой Крис?        — Странный вопрос. Какой именно Крис?        — Тот, что живёт с тобой… в твоём доме. И его имя рядом с твоим на дверной табличке…        — Вот и ответ: он живёт в моём доме. Кормит Вонку, когда я в отъезде…        … — Стеф, я не могу тебя потерять…        — Ну, ты пока не женат…        … — Мне так стыдно, Стефан…        — Я расстался с Крисом не из-за тебя…»        Дикая, звериная тоска вдруг охватила его. Это был конец… Огромное чувство утраты, словно вынули радость, свет, смех… словно мир остановился вокруг, или замедлился до вязкого, мутного, непроходимого киселя… Макс уткнулся в подушку лицом. Если бы можно было проснуться от этого кошмара… Господи, что ж у него всё нескладно так! Всю жизнь… всю жизнь…        Когда чуть слышно прошелестела открывшаяся дверь и он ощутил присевшую на край софы Таню, захотелось свернуться в комок и спрятаться, а потом заорать, прогнать, не видеть никогда больше! Зачем, зачем?! Зачем она такая — такая добрая, терпеливая, такая спортсменка гениальная, трудоголик, как и он сам, а под мягким говорком и улыбкой сталь чемпионского характера — зачем? Она, конечно, не виновата ни в чём, но разве его вина, что он её не любит? Почему она согласилась? Как она могла?! Разве ей не противно так притворяться? Почему она — с ним сейчас? Господи, хочется сквозь землю провалиться, лишь бы не чувствовать, не думать… не помнить ни о чём… Максим не шевельнулся и даже дыхание затаил.        Он настолько не ожидал ничего подобного, что, когда горячие губы коснулись его спины, решил, что показалось. Потом на рёбра легли робкие ладони, и Максим подумал, что так и не смог согреться, и не заметил бы этого, если бы не контраст прикосновений… Нежные губы и пальцы трогали его с опаской, подрагивая, но так ласково, что тело невольно отозвалось благодарной волной тепла. Телу понравилось…        Мысленно взвыв от стыда, Макс перевернулся и посмотрел Татьяне в лицо: на нём было желание. Страсть. Впервые она дала ему заметить… понять по-настоящему… Господи, стыдно было так, что он закрыл глаза и попытался её остановить, вот только она и не подумала слушаться… А когда она завязала ему глаза, шёлк окутал его запахом Стефа — мёдом, хвоей, миндалём… И тело среагировало так, как привыкло…        Маленькие руки оказались неожиданно крепкими, впрочем, ему ли не знать их уверенную силу… Горячие губы были страстными и ненасытными, поцелуи горели на коже, потому что они ловко и чутко находили все самые нужные точки. Пальцы, пробежавшись по телу туда-сюда, тоже вычислили стратегически важные территории и раз за разом не позволяли ему снять повязку. Тело предательски возбуждалось, заставляя вспоминать бывших любовниц, ощущения от женского тела, удовольствие от обладания женщиной… Он вспоминал… злился и заводился! И в какой-то миг решительно сорвал шарф, схватил Татьяну в охапку, сердито, почти грубо, перевернул, вжал спиной в упругий матрас, нашарил в выдвижном ящике кондом… Когда она разделась, он не знал и, не снимая полуспущенных брюк, вонзился в неё, горячую, мокрую, входя до предела одним движением, чувствуя ответную страстную дрожь миниатюрного тела. Она рвалась навстречу, металась, шептала его имя… он был уверен, что она не может его любить, и знал, что всё-таки любит… И ещё он знал, что его тело по-прежнему не против женщин… И что никогда он не испытает ничего, сравнимого с тем, что испытывал ещё вчера… И что он продаст душу за возможность хотя бы иногда… хотя бы иногда…        Потом Таня уснула. Уснула быстро, устало откинув голову на подушке и пристроив аккуратную ладошку на его груди. А он лежал на спине, глядя, как постепенно светлеет в комнате от предрассветного неба за окнами. Голова была совершенно пустой, сердце билось тяжело, редко и глухо. Стефан, сказочный принц, грёза многих и многих, легенда, гений, «произведение искусства»… Ему скоро тридцать лет и у его ног весь мир… Что Макс мог ему предложить, что пообещать, чего у того не было? То единственное, что имело бы настоящую ценность — себя самого… Но он себе не принадлежал. Впервые в жизни он люто пожалел, что выбрал такую судьбу, такой спорт, и что не ушёл вместе с Машкой, замахнулся на большее… стал достоянием страны…        — Что, Максим Леонидович? — одними губами прошептал он. — Думал, ты звезда и гражданин мира? А вот хрен тебе, мурло крепостное…        Ночью прошёл лёгкий дождик, и мокрые листья начали пускать тусклые розоватые отблески на потолок. Максим бездумно следил за ними, не мешая медленным каплям сползать по небритым скулам.        Скоро и этого будет нельзя…