Дело о винограднике

Париж, Франция Утро в доме месье Шарье началось так же кошмарно, как и вчера. Теперь его ночи мучительно перетекали в утро, он не следил за временем и днями. Все слилось воедино без его дочери. Теперь он знал, что она находится в большей опасности, чем он мог себе вообразить. Он знал все. Знал, кто набрал его, знал, кто вышел на него и чего он хочет. Шарье не мог рассказать об этом никому. Ему придется молчать. Ради нее. Ради своей маленькой Кристель, которую он любит так, как никогда никого не любил. Она – его жизнь. Снова ночь без сна, и теперь Оливье чувствовал боль в глазах от яркого солнечного света. В этот день он остался дома, чтобы вновь принять детективов у себя. Приведя себя в порядок и пройдя мимо кухни, в которой хлопотала Вивьен, напевая мелодию из старой французской комедии, он прошел к двери, в которую уже стучались детективы. Оливье Шарье молча раскрыл дверь перед мужчиной. — Добрый день, месье Шарье. Короткий кивок от Оливье, и он отошел в сторону, пропуская мужчину, который коротко улыбнулся и опустил взгляд в пол. — Я детектив Уель. Назначен на это дело. Я знаю, у вас были другие люди, но они передали все ваши показания. — Вы что-то нашли? — с надежной спросил Оливье, хотя и так все знал. Детектив Уель покачал головой и со скорбным видом посмотрел на Оливье. Шарье лишь коротко вздохнул. Он и не надеялся. — Месье Шарье, нам известно, что ваша дочь страдает астмой. Это единственное, что мы нашли на месте, где она, вероятно, пропала. Протянув пакетик, в котором лежал ингалятор дочери, детектив Уель сжал губы в тонкую полоску, следя за реакцией отца девушки. Дрожащими руками Оливье взял пакет, и в груди больно кольнуло. — На месте также обнаружены следы от мужских ботинок. На этом все. Следов борьбы, следов волочения девушки по земле или других каких-либо следов не обнаружено. — Что нужно делать? — закрыв глаза, спросил Оливье. Но не успел детектив раскрыть рот, как в просторную гостиную вошла Вивьен, вытирая руки салфеткой. Кинув взгляд на убитого горем, не спавшего и измученного супруга, она перевела взгляд на гостя и пожала плечами так, словно о ее идеи мог догадаться каждый, но не сделал этого, потому что не хотел этого делать. — Боже, это же похищение! Нужно создать фонд и кампанию. Сайт, листовки. Пропала дочь Оливье Шарье, вы что, не понимаете, что это может значит? Его карьере могут быть нанесены серьезные увечья! Оливье медленно поднял взгляд на свою супругу, но промолчал, как и детектив. О какой карьере может идти речь, когда на кону жизнь его дочери?

***

Вечер. Кёльн Эрих Рихтер Скучный жаркий день медленно перешел в такой же вечер. В квартире почти невозможно дышать, отчего даже курить мне приходится в открытое окно. Всё-таки в доме есть Кристель, которая болеет астмой, а Адель предупреждала меня насчет курения. Я ведь не хочу быть виноватым в ее смерти. Хотя, мне все больше и больше становится плевать. Весь день она не произнесла ни звука. Не просила есть, не просила воды и даже в туалет. Она тихо сидела в старом потрепанном кресле в углу спальни, листая разговорник, который я оставил тут для нее. От этого становилось скучно, и начинало дико надоедать молчание, которое я желал еще утром. Я тоже не выходил из комнаты. Занятно наблюдать за пленником, угадывать его эмоции, действия. Что она сделает в следующий момент, я не знаю, поэтому не могу оторваться от нее. Она одновременно дрожит, и одновременно холодная и спокойная. В ее глаза неподдельный страх и паника, и она так и хочет показать себя. Хочет показать, что она может отсюда выбраться. Что ей не страшен ни я, ни Мориц, ни тем более Адель. Словно хочет доказать, что все это ненадолго. И я лишь смеюсь и забавляюсь глубоко в душе. Я прекрасно знаю о том, что все это закончится. Я знаю как. Я знаю, чего хочет Мориц. Чего хочу я. Ее будут искать, это станет понятно, как только на всех полосах газет и новостных лентах появится ее фото. И это абсолютно не пугает. Наоборот. Более сложный уровень. Мы перейдем в наступление. Главное – нагнать страх. Я снова посмотрел на Кристель после того, как кинул взгляд в окно. Солнце давно зашло за горизонт. Кристель сидела, поджав ноги под себя, и проводила ладонью по шее, где еще днем весел кулон. Но Мориц жадно сорвал его в знак доказательства, что она у нас. Отправит его вместе с запиской. Чертов романтик. Нагоняет страх до момента, когда захочет прислать ее голову в пакете. — Ты хочешь пить? — сжимая подлокотники кресла, спрашиваю я и усмехаюсь сам себе. Молодец. Зачем ты это сделал, Эрих? Не все ли равно? В тебе проснулся человек? Серьезно? Лишь потом я понимаю, что задал этот вопрос на немецком, и заметил, как девушка отрицательно покачала головой, поднимая на меня свои красные, уставшие глаза. На ее щеке небольшая царапина и синяк возле виска. Мой брат знает, как подчеркнуть красоту любой девушки. Сделать ее более желанной. Увидев синяк, я тут же вспомнил о том, с какой жадностью наблюдал, как мой брат избивал ее. Смотрел бы на это вечно, это безумно возбуждает. — Будешь пялиться на меня? — зло спрашивает она и так же зло усмехается, хотя ее голос дрожит. — Держи язык за зубами, — отвечаю я, стараясь сохранить холодность и отрешенность, хотя сам хочу, чтобы она взбесила меня. Я мазохист. Хочу, чтобы она говорила. За день этого не хватало. Я почти не был взбешен. — Я хочу в душ, — неожиданно выпаливает она на немецком и пожимает плечами. — Я могу хотеть в душ? Сдерживаю усмешку и кашляю в кулак, чтобы не рассмеяться ее вальяжному тону, напоминающему речь элитной французской проститутки в борделе Берлина. Смотри-ка, даже синяк заимела, словно сделала плохой минет бывшему клиенту. — Хотеть можешь. Пойти – нет, — отвечаю ей я на своем языке и вижу, как девушка продолжает слушать меня, задрав свой нос почти к потолку. Ничего не понимает. Я слегка раздражаюсь и напрягаю свой мозг, чтобы заговорить с ней на ее родном языке. Какого черта это должен делать я? Мориц прекрасно говорит на этом языке с самого рождения. Почему должен сидеть с ней я? "Отец всегда говорил, что ты нихрена не можешь" – фраза Морица всплывает в моей голове, отчего прилив злости разливается по моему и без того раздраженному и пылающему телу. — Ты не пойдешь в душ, — отвечаю я, и Кристель просто соглашается. Она бросает короткое "ладно" и, сделав вдох и выход с помощью ингалятора, откладывает его в сторону. — Тогда я хочу спать, — снова произносит она и пытается облизнуть пересохшие губы, но из-за разбитой губы это, по-видимому, приносит ей боль. Мне нравится видеть боль. Я молча встаю с места и оставляю ее в гостиной. Пусть спит здесь. Я уйду в спальню, где приму душ и усну в своей постели. Кстати, неплохо было бы сменить постельное белье хотя бы сейчас. Это я делаю не так часто. Точнее, как и все остальное. Снова рутинная работа. Снова то, что нужно повторять в своей жизни. Я даже не помню, как понял, что должен это делать. Кажется, увидел в кино. Да, точно. Кажется, в одной из сцен герой после секса решил сменить постельное белье. Я сразу дал себе установку менять белье после секса и всех женщин в доме. Делаю это сейчас. Женщины здесь бывают не так уж и часто, чтобы мне это надоело. Удобнее приходить к ним, чтобы меняли белье они. Я не спеша принял душ и уснул под говор диктора из радиоприемника. Посторонний шум. Я резко распахиваю глаза, словно и не спал. Два часа ночи. Медленно переведя в сторону свой взгляд, я вижу тусклый свет, пробирающийся через дверь, ведущую в ванную. Шум воды, шорох занавески и дыхание Кристель. Решила играть по своим правилам. Я разрешаю делать это до тех пор, пока не установлю свои. Что ж, даю ей время. Встав с постели, я тихо, стараясь не выдать себя, пробираюсь в коридор, откуда кидаю взгляд на кухню. В лунном свете можно едва ли заметить пустую тарелку хлопьев на столе. Не доела: видимо, торопилась. Я прохожу в гостиную. Странно, почему она не попыталась сбежать? Боится, что ее найдут, или что-то другое? Почему она не сбежала? Кинув взгляд на наручники, лежавшие на столе, я довольно улыбаюсь. Идиот. И почему я не прицепил ее на эту ночь? Что ж, я могу все исправить. Хватаю наручники и возвращаюсь в спальню. По-прежнему шум воды. Все то же дыхание в моей ванной. Открываю дверь и вижу нагое тело девушки через почти прозрачную занавеску. На кой черт она висит здесь, если и так все видно? К черту. Подхожу ближе, как затаившийся зверь. Выжидаю, когда она смоет пену со своего тела. И вот она выключает воду. Стоит спиной и все еще не видит. Даже не чувствует, что я здесь. Я жду жертву за ее спиной, предвкушая испуг. Кристель разворачивается, и в этот момент я дергаю занавеску вниз, срывая ее вместе с палкой. С грохотом все летит на кафельный пол, а я кидаюсь на девушку, грубо перекидывая ее через плечо. Она мокрая и пытается выбраться. От этого я не могу удержать ее, и мы падает в ванной, ударяясь частями своего тела об раковину, дверь, попутно переворачивая корзину с грязным бельем. Кристель резко соскакивает на ноги и, скользя по кафелю, выскакивает из ванной. Не составляет труда ее догнать у самой двери. — Не думала, что я проснусь? — сжимая пальцами ее щеки и стоя за ее спиной, произношу я, обдавая ее мокрое тело горячим дыханием. Кристель лишь пищит, но не произносит ни слова. Она сама не понимает, что делает. Не знает, что делать. Боится и не боится одновременно. В ней борются две девушки, одна из которых получит наказание за свой непокорный характер. — О чем ты вообще думаешь? — спуская руку на ее живот, спрашиваю я, медленно спускаясь ниже. Она нервно дергается. — Скажи мне, о чем ты думаешь? — Ты решил меня трахнуть? — шипит она, закипая от собственной злости на саму себя. Закипает от своего провала. — Ты думаешь об этом? — Я довольно усмехаюсь. Моя футболка почти промокла и прилипла к её спине. — Ты ведь тоже об этом думаешь. Смелая. Произносит это с уверенностью. Я касаюсь её половых губ, раздвигая их. Она не особо резво дергается. Так не пойдет. Это не мои правила. Отступаю от нее на шаг. Кристель смотрит на меня тяжело дыша. Смотрит и не понимает, что происходит. Еще пару минут назад она почти сдалась и получает отказ. Отказ быть изнасилованной или быть оттраханой добровольно? — Сделаю это, когда ты не будешь готова, — отстраненно отвечаю я и вспоминаю о наручниках, которые засунул в задний карман штанов. Вот оно наказание. Я медленно, лениво разворачиваюсь в ее строну и снова сокращаю расстояние между нами. Кристель даже не успевает понять, что я хочу сделать. Она оказывается на моем плече, как тряпичная кукла, и оказывается на постели, где я сажусь на нее сверху. Щелчок – и ее ноги оказываются прикованными к кровати. Оставляю руки свободными на случай, если у нее случится приступ, и также ставлю ингалятор у изголовья. Любуюсь на работу. Кристель садится на постели, поджимая под себя ноги, скрывая все свои прелести. Так не пойдет. Я прохожу к комоду. Где-то лежала вторая пара. Нахожу ее без труда и приковываю левую руку. Идеально. Она почти обездвиженная, но все еще может оказать себе первую помощь. Голое мокрое тело во всей красе. Гладко выбритое, молодое тело. — Ну же, давай. Покажи, какой ты грозный, — громко и отчаянно произносит она, но я лишь улыбаюсь. Обездвиженная, испуганная Кристель. — Ты не заслужила этого, — чувствуя, как во мне пропадает желание делать это таким образом, произношу я и снова кидаю взгляд на ее голое, неприкрытое тело. Оставлю ее до утра. Решу, что с ней делать, после.