Дело о винограднике

Париж Некогда тихое помещение для выставок в центре города этим утром наполнилось шумом толпы. В этот день галерея стало иной. И вовсе не потому, что в этот день здесь появится очередная выставка. В этот день не будет висеть ни одной новой картины. Только одно фото на стендах и листовках. Только одно имя и одна большая надпись: "Пропала Кристель Шарье". В этой просторной галерее в центре Парижа развернулась баталия по поводу местонахождения пропавшей девушки. Близилась половина двенадцатого. В галерее по-прежнему стояла какофония. Звонили телефоны, люди переговаривались между собой, шумели кофемашины, щелкали фотокамеры. Месье Шарье вошел в здание и остановился у самых дверей. В этот день он не выглядел как известный человек: на нем не было привычного для него костюма с галстуком в цвет его серых глаз. У него не было гладко выбрито лицо, которое его молодит. Ничего этого не было. Вместо привычного ему вида в здание зашел Оливье в джинсах и вишневом пуловере, из которого небрежно торчала синяя рубашка. На лице следы бессонницы и трехдневная щетина. Оглядев взглядом помещение, мужчина неуверенно сделал шаг, желая остаться незамеченным. Вся это затея по поиску Кристель абсолютно не пришлась ему по душе. Он нервничал с самого начала, когда Вивьен только выразила желание организовать все это, боясь, что может только навредить дочери. Однако новость о пропаже Кристель просочилась в народ, и теперь следствие не могло работать по-прежней схеме. Нужна была пресс-конференция для народа, который развернул кампанию по поиску девушки еще вчера. Вивьен лишь была куратором всего этого дела. Через все помещение к Оливье шла Вивьен быстрым шагом на своих высоких каблуках. Поцеловав в щеку супруга, она криво улыбнулась и проводила в глубь зала. Галерея без окон, но с ярким светом. Складные стулья по периметру, стая репортеров в ожидании новостей и куча фотографов. Вивьен заставила подняться Оливье на сцену вместе с ней. Месье Шарье, опуская взгляд в пол, отчетливо слышал удары своего сердца. Он и представить себе не мог, что когда-то будет выступать перед толпой народа, прося о помощи. Стоя на сцене, Оливье кинул взгляд на подставку, на которой стояла картинка с приклеенной фотографией Кристель. Глядя на нее, мужчина снова почувствовал ноющую боль в груди. С фотографии на него смотрела улыбчивая Кристель. И Оливье почти не мог сдержать подступивший к горлу комок. Он вспомнил тот день. Это было в Лондоне, когда на очередной съезд он взял с собой дочь, которая так мечтала посмотреть этот город. Они гуляли по Гринвич Парку, обнявшись, как отец и дочь, и болтали ни о чем. В этот день и была сделала это фотография. Его Кристель выглядела счастливой. Засверкали вспышки, отчего по началу Оливье встрепенулся и огляделся по сторонам. Происходящее было вполне привычно для его персоны, но сейчас любопытные репортеры крайней раздражали. Все это казалось настоящим ночным кошмаром. Заметившая поведение супруга Вивьен взяла его за руку и покосилась на него, стараясь быть спокойной. Она невольно ожесточилась, глядя на то, как почти раскис ее супруг. Она выходила замуж за влиятельного и сильного мужчину, а вместо этого получила настоящего нытика. "Мужчины не плачут", — сказала она себе, когда заметила красные глаза Оливье. Фотокамеры продолжали щелкать одна за другой, а кинокамеры жужжать, вызывая головную боль. И без того красные глаза месье Шарье приняли почти кровяной оттенок и заслезились. Усталость и бессонница давали о себе знать. Он стоял и смотрел в толпу и лишь повернулся, еле реагируя на Вивьен, когда она очередной раз легко дернула его за рукав пуловера. Прозвучало его имя, и аудитория затаила дыхание. Едва узнаваемый для людей Оливье заговорил не своим голосом. — Как известно, моя дочь, Кристель Шарье, пропала в день своей свадьбы двое суток назад. В настоящее время о ее местонахождении ничего не известно. — Голос мужчины заметно задрожал, и его супруга продолжила за ним. — Мы хотим, чтобы наша Кристель вернулась домой целая и невредимая. Совершено фальшиво и неубедительно произнесла Вивьен. С таким же успехом она могла произнести любое другое сообщение. Даже простой несуразный бред. — Моя дочь — это все, что у меня есть. Кристель очаровательная девушка. Она любит жизнь. Она мой единственный ребенок. Вивьен положила руку на плечо Оливье, промокнув платком сухие глаза, и подошла ближе к микрофону. — Мы все хотим, чтобы она вернулась целой и невредимой. Наш координационный пункт будет находиться в отеле "Ланкастер", который начнет свою работу с завтрашнего числа. Позже во всех газетах и новостях появились фотографии убитого горем, словно заведомо похоронившего свою дочь Оливье Шарье на фоне фотографии улыбчивой дочери. Рядом с ним стояла и его молодая рыжеволосая жена Вивьен в васильковом платье. Руки расслаблены, слегка напряженный, но уверенный взгляд. Они выглядели абсолютно по-разному, и о каждом напишут сотни слухов, а пока все газеты будут пестрить фото Кристель и ее отца. Теперь об этом будут знать все. Кёльн Кристель Шарье Самое унизительное, что когда-либо случалось в моей жизни, — это то, что меня приковали наручниками к кровати абсолютно голой. Я не любитель ролевых игр. Ненавижу БДСМ, не знаю стоп-слов. Я просто хочу выбраться из этого дерьма. Вторые сутки, а я со своим характером и желанием выбраться скорее получила по лицу и чуть не была изнасилована. С таким успехом меня найдут за пределами Германии, расфасованную по разным черным пакетам. Искать будут долго. Это уроды раскидают меня по всему автобану. Я могу молчать. Могу ничего не делать. Но во мне просыпается вторая я, которая просто хочет домой. Просто хочет спастись. Первая же я мирно ждет своего спасения. Она знает, что оно рано или поздно настанет. Я уверена, что меня ищут. Уверена, что найдут. Остается вопрос, в каком виде. После так называемого горячего знакомства со вторым похитителем я уже почти не сомневаюсь, что могу отсюда не выбраться живой. От этого панические атаки стали появляться чаще. Перспектива быть найденной задушенной или, хуже того, зарезанной никому не понравится. Все тело затекло и покрылось мурашками. В комнате стоял холод. Всю ночь за окном лил дождь, который не прекратился и сейчас. Окно было открыто, и за ночь комната успела промерзнуть. Тело непроизвольно вздрагивает от потока ветра,и я дергаю прикованной рукой в который раз. Второй я крепко сжимаю ингалятор на случай, если мне станет плохо. Это может случиться в любую минуту. Холодный ветер часто провоцирует приступ. Дверь в комнату открылась с привычным для нее скрипом, и половые доски прогнулись от шага Эриха. Он был одет в ту же черную водолазку и такого же цвета брюки. Собрался как на работу. Весь при параде. Гладко выбрит, свеж и чист. Наверняка поел и выспался. Гребаный ублюдок. Как же я тебя ненавижу. Ненавижу больше, чем того, кто зарядил мне по лицу и сорвал с шеи единственное, что осталось у меня от матери. Ненавижу больше всех на свете. Эрих, не смотря на меня, проходит к окну и закрывает его. Проводит рукой по обшарпанному подоконнику и стряхивает капли дождя на пол. Он с минуту простоял, смотря на то, как дождь неустанно барабанит по стеклу, и повернулся на мой кашель. Не хватало еще того, чтобы я простыла. Кажется, в голову к моему похитителю приходит та же мысль, и он медленно, не торопясь, размеренным шагом приближается к креслу, на котором лежит плед. Так же неторопливо берет его в руки и, расправляя наконец, накрывает меня, но не отцепляет. Я снова вздрагиваю. Но теперь от приятного прикосновения теплого пледа к моей ледяной коже. Эрих смотрит на мое лицо, ожидая, что я что-то скажу. Наверное, он ждет, что я скажу спасибо или попрошу отпустить меня. Черта с два! Я не произнесу ни слова. Но он продолжает сверлить меня своим взглядом. Не получает ответ и через пару минут. Я демонстративно отворачиваю от него голову, и Эрих садится ко мне на постель. Молчание пугает меня. Он смотрит, но не произносит ни слова. Настоящий маньяк. Он испугает этим взглядом хоть кого. Кажется, что он видит мое тело через плед. Раздевает глазами, хотя я и так голая. Проникает в меня одним лишь взглядом. Мне кажется, он даже не дышит. Сидит, словно восковая фигура, вот только с пугающе живыми глазами. Щелчок замка на входной двери — и шорох пакетов и зонта. Он нехотя встает с постели и, не закрывая двери, выходит в коридор. Оттуда доносится женский голос. Это Адель. Она говорит спокойным тоном до тех пор, пока ей не отвечает ее брат. Адель переходит почти на крик, и звук от шагов раздается все ближе к комнате. Адель входит в спальню и, на секунду застыв в дверях, ахает. Тут же подскакивает к кровати и смотрит на вошедшего Эриха. Его взгляд прикован к сестре. Он выглядит подростком, которого отчитали за плохое поведение. Раздраженный, но безоружный. Она кидает взгляд на брата и произносит фразу, которую я очень четко поняла и расслышала. Она выставила ладонь вперед и назвала его и Морица идиотами. Так тот мужик и есть их брат? К черту, не хочу об этом думать. Семейка психов. Адель произносит что-то еще и, наконец получив ключ, освобождает меня из этих оков. Помогает сесть мне на кровати и рявкает на Эриха. Я разбираю слово "вода". И потому, как он лениво пошел в сторону кухни, догадываюсь о целом предложении. Девушка, не улыбаясь, скидывает с меня плед и снова меняется в лице с раздражения на ужас. Она быстро кидается к комоду, не щадя аккуратно сложенные вещи в нем. Выкидывает оттуда все и достает теплый мужской свитер и подает мне вместе с бельем, которое валялось на полу. Кто его сюда принес? Адель помогает мне одеться, но ничего не говорит. В комнату возвращается Эрих. Он снова смотрит на меня, а точнее, на свой свитер. Губы снова сжимаются в тонкую полоску, и левый глаз дергается. Раздражение на его лице бесценно. Но, сохраняя спокойствие, он что-то говорит сестре и снова уходит на кухню. Мы остаемся с Адель одни. Девушка поворачивается в мою сторону, крепко держа меня за локоть. Она кивает головой, поглаживая меня по руке. — Ты в порядке? — неуверенно произносит она на французском и замолкает. Я киваю головой и, собирая все свои знания немецкого, произношу: — Хочу есть. Теперь кивает она. Мы вполне понимаем друг друга. Я вижу, что она не желает мне зла. Адель лишь снова переводит взгляд на мои запястья, где виднелись следы от наручников, и качает головой. — Больно, — на моем языке снова говорит она и ведет меня за собой на кухню, откуда уже разносится запах сосисок и кофе. Мы вошли в кухню, где возле плиты топтался на одном месте Эрих. Он не совсем умело снимал со сковороды прилипший бекон и яйца, сдвинув брови, как будто он никогда этого не делал. Увидев жалкие попытки своего брата, Адель пришла ему на помощь. Она молча, не произнеся ни звука, взяла из его рук старое кухонное полотенце, которое было в мелких дырах, и, намотав на руку вместо прихватки, обхватила сковороду. Она принялась отскабливать подгоревший завтрак, не обращая внимание на стоявшего за ее спиной Эриха, который теперь уже холодным взглядом смотрел на меня, а точнее, продолжал сверлить взглядом свой свитер. Отведя взгляд от мужчины, мне ничего не оставалось делать, как сесть за стол, когда Адель поставила три тарелки. Эрих сел во главе стола, в то время как мы расположились по обе стороны от него. Снова молчание. Неловкое молчание, которое давит, делая кухню еще меньше, выкачивая весь кислород. Тишину прервал стук вилки. Не доев свой завтрак, Эрих нервно кинул вилку на тарелку и посмотрел на Адель. Он что-то сказала ей, после чего та посмотрела на меня. Отлично. Я не понимаю, что они говорят, но кажется, об этом он не забывает. Эрих переводит свой взгляд на меня и кивает в сторону Адель. — Она останется с тобой. Попытаешься сбежать — я убью тебя. Ты поняла? Я киваю головой, потому как выхода у меня нет. Сбежать я и не попытаюсь. Не хочу, чтобы этой девушке, которая спасает меня с первого дня, досталось от этих уродов. Эрих криво, но довольно улыбается. Такой ответ его устраивает. Его устраивает подчинение. Он снова подходит к сестре и наконец делает то, что от него я никак не могла ожидать. Он целует свою сестру в макушку, и мне кажется, что делает он это с братской любовью. Вот уж не думала, что у него есть чувства. Эрих Рихтер От дома до пункта назначения всего ничего. "Туда, вон по той дороге" — точное определение местоположения квартиры и такое же не менее точное расположение старой автомастерской, принадлежавшей моему брату Морицу. В ней подрабатываю и я. Найти работу лучше не представляется возможности, да и желания нет. Денег, сколько себя помню, в семье всегда не хватало. Точнее, их не хватало после того, как жизнь нашей семьи сломал папочка Кристель. Но теперь пришло время расплаты. Он ответит за все. Я свернул на другую улочку — и вот я на отшибе города. Старая улица с маленькими домиками, парой старых магазинчиков, в которых ничего, кроме вчерашней газеты и воды, давно не продавалось. Заправка с колонками, которые давно покрылись ржавчиной, и стоявший возле кирпичиной стены старый автомат с колой. Возле него стоял мальчишка, отчаянно пытавшийся выбить из автомата хотя бы пару монет, но ничего не выходило. Его давно разворовали другие такие же бедняги, как и он. Я невольно вспомнил себя. Когда-то я так же бродил по этим улочкам в поисках хотя бы пары монет для своего кармана. Я делал это после школы, а точнее, делал это после работы в школе. Дерьмовая работа — уборка в школе. Мне было пятнадцать. Я приходил туда вечером и шарахался по спортивному залу со шваброй между потными, громогласными качками, пришедшими туда позаниматься. Ненавидел это время. Эти уроды плевали как раз в том месте, где я помыл, а потом ожидали, хватит ли у меня духу сделать замечание. Среди них был и мой брат. Он был в выпускном классе и приходил в спортивный зал со своими дружками. Не то чтобы он унижал меня. Я не рос хлюпиком или нытиком, но Мориц всегда имел некую власть надо мной с Адель. Он был и остается не самым лучшим братом. Он всегда вел себя с нами довольно странно. Он не любил и не ласкал нас, как брат. Ему всегда нравилось щипать или вдруг неожиданно пнуть, чтобы обратить на себя внимание. Вот мы с Адель смотрим телевизор — он неожиданно перегнется и резко шлепнет кого-нибудь из нас по руке или затылку. И если я мог это стерпеть, то Адель всегда смотрела на него полными слез глазами, а он лишь громко заливался диким смехом, как у очумевшего осла и говорил: "И че". После этого он плюхался на диван между нами и продолжал кидать на нас косые взгляды. Мориц всегда отличался от нас характером. Он быстро открыл свое дело, но тут же прогорел. Постоянно прокручивал все состояние от продажи имущества отца и матери. На все полученные деньги он покупал дурацкие вещи, которые никак не помогали нам разбогатеть. И вот его последнее приобретение — старая мастерская, в которой Мориц снова попытатся начать свое дело. И в этот раз оно приносило небольшой доход. Я перешел через дорогу и оказался возле автомастерской. Возле нее не было ни одной машины, и дверь была открыла. На двери качались оторванные жалюзи и табличка "Открыто". Я толкнул дверь, и тишину разрядили колокольчики, что весели над входом, оповещая о моем прибытии. Мориц сидел на старом стуле, потягивая сигарету и наблюдая за старым футбольным матчем по телевизору. Из-за помех ничего не было видно, но Мориц упорно продолжал делать вид, что ему это интересно. Я остановился после того, как сделал шаг от порога, и Мориц голосом школьного учителя, читающего нотации нерадивому ученику, произнес что-то не особо напоминающее приветствие для брата. "А, это ты", — не поворачивая головы, произнес он. Мориц повернул ко мне лицо и, сдвинув бейсболку набок, закивал, будто справился с каким-то важным заданием. Он молча встал с места и прошел к столу, на котором стояла измятая коробка с пивом, куда поместилось десяток пивных банок. Я стоял неподвижно до тех пор, пока он не сделал шаг ко мне и не протянул банку с пивом, снова кивая головой. — У тебя выходной, — стирая рукавом своей куртки грязь со щеки, ответил он. Голос звучал глубоко и пронзительно. Я взял банку из его рук и усмехнулся. — С Кристель осталась Адель. Я не собираюсь сидеть с ней сутками. Мориц зло посмотрел на меня, и его взгляд пронзил, словно нож. Перспектива, что его нелюбимая, никчемная сестра осталась с Кристель, его, конечно же, не устроила. Я уже ожидал поток оскорблений в сторону меня и Адель. Брат громко хрустнул шеей и, запрокинув голову, вздохнул. — Нашел, с кем оставить. Он сделал большой глоток пива и замолк; потом, сняв бейсболку, кинул ее в сторону стола и зло рассмеялся. — Если эта сука сбежит, отвечать будете вы. Вы же нихрена не можете. Снова эта фраза. Она всегда раздражала меня намного больше, чем Адель, и потому всегда выводила из себя. Еще с самого детства со мной его злые подначки всегда достигали отрицательного эффекта нежели с нашей сестрой. После подобных фраз Адель всегда делала то, что не хотела делать. Она могла спрыгнуть с ветки какого-нибудь дерева или броситься в воду, даже если до одури боялась всяких гадов. Но не я. И, кажется, об этом постоянно забывает Мориц. — Сделай все сам. Мы с Адель будем заниматься своими делами. — Какими? — он произнес это все тем же тоном. — Без меня вы сдохнете. — Адель работает медсестрой, она не нуждается в твоих деньгах, — снова произнес я довольно буднично, как то, что я рассказывал бы человеку с болезнью Альцгеймера. Я произношу это почти постоянно, как мы начинаем поднимать эту тему. Мориц забыл, что мы выросли. Он снова рассмеялся и негромко фыркнул. Так захотелось схватить бутылку и что есть силы ударить его по лицу. — Да? И что потом? Нам хватает бабла? Ты забыл, для чего это все нужно? Забыл, для чего нам нужды деньги? — Я помню это, — гневно посмотрев на брата, произнес я и огляделся по сторонам. — И поэтому я до сих пор здесь. И, если ты не заткнешься, я уйду, как и уйдет Адель. Мы найдем способ найти денег, но вот ты останешься один. Теперь он гневно взирал на меня; зрачки расширились, подчеркивая голубизну глаз. Он медленно склонил голову набок и сделал шаг, на этот раз по-звериному наблюдая за моей реакцией. Он расставил руки ладонями вверх, словно демонстрируя, что не собирается зарядить мне в морду, но все равно это выглядело не иначе, как угроза. Он попытался напугать меня, подойдя совсем близко, как делал это всегда. Ростом он не совсем высок, всего сантиметром на пятнадцать выше меня. Он стоял и дышал на меня пивными парами до тех пор, пока в мастерскую не зашел молодой парнишка в потертой кожаной куртке. — А, иди сюда, — махнув лениво рукой, подозвал Мориц к себе парня, который не совсем уверенно потоптался на месте и двинулся вперед, запнувшись об порог. Мой брат закатил глаза, запустив руку в карман. Достав оттуда пакетик порошка, он с громким хлопком по ладони парня отбил ему "пять", и заветная доза оказалась у парнишки. Тот же, слабо улыбнувшись, протянул смятую купюру. Парень в куртке удалился так же быстро, как и появился. И теперь мы снова остались одни. Мориц засунул в карман своей куртки деньги и, похлопав по застегнутому карману, усмехнулся, глядя мне в глаза. — Это твой план? — серьезно спросил я его, не сводя взгляда с голубых глаз. — И не только. Все, что смог сообщить мне он и перед тем, как злобно улыбнуться. Кажется, все куда серьезнее, чем я предполагал. Я вернулся в старую квартиру только под вечер. Открыв дверь своим ключом, которым я и закрыл девушек дома, я постарался как можно тише переступить порог, но не удалось. Доски тут же предательски заскрипели под моими шагами, и в коридоре появилась Адель. Сестра выглядела уставшей. Сняв куртку, я повесил ее на крючок и прошел к ней. Адель смотрела сверху вниз, не решаясь спросить про день. Она волновалась за Морица и в глубине души, я знаю, любила его не меньше, чем меня, но старалась всегда молчать. Боялась, что может услышать что-нибудь ужасное о нем. — Мы поужинали. Я пойду домой. Заеду завтра. Принесу одежду и лекарства, — так ничего и не спросив, сказала она и принялась наматывать на себя свой коричневый, слегка потрепанный шарф. Я помог сестре одеться, подал ей пальто и, одарив ее натянутой улыбкой, сухо поблагодарил за день. Она провела этот день с пленницей, которую должен пасти я. Достойная замена. Наконец сестра ушла. Пройдя в гостиную, я увидел Кристель, которая бездумно пялилась в экрана телевизора, слушая новости. Будто что-то понимает. Но она, как и Мориц утром, не обратила на меня никакого внимания. Должно быть, мечта многих людей — быть невидимкой для всего мира — осуществилась у меня. Меня не замечает даже тот, кто должен меня бояться. Ничего не оставалось делать, как усесться на диван и взять пульт, чтобы переключить канал. Я так и сделал, и девушка повернула голову в мою сторону, одаривая меня неодобрительным взглядом. — Хочешь повоевать за пульт от телевизора? — с вызовом бросил ей я. Но Кристель отворачивает свое лицо от меня, ничего не сказав. Скука. Она молчит, и от этого становится дико скучно. Спустя пару минут она встает с кресла и одергивает свитер, который еле прикрывает ее ягодицы. Кристель проходит мимо меня, и я грубо хватаю за руку, останавливая ее. Встаю рядом, продолжая смотреть ей прямо в глаза, пытаясь нагнать страху, но Кристель лишь лениво переводит взгляд на свою руку, а затем усмехается. — Отпусти. И я отпускаю, словно по ее приказу. Она удивленно смотрит на то, как быстро я согласился с ее правилом. Потирает запястье, и снова ухмылка появляется на ее губах. Кристель выходит в узкий коридор, где безумно тесно для двоих. И я следую за ней, как старый койот, который, прежде чем убить, выслеживает своих жертв. Желаю этого как самый настоящий маньяк. Но мне становится скучно просто сидеть с ней. Скрип досок — и Кристель смотрит в зеркало, где замечает меня, стоявшего за ее спиной. Она поворачивается ко мне лицом и выгибает бровь. — Ты куда-то шел? Я смотрю на ее лицо и сдерживаю злость, чтобы не ударить. Куда я шел? Она говорит это так, словно действительно не понимает, что ей угрожает. Или же совсем не боится меня? Думает, что я просто пройду мимо? Я обхожу ее, она делает тоже самое. Я делаю шаг к ней — она отступает назад, но не сводит с меня своего недоуменного взгляда. Делаю еще один, и она натыкается на стену. Отлично. Узкий коридор создал для того, чтобы из него никто не выбрался так легко и быстро, как предполагает это она. — Ты думаешь, я шел мимо? — Подхожу ближе я, не спуская своего пристального взгляда с ее лица. Кажется, она побледнела. — Эрих, ты же не полный идиот, как твой брат. Вот как. Она впервые пытается достучаться до меня. Чувствует, что ее ждет. Но я не хочу останавливаться. Я не могу остановиться. Еще один шаг — и ее руки уперлись мне в грудь, пытаясь меня отпихнуть. Кристель сморщилась, прилагая силу, но ее жалкие попытки не заканчиваются успехом. Стоит мне ударить ее по рукам и сдавить их, прижимая к стене, как тут же ей ничего не остается делать, как опустить взгляд в пол, тяжело дыша. Ее глаза смотрят в пол. Она старается держаться. Я грубо хватаю ее за подбородок. Я держу пальцами его, сжимая сильнее, заставляя смотреть мне в глаза, но она пытаться убрать мои руки от лица, а затем дергает головой. — Не сопротивляйся. Я ведь обещал. Теперь ее надменный, но недоуменный взгляд сменился на испуганный, она сильнее дергает головой, а я лишь сильнее сдавливаю пальцами подбородок. Ее губы начинают дрожать от подступивших к горлу слез, которые я вижу, кажется, впервые. Она кусает губу, и я замечаю, что они у нее покрылись корочкой. Меня выводят из себя ее обкусанные губы, которые дергаются, стараясь сдержать всхлип. Она пытаться отвести взгляд, но я надавливаю на подбородок и перемещаю пальца на щеки. Сдавливаю их. — Смотри на меня. И она послушно смотрит. Ее красные глаза начинают наполняться слезами, которые она боится показать. — Ты была смелее вчера. Что тебя сломало? Она прикусывает губу, и слезы заполняют ее глаза. Руками она пытатся отпихнуть меня, а я лишь сильнее вдавливаю ее в стену. Ответа она так и не дала. Меня раздражают ее волосы. Меня раздражает ее еле заметная родинка у правого глаза. Раздражает все. Меня начинает лихорадить от раздражения и возбуждения. Кидаю взгляд на ее губы и дарю ей жесткий поцелуй, вкладываю все свою ненависть. Лишь после того, как я сделал это, я понял, что это было ошибкой. Моя ярость вылилась в этом же поцелуе, в котором Кристель отчаянно боролась со мной. Внезапно она начала отвечать с таким же раздражением, но уже без яростного сопротивления. Резко прикусывает мой язык — и рот заполняется кровью. Я чувствую металлический привкус. Резко отстраняюсь, но не делаю ни шагу назад. От вкуса крови начинает становиться не по себе, и это окончательно выводит меня. Я со всей силы даю ей пощечину, отчего она ударяется об стену. Теперь, пока она думает над своим поведением, я могу выплюнуть кровь изо рта. Снова смотрю на нее. Слезы давно покатились из глаз, а я пропустил ее первую слезу. Какая досада. От того, что я пропустил момент ее слез, снова ударяю по лицу, желая увидеть слез больше, чем вижу сейчас. Но она лишь мычит от боли и не смотрит на меня. Рядом с ее головой я ударяю кулаком об стену и хватаю ее за руки. Кристель падает на пол и взвизгивает. Придется заткнуть ее. В коридоре нет ничего подходящего, кроме шарфа. Еще удар, который все больше расслабляет меня от тяжелого дня, — и я переворачиваю Кристель на спину, закидываю шарф к ее рту. Достаточно для того, чтобы она не орала. Снова переворачиваю ее на спину. Хочу видеть ее лицо. Она пищит, как пойманная дичь, от чего я не могу сдержать победной улыбки. — Я обещал, — снова напоминаю ей я и, сидя на ее теле, скидываю с себя водолазку, а затем приподнимаю и свитер на ней. Привстаю, пытаясь снять с нее белье, но Кристель дергает ногами. — Хочешь, чтобы я ударил тебя по почкам? — спокойно спрашиваю я, давая ей выбор. Она всхлипывает, мотая головой. Перестает дергать ногами, понимая, что проиграла. — Не волнуйся, будет больно. Я придерживаю ее за талию, попутно расстегивая джины. Развожу бедром ее ноги и резко вхожу. Яростно, со злостью, чтобы она почувствовала боль. И она ее чувствует. Я вижу по лицу. Медленно выхожу из нее и повторяю движение. Она сухая, конечно, ей больно. Слезы ее продолжают катиться из глаз, и она отводит взгляд, за что получает резкий толчок в себя. Мычит, приподнимая голову. Ее кулаки обрушиваются на мои бедра, спину, грудь, колотя, словно я попал под крупный град. Она громко мычит, царапает спину, сжимает руки, пока я двигаюсь в ней, доставляя наслаждение себе и боль — ей. Она пытается кричать, извиваться. Пытается выбраться и неожиданно после пары еще таких же движений сдается. Я удивленно смотрю в ее глаза. Кристель прикрывает глаза со стоном и отводит взгляд, стараясь сохранить гордость, хотя давно давно ее потеряла. Теперь ее руки все реже колотят меня и все чаще начинают сжимать тело от каждого моего движения в ней. Она, как и я, теряет контроль. Остается только животная похоть. Я продолжаю смотреть ей в глаза, и теперь она уверенно смотрит в мои. На щеках дорожки от слез, но в глазах их больше нет. Я одной рукой опускаю кляп из шарфа ей на шею, но Кристель словно забыла, что нужно кричать. Не могу совладать с собой. Она снова прикусывает губу, и я резко впиваюсь в ее распухшие губы. Вкус крови на губах, но мне плевать. И, кажется, ей тоже. Так даже лучше. Так намного проще.