Дело о винограднике

Кристель Шарье Фрау Рихтер умерла. Маргаерт Рихтер. Она была светлым человеком. Милая и улыбчивая, ещё вчера она ходила по этому дому и улыбалась, невзирая на свою боль, а сегодня её уже нет. Страшно видеть смерть своими глазами. Страшно видеть смерть хороших людей. И в этот день не шёл дождь. Она была светлым человеком, и сегодня засветило солнце. Её похороны состоялись в тёплый светлый день. А точнее, прощание с телом. Адель настояла на кремации. И как ни странно, на это прощание взяли и меня. Все было простым и душевным. Мы подъехали к небольшому белому дому, нам выделили комнату, где уже стоял гроб с телом. Рядом стояла пара стульев, но никто так и не присел. Адель, с распухшим от слёз лицом, стояла, прижавшись к Эриху, который ласково поглаживал сестру по голове, неотрывно смотря в одну точку на крышке гроба, почти не моргая. С другой стороны от них стоял их старший брат, Мориц. Он приехал самым последним. Громко топая, он вошел в комнату и остановился, сложив руки в замок. Глаза были абсолютно сухими, но выглядел он подавленнее всех вместе взятых. Бледное морщинистое лицо приняло сероватый оттенок. Он стоял, покачиваясь из стороны в сторону под рыдание Адель, пока наконец не пустил скупую мужскую слезу. Я же стояла почти в самом углу комнаты. Переминаясь с ноги на ногу, я ощущала себя лишней, как никогда. Я была никем, так и хотелось слиться со стеной. Я не могла выдавить слезы, не могла даже вздохнуть, чувствуя только сожаление о её кончине и облегчение, что с её болезнью всё закончилось так быстро и почти безболезненно. Прощание подошло к концу, когда гроб, помещенный на транспортёр, медленно переместился в другую комнату, где и произошла кремация. Прах обещали отдать только на следующий день. Мы вышли из крематория, выдыхая свежий воздух. Вокруг этого здания не было ни души. Только зеленая поляна. Пройди еще совсем немного вверх по холму, и окажешься на кладбище. Там и будут люди, много людей, но ощущения жизни от этого не прибавятся. Адель всё ещё вытирала слезы, которые падали на ровный асфальт градом. Она всхлипывала так громко, что казалось, её голос разносился по всей округе. Эрих и Мориц молча смотрели друг на друга. Казалось, они вот-вот обнимутся и пустят слезы, но как бы не так. Мориц лишь сплюнул и гневно посмотрел на меня. Медленные, размеренные шаги до меня, и наконец он останавливается рядом. Его губы трясутся, и он ударяет меня по лицу, что я не могу удержаться и падаю на асфальт, рассекая колени. Он проходит к своей машине и, ничего не отвечая, уезжает. Мы остаёмся втроём. Адель тут же подходит ко мне, помогая подняться; говорю, что всё нормально, а сама еле сдерживаюсь, чтобы не заныть, как маленький ребенок, рассекший коленку, когда упал с велосипеда. Так и хотелось позвать маму. Адель начинает говорить, что мне нужно обработать рану, попутно заливаясь слезами, я прерываю её и заглядываю в глаза. Бедная Адель. В этот момент она крепко обнимает меня, что слегка сбивает с толку. Но я не могу не обнять её в ответ. Прижимаю так же, как видела пару дней назад. Прижимаю её к себе, так же, как делала её мать. Плач стихает от моих объятий и легких поглаживаний по спине. Я поднимаю взгляд на Эриха. Он смотрит на нас через солнцезащитные очки. Спрятал слёзы. Наконец он подходит к нам и произносит: — Возвращайтесь домой. — А как же похороны Грэт? — спрашивает Адель. Похороны Грэт. Как я могла забыть. Сегодня ведь ещё и они. — Идите домой. Я схожу один. Передам соболезнования от нашей семьи. Тебе, Адель, нужно отдохнуть, а ты... — Теперь Эрих смотрит на меня, переводя взгляд на голые содранные колени. — Если попытаешься сбежать... Но он не договаривает: я перебиваю его, позволяя усмехнуться над его словами. — Я не собираюсь. Сегодня не тот день.

***

Эрих Рихтер Остался один; медленно поднимаюсь на холм. Оттуда простирается прекрасный вид. На кладбище. Многие бы сказали, что я сошёл с ума, но стоит увидеть это место, как все вокруг кажется другим. Огромное количество выстроенных в ряд могил, ощущение спокойствия и тишина. Смотря на это с холма, ощущаешь себя чем-то большим, чем просто смертным человеком. Грэт хоронили совсем неподелку от места, где я спустился. Поправив галстук, который душил, как удавка, я направился в сторону происходящего. Торжественную процессию возглавлял катафалк, за ним — пара чёрных машин с затемненными стеклами. Кортеж медленно продвигался к назначенному месту по извилистым и узким дорожкам, пока окончательно не остановился почти у самого подножья холма. Я подошел ещё ближе. Вот служащие похоронного бюро медленно сняли гроб с катафалка и поставили его на козлы перед свежевырытой могилой. Под рыдания женщины во всем черном на крышку гроба легли два венка из белых роз. Я прячу ухмылку, переводя взгляд на женщину. Она облокачивается на другую женщину, на которой поверх седой головы накинут чёрный платок. Их я узнал сразу. Мать и бабушка Грэт. К гробу приставили ещё один венок. На нём была лента с надписью "Моей любимой дочери"; теперь я увидел и её отца. Обезумевший от горя, он присел на землю рядом с вырытой могилой и положил руку на гроб. Он ничего не говорит, лишь качает головой, спрашивая сырую землю, почему Бог допустил это. "Бога нет", — тихо произношу я и привлекаю к себе внимание отца. — Он бы никогда не допустил смерти людей. Ведь он любит своих детей, так зачем же ему отнимать у них жизнь? Бога нет. Отец медленно поднимается с земли и подходит ко мне. Мы почти поравнялись, когда тот протянул мне свою полную руку и похлопал по плечу. — Спасибо, что пришел, Эрих. Соболезную твоей утрате. Киваю в знак ответа и прохожу в глубь всей этой процессии. Кидаю взгляд на гроб и отвожу глаза в сторону других могил. Неподалеку пристроился с фотокамерой один журналист из местной газетёнки. Сидит в засаде ради пары кадров для статьи. Они не успокаиваются даже на кладбище. Готов пойти на всё, сидя под палящим солнцем, чтобы снять несколько эффектных кадров во время погребения. Настойчивое мудло. Я отвел взгляд, делая вид, что не заметил его, и наконец положил букет садовых роз поверх всех венков. Никаких лент и надписей. Просто розы с шипами, которыми можно легко порезаться. На шипах осталась и моя кровь. Я неотрывно смотрю на крышку, словно пытаюсь увидеть результат своей работы под ней. Представляю это синее лицо и шею со следами веревки, и от этого нисколько не становится дурно. Пытаюсь вспомнить цвет её глаз, но уже и не помню. Я забыл её слишком быстро. Я ненавидел её слишком долго. Первым слово взял ее отец. Вспомнил о её девстве, рассказал, что его единственная дочь была светлым и добрым ребенком, что любил её больше всего на свете. На большее его не хватило. Слезы душили его, как душила его дочь та самая веревка. Кто-то из толпы шепотом произносит за моей спиной: "Грэт не заслужила такой безвременной смерти" Еле заметно усмехаюсь. Какая утрата. Отец осекся, чтобы унять подкатившее к горлу рыдание, утер глаза и удалился в глубь толпы. Поближе к родным. Второй выступила мать. Речь была недолгой, уже через пару предложений она положила ладони на гроб и воздела глаза к небу, продолжая заливаться своими рыданиями, моля Бога вернуть дочь. "Бога нет", — произношу я про себя и смотрю на стоявших людей в первых рядах. Несколько молодых девушек пришли проводить её в последний путь. Подруги. Никто из них ничего не сказал, а остальные люди лишь перешептывались между собой. Мать Грэт поцеловала крышку гроба, оставляя на лакировочной дубовой доске отпечаток мокрых губ, и наконец сотрудники похоронного бюро взяли гроб и поставили его на раму над могилой. Спустя минуту все, что осталось от Грэт, медленно скрылось в глубине могилы. Покойся с миром, Грэт. Все люди, посвятившие свой день прощанию с молодой девушкой, начали постепенно расходиться. Скорбящие покинули кладбище и зашагали прочь к холму, кто-то направился к машинам. Со всех сторон доносился шепот людей. Кто-то осуждал её самоубийство, кто-то пытался посочувствовать бедняжке и её судьбе. Я шел позади всех, медленно, наблюдая за родителями Грэт. Они всплакнули у друг дружки на груди и благодарили всех пришедших на похороны. Последовали орошаемые слезами объятия. Все люди покинули кладбище так же, как и я. Все приступили к своим занятиям. День вернулся в обычное русло. Всё стало на свои места. Я тоже решил заняться своими делами. Прогуляюсь до одного из баров. В единственный бар во всей округе. Выпью пива и вернусь домой. Побуду один хоть немного времени: сегодня я это заслужил. Не успел я зайти в заведение, которое не было на хорошем счету у людей, как в нос ударил запах мочи, пива и соленых чипсов. Но отвратительная зловония не остановила меня, и, усевшись за самый дальний столик, я принялся ждать. Молоденькая привлекательная официантка пришла довольно быстро. Она вытерла столик и смахнула крошки на пол, убирая посуду, оставленную прошлым гостем. Пока она выполняла свои обязанности, успела засветить свою грудь из соблазнительного декольте. Поймала мой взгляд и, улыбнувшись, игриво протянула липкое и потрёпанное меню. От её взгляда стало тошно, отчего я сразу вспомнил детектива Вайс. И та и другая хотели, чтобы их оттрахали как можно быстрее. В этом городишке все сексуально голодны. Мужики здесь никого не трахают. Я не беру из её рук меню, а сразу заказываю пиво и прошу принеси сосисок. Как предсказуемо для немца. Официантка кивает своей рыжей головой и удаляется. Так же быстро приносит заказ и ставит его на стол. Смотрит на меня и сладко спрашивает, что бы я хотел ещё. Усмехаюсь, оценивая её формы с ног до головы. В другой бы день сказал, что её, но не сегодня. Вежливо прошу оставить меня в покое. Кажется, получается на совсем так, как я хотел. Она вскидывает голову и уходит протирать стаканы за стойку, гневно взирая на то, как я поглощаю еду и напиток. Наверное, желает, чтобы сосиска встала мне поперек горла. Я быстро разделался с заказом и, откинувшись на стуле, осмотрел бар. Возле стойки сидит старик в старой шляпе, попивая эль, а возле окна за столом спит какой-то бедняга в мокрых штанах. Самое жалкое заведение города. И это при том, что в городе есть местный ресторан, входящий в топ лучших ресторанов мира. И есть это заведение, этот бар. Вот это различие. Не все могут позволить себе жрать в заведениях для богачей. Попросил счет не слишком громко, но официантка меня услышала. Уже идет не торопясь, но всё ещё поправляет футболку с декольте. Со стуком кладет чек на стол, но не уходит. Я улыбаюсь, смотря на неё. Следом же кладу деньги и ей на чай. Её рот растягивается в кокетливой улыбке, и я поднимаюсь с места, почти ровняюсь с её лицом и прохожу мимо, когда между нашими лицами остается пара миллиметров. От неё пахло клубничной жвачкой и духами, напоминающими освежитель для воздуха. Чувствую, как она смотрит мне вслед и не может сдержать свое негодование. Что ж, когда-нибудь я наведаюсь к ней, когда всё кончится. В доме горел свет. Я постучался, и дверь мне открыла Кристель. С порога сказала, что Адель уехала к себе домой. Ей завтра на работу. Ничего не отвечая, прохожу на кухню. Всё чисто. В вазе свежие цветы, как делала мама. Внутри всё сжимается, и я понимаю, что того пива было недостаточно. Кристель проходил следом и открывает холодильник. В руках у неё оказывается бутылка вина. Она ставит её на стол и достает бокал. Ставил его вслед за бутылкой. — Возьми еще один бокал, и пойдем наверх. Кристель поднимает на меня взгляд. — Не откажешься выпить со мной? — произношу я не своим голосом, но с раздражением и поднимаюсь в свою комнату. Кристель входит следом. В руках по бутылке вина. Усмехаюсь. — Сядь. Она садится ко мне на постель и протягивает бутылку. Уже открыла. Молодец. — А где бокалы? — спрашиваю я. — Лучше сразу с горла в такой день, — спокойно отвечает она и выпивает. — Вам, французам, вино как вода? — усмехаюсь и делаю глоток. Кристель усмехается мне в ответ и пожимает плечами. — Как вам пиво. Мы обмениваемся взглядами и продолжаем драть вино из горла, как законченные алкоголики. Кристель морщится, поглядывая на бутылку. — Да, не то вино, что ты привыкла хлестать. Она не видит нужным отвечать на мои издевательства; взяв в руки пульт, включает телевизор скорее для фона, нежели она действительно собирается его смотреть. Мы сидим друг напротив друга. Кристель села по-турецки, я положил ногу себе под зад. Так и сидели до тех пор, пока она не задала вопрос. Так спокойно, словно спрашивая о том, как прошёл день. — Как похороны? Отворачиваю голову от телевизора и смотрю на её лицо. Карие глаза не выражают ничего. — Обычные, — коротко отвечаю я и отпиваю вино. Кристель снова смотрит в телевизор, прикладываясь к бутылке. Мы молчим и смотрим какую-то передачу про убийства. На экране показывают сцену побега жертвы от убийцы. Сцена борьбы. — Она пыталась сбежать? — не отрываясь от телевизора спрашивает Кристель. Я решаю промолчать, но она не унимается. — Она поняла, что ты везешь её убивать? Она кричала? — Тебе действительно это интересно? — спрашиваю я, разглядывая её профиль. Острые скулы, холодные черты лица. Она кажется абсолютно не беззащитной. Теперь она смотрит на меня в ожидании ответа. — Почему ты хочешь это знать? — задаю вопрос и в ответ получаю усмешку. — Я хочу знать, что ты чувствовал, когда её убивал. — Зачем? — холодно спрашиваю я. И она отвечает так же холодно и без улыбки. Серьезно, смотря в глаза, прожигая взглядом. Ясным взглядом темно-карих глаз. — Хочу почувствовать, какого быть убийцей. Тебе понравилось? Никакого раздражение, только смятение. Отпиваю из бутылки и продолжаю молча взирать на неё. Кристель застыла в ожидании ответа. Наконец наклоняет голову вбок, но все ещё молчит. — Ты действительно хочешь узнать, какого это сжимать горло, душить человека, чувствовать его пульс и видеть, как он задыхается? Кристель утвердительно кивает, и я не могу не улыбнуться. — Ты жертва в этом доме, заложник. Ты понимаешь это? Кристель слабо улыбается. — Я уже не чувствую этого. — Приковать наручниками и избить? — мгновенно завожусь я от её слов и чувствую ярость. Снова пожимает плечами и махает рукой с бутылкой в сторону старой трубы. — Вперед. Но сначала расскажи мне, как она умирала. Как ты душил её. Тебе понравилось? Качаю головой и произношу почти вполголоса: — Ты психопатка. Кристель лишь улыбается и поднимает над головой бутылку. — Ты сделал меня такой. Я стала подстать тебе. Гребаная психопатка. Что её сломает? — Хорошо, я расскажу тебе. Но после того, как мы допьем это. Ответ её устраивает, и мы продолжаем пить. Неужели она думает, что я расскажу ей что-нибудь о том, что у меня внутри? Середина ночи, и я открываю глаза. Рука затекла, почти онемела. Лежу на спине, голова на подушке. За окном дует ветер. Медленно пытаюсь пошевелить затекшей рукой, но понимаю, что она чем-то придавлена. Второй рукой включаю ночник и усмехаюсь. На моей руке спит похищенная мною девушка. Одетая, что немного разочаровывает. Белые волосы раскинулись на подушке, лицо умиротворенное. На столике ингалятор, которого не было ещё вечером. Она переодета в пижаму, ноги укрыты одеялом. Спит беспробудным сном. Даже когда я убираю руку, она только переворачивается на бок, но не просыпается. Снова усмехаюсь, кидая взгляд на две пустые бутылки из-под вина на полу. Телевизор уже не работает. За окном сильнее начинает бушевать ветер. Приподнимаюсь на локтях, чтобы заглянуть в окно, и пытаюсь вспомнить, чем закончился вечер. Вспоминаю только то, как мы смотрели передачу. Так и не могу вспомнить ничего. Падаю на подушку, отключая светильник. Интересно, рассказал ли я ей о убийстве? Гребаная сука. Если это так, мне придется убить её немного раньше.