Дело о винограднике

Париж, Франция — Месье Шарье, я готов с вами встретиться там, где мы договаривались. Я всё сделал. Одна короткая фраза, и через пару часов, убегая от фотокамер, Оливье прибыл к дому Матье. Снова закрыты шторы, вокруг никого; Матье просит ничего не говорить, только кивает на чемодан. — Здесь. — Сколько? — задает вопрос Оливье, но Матье набирает цифру на своём смартфоне. Молчит, ничего не говорит, словно их могут подслушать. Но у его дома камер нет. Опасаться было нечего. Оливье выписывает чек и кидает его на стол зятю. — Я хочу подать на развод. — Делай, что хочешь, — серьезно отвечает Оливье и выписывает ещё один чек. — Даю сверх этого, если подашь завтра же. Матье лишь усмехается, и на этом встреча подходит к концу. Никаких рукопожатий — лишь насмешливые взгляды и один вопрос у самого выхода. — Она вернётся? — задает вопрос Матье. — Ты узнаешь это из газет, — сухой ответ, и дверь за бывшим зятем захлопывается. Улыбка с лица Матье сходит мгновенно, не остается и следа от былой уверенности, он быстро бледнеет и набирает чей-то номер по памяти. На другом конце провода раздается короткое "Да". — Я получил деньги. — Отлично. Ты знаешь, куда их везти. И поторопись, а не то твоя репутация может серьезно пострадать. Ты знаешь, о чём я. В это же время Оливье садился в машину, закидывая сумку на заднее сиденье. Он нервничает, заводит машину и приглаживает свои седые волосы. Лицо покрыто испариной. Месье Шарье переводит взгляд на телефон, и тот, как по заказу, начинает издавать пищащий звук. Он берет трубку и, сглатывая вязкую слюну, собирается сказать, что достал всё, что нужно, но вместо этого его перебивают. Слушать приходится ему. — Ты знаешь, куда везти. И торопись: твоя дочь может пострадать. У тебя есть время до рассвета. Кёльн, Германия. Эрих Рихтер Я сидел, листая каналы по телевизору и пытаясь занять себя хоть чем-то. Вечер выдался на редкость скучным. Встав с дивана, я прошёлся от окна к полке с книгами и критично осмотрел содержимое. От такой скуки даже романы зачитаешь. Встретились, полюбили друг друга и поженились. Тошнотворные романы с неправдоподобным концом. В жизни всё заканчивается едва ли романтично. Сперма, кровь и слёзы — вот настоящая концовка любых отношений. Я без интереса взял первую попавшуюся книгу, повертев её в руках. Может быть, отнести её Кристель? Она весь вечер сидит у окна в спальне и листает один и тот же журнал по бог знает какому кругу. Пусть почитает. Я направился в спальню, в то время как в дверь раздался глухой стук, а затем раздался звонок. Словно гость просто забыл, что существуют звонки. Пара нервных и прерывистых звонков, и наконец я открыл дверь, продолжая держать в руках женский роман. На пороге стоял Мориц. Одет в новенький синий строгий костюм, который делал его более представительным. Правда, шрам на лице продолжал придавать устрашение. Мориц, как обычно, бесцеремонно переступил порог квартиры нашей сестры и, осмотрев меня, громко хохотнул. Брат пребывал в хорошем настроении. — Принести прокладки? — язвительно спросил Мориц и, увидев чистую квартиру, неохотно принялся разуваться. — Сестрица заорет, — снова буркнул он, расстегивая пуговицы пиджака. Мориц прошёл в гостиную, осматривая комнату, коврик, полки, и наконец переводит взгляд от меня, так и не замечая дверь, ведущую в спальню. — А если серьезно. Нахера тебе бабские сопли? Брат просто так не отстанет. Закатив глаза, я вернул книгу на её законное место и повернулся, скрестив руки на груди. — Зачем ты пришёл? Снова грозный хохот брата и усмешка. Он всплеснул руками в точности как делал наш отец, когда собирался отчитать меня или Адель. — Ну братец, придешь к нему в гости, а он уже выгоняет. Ответ не убедил, и я продолжил выжидающе смотреть на Морица. Он стиснул зубы и, шмыгнув носом, продолжил говорить. — А какого хера ты телефон отключил? Потрахаться мешает? Я кинул взгляд на Кристель через Морица. Девушка не повела и ухом. Она продолжала медленно листать страницы журнала, сидя у окна в спальне моей сестры. Конечно, это не осталось незаметным для моего брата. Мориц тут же резко повернулся в сторону двери без стекла и, увидев лицо и тело Кристель, громко и воодушевленно воскликнул: — Вот охиреть! — снова хохот и, довольный брат поворачивает ко мне свое удивленное, но радостное лицо. — Ты видел её рожу? Это ты её? Мерзкое ощущение в груди, отчего даже пришлось отвести взгляд в строну, но, вспомнив реакцию брата на всё это, пришлось смотреть ему в глаза. Ему нравилась эта работа, а меня от похвалы начинало тошнить. — Ну ты зверь, братец. Ты ж гребанный психопат. Как ты её не убил, больной ты извращенец? — Отвали, Мориц, — сказал я, но получилось негромко. Наконец брат махнул рукой и снова заговорил серьёзно. — Хер с ней. Пока вы тут кувыркались, птичка мне напела, что её папаша достал наркоту и завтра утром будет здесь. Бабки будут скоро, сечёшь? Кристель поднимает голову и смотрит на меня, я вижу это, но отвожу взгляд от её лица, и она делает тоже самое. Обсудим это позже. — Договаривались, куда привезти? — спрашиваю я. — Пока не решил. Включи свой долбанный телефон, и я пришлю тебе смс. Киваю, и Мориц садится на диван. Уходить он не собирается. Видя, что я не очень доволен ему, он снова усмехается и произносит громко, поворачиваясь в сторону Кристель: — Не против, если я погощу у вас? Ты ведь успеешь отсосать у него до утра? Кристель ничего не отвечает, что заводит Морица. Он снова окликает её простым "Эй, ты", и она поворачивает голову в его сторону. — Ты чё такая грустная? Что у тебя с лицом? Громкий раскат хохота Морица, и он тычет пальцем, указывая на её лицо. Так по-детски глупо. — Блять, ты видел её рожу? — Мориц, — произношу я, кидая короткий взгляд на Кристель, которая, крепко сжимая пальцами страницу журнала, почти рвёт её. Терпит издевательства, тяжело дышит, но молчит. — Ты её уже защищаешь? — всё ещё хохочет Мориц и теперь смотрит на меня. Снова машет рукой и встает с места. — Я знал, что ты псих, но чтобы настолько — не ожидал. Ладно, чёрт с вами, дети мои. Благословляю. Мы снова молчим, пока Мориц качает ногой, смотря куда-то в сторону. Наконец он просит принести ему стакан воды и говорит, что уйдет, как только утолит жажду. Приношу стакан, наполненный до краев. Надеюсь, напьется с первого раза и свалит. Брат жадно глотает воду и с грохотом ставит стакан на журнальный столик. Смотрит на меня и вытирает ладонью рот. — Скучный ты, Эрих. Я усмехаюсь, смотря, как брат со вздохом поднимается с места и застегивает пуговицу на пиджаке. Проходит в коридор, говоря, что я гребаный дебил и чтоб не забыл включить телефон. Да-да, хорошо. — Знаешь, какая сука сегодня приходила в мастерскую? — уходя, спрашивает Мориц. — Твоя бывшая жена? — не могу сдержать улыбки, и Мориц улыбается в ответ, услышав мой ответ. Он ненавидит свою бывшую жену и всегда готов услышать о ней что-нибудь оскорбительное. — Ингрит, — отвечает он, и я переспрашиваю имя. — Ты прикидываешься? — снова задает вопрос мне брат, и я начинаю вспоминать. Твою ж мать. — Баба твоя. — А, Ингрит, — отвечаю я, припоминая лицо этой брюнетки с красной помадой. Официантка с аппетитной задницей. Пару раз в посидели в кафе, затем секс-марафон по её квартире, машине и туалетах клубов. Обещал позвонить и заказать столик на месяц отношений, но вместо этого похитил невесту со свадьбы. — Что ей было нужно? — спрашиваю я, не сдерживая зевания. Услышать о ней, что послушать скучную историю. Я даже забыл её лицо. Помню только задницу. — Она тебя искала, ты ж ей даже номера не оставил, — улыбается брат и добавляет: — Просила передать, что помочится на твоей могиле, если тебя найдёт. Я киваю и усмехаюсь. — Удивительно, что она нашла, где я работаю. И нашла тебя. — Я не сказал, что твой брат. Знаешь, она так орала, что было стрёмно в этом признаться. Снова киваю, и Мориц усмехается. Хлопает меня по плечу. — Скажу ей, что ты перешёл на французские булки. Снова усмехаюсь, глядя, с какой улыбкой произносит это Мориц, и он снова не сдерживает хохота. — Мать твою, ну ты её и уделал. Ты трахать её сможешь, глядя на её рожу, или ты пакет надеваешь? Ничего не отвечаю, только сжимаю губы, чтобы не послать. Брат и сам замечает это и, с издевкой поглядывая на меня, уходит из квартиры. Громкий стук двери, и мы остаемся одни. Возвращаюсь в гостиную и прохожу в спальню. Кристель закрывает журнал, серьезно смотрит на меня и пожимает плечами. Я смотрю на её лицо. Не такое уж и ужасное. Пара синяков, царапин не вызывает смеха. Мориц любит преувеличивать. Она облизывает сухие губы и спрашивает, что будет завтра. — Конец, — произношу я без усмешки. — Всё кончится завтра. — И... — она усмехается и морщится. Снова смотрит на меня, вздыхая. — Как это будет? — Что? — переспрашиваю я, хотя почти понимаю, о чём она говорит. — Как я умру? — Боже, Кристель, — закатываю глаза, не желая слушать это. — Эрих, я хочу знать. — Давай оставим это на завтра. Я устал обсуждать это. Ты так ждёшь смерти, что это невыносимо. Она замолкает, и снова глубокий вздох. Открывает журнал, отворачиваясь от меня. — Этот псих уже ушёл? — Уже да, — усмехаюсь я, подходя ближе. Она не шевелится, но чувствует, как моя ладонь накрывает её плечо. Усмехается. — Хочешь переспать со мной? — С чего ты взяла? — поглаживая синяк на её плече, спрашиваю я, рассматривая тело. В последний день хочется рассмотреть его чуточку внимательнее. — Ты всегда подходишь к этому делу деликатно. — Она снова закрывает журнал и разворачивается ко мне на стуле. Смотрит снизу вверх и прищуривается. Я усмехаюсь над её спокойствием и присаживаюсь на колени; она удивленно смотрит на моё лицо и начинает нервничать. Её сбивают столку мои действия. Но я не трогаю её. Только смотрю. Смотрю на руки, ноги, шею, плечи, живот; я осматриваю её хаотично, бегая взглядом по лицу и телу. — Я нравлюсь тебе такой? — задает вопрос она, и я тихо смеюсь. Почти хрипло смеюсь, смотря на её лицо. Но Кристель спокойна и серьезна. — Блондинкой тебе всё-таки не идет, — говорю, я, выпрямляясь в полный рост. Кристель усмехается и соскакивает с места, произносит, что хотела бы пойти в душ, и я опускаю её. Нельзя лишать человека радостей жизни в последний его день. Кристель молча удалятся в ванну, а я остаюсь в спальне. Журнал, который она так нервно теребила, без пары страниц. Страницы мелко раскрошены и валяются на полу. Подоконник мокрый от её ладоней, кресло ещё тёплое. Скоро здесь не будет ничего, что бы напоминало о ней. Такое же ощущение я испытывал слишком давно, тогда пришлось отдать нашу собаку. Шум воды из ванной комнаты и тихий всхлип — ушла, чтобы порыдать под душем. Как это по-девчачьи. Я подошёл к двери и дернул ручку. Ну, попытаться стоило. Всхлипы прекратились. А затем Кристель закрыла кран. Но дверь так и не открыла. — Не хочешь открыть? — спокойно спросил я и дернул ручку сильнее, сжимая губы. — Я хотел сказать... Открой нахер эту дверь. Пожалуйста. Тишина. — Кристель, я разнесу эту дверь, ты же знаешь. Пожалей Адель, ей за это платить. Какого хера я с ней нянчусь? Бью плечом по двери и дергаю ручку, которая отлетает. Кидаю её в сторону, продолжая бить дверь. Наконец Кристель включает воду в и тихо говорит: — Ты можешь дать мне порыдать нормально? Усмехаюсь, прислоняя лицо к двери. Истеричка. — Скажешь, от чего ревешь — поплачем вместе, раз последний день. — Ты испугался, что я вскрою вены? — шмыгает носом Крис, и я слышу, как она садится к двери, и я сажусь тоже. Прислоняюсь спиной. — Хочется убить тебя своими руками. Да и квартира и так испачкана, сколько можно. Кристель еле слышно смеётся. Я, кажется, не слышал её смеха. Или не замечал. Улыбаюсь сам. В последний день позволить себе это можно. — Я хотела это сделать, но подумала, что ты обещал быстрее. — Обещаю, вены резать тебе не буду. Она снова смеется сквозь слезы и не может сдержать рыдания. Я молчу, она рыдает. Я как кусок мяса, брошенный в кипящее масло. Ничего не чувствую, но все равно хреново. Я убил Грэт так быстро, что не понял, каково отнимать жизнь у другого человека. Наверное, я не такой идиот, или просто ненавижу бабские слёзы. — У меня ведь сегодня день рождения, — наконец произносит она и снова смеётся. — Поздравляю, — сухо произношу я и добавляю: — У меня было вчера. — С прошедшим, — так же сухо добавляет она и снова смеётся. Молча киваю и опускаю голову. Да уж, вот это ирония. — Двадцать два? — после недолгого молчания спрашиваю я. — А тебе? — отвечает она вопросом на вопрос. — Тридцать шесть, — усмехаюсь я, проводя рукой по волосам. — Большой мальчик, — говорит она и снова шмыгает носом. Мы снова молчим, и этого хватает, чтобы Кристель вновь зарыдала. Она снова плачет и смеётся. Наконец снова говорит со мной. — Сегодня я родилась, а завтрашний день убьёт меня. Почти идеальные даты на надгробной плите. Усмехаюсь, но не отвечаю. Она снова шмыгает носом и вздыхает. — Мне страшно, если честно. Теперь я могу это сказать. — Я знаю, — коротко отвечаю я. — Как свинью на убой, — добавляет она и снова смеётся. Не нахожу в этом ничего смешного, да и её смех — это истерика. Я слышу, как она встаёт, и поднимаюсь вместе с ней. Стоит у двери, дергая ручку, и не решается открыть. — Открой, я тебя не трону, — спокойно говорю я. Кристель открывает дверь и выходит из ванной. Красные глаза от слёз, по щекам течёт тушь, которую она нанесла в ванной. — Пыталась накраситься? — усмехаюсь я и, стирая с её щеки тушь, делаю только хуже и размазываю дорожку. Кристель усмехается в ответ. — Я понадеялась, что ты меня всё-таки тронешь, и решила накраситься. — Ну, в честь дня рождения, — задумчиво произношу я и смотрю на довольную Кристель. — Сделаешь подарок? — спрашивает она, когда я убираю волосы с её лица. — Нет, я сделаю подарок себе, — произношу я и наклоняюсь к её губам, но она отстраняется. — Давай без поцелуев. Просто трахнемся и разбежимся. Усмехаюсь и нарочно приглашаю её на постель, но Кристель дёргает меня за руку, уводя в ванную комнату. — Как насчет душа? — усмехается она. Смотрю на её спокойное лицо и вижу, как она улыбается. Завтрашний день убьёт её, но она больше ни о чём не жалеет.