***
ire (англ). – ярость ire (ям., сленговое) – все ок ire – находится под чем-то (марихуаной, чаще всего)
*** Комната тонет в солнечном свете. Донхун вытягивает ладонь, отключая надоевший будильник. Что за черт, просыпаться в самую рань в собственный выходной? Он шарит руками по кровати, находя край одеяла, закутывается в него, как в кокон. — Эй, подъем? Или ты меня провожать не будешь? Голос Сэюна доносится с порога комнаты. И Донхун вяло мычит в ответ. Сон сильнее него. — Ну хорошо, — вздыхает Сэюн. Он кряхтит, сопит и будто бы занят. Донхун понемногу просыпается. — Я так и знал, что ты меня провожать не будешь. Проснись хотя бы к обеду, тебе еще встречать соседа. — Какого соседа? — Донхун потирает глаза и силится припомнить хоть бы крохи информации, которую ему пытается донести Сэюн. — Твоего. Соседа, который будет жить в моей комнате, — голос Сэюна отдаляется, и Донхун понимает, что придется преодолеть себя и подняться. Иначе он рискует остаться с кучей не отвеченных вопросов. Донхун лениво выползает в ванную, наскоро умывается. Сэюна он застает уже на пороге. Тот проверяет чемодан, заталкивает в него выпадающие вещи. Донхун помогает застегнуть и окидывает взглядом еще несколько сэюновых сумок. — Ты как будто навсегда уезжаешь, а не на пару месяцев. Сэюн смеется и обнимает Донхуна, прощаясь. — Так лето ж заканчивается, много разной одежды пришлось собирать. Неудобно, — он пожимает плечами. — По поводу этого парня, что поживет вместо меня: его зовут Хангем, и он приедет в обед. Я все ему рассказал. Вот ключи, — Сэюн указывает на небольшой шкафчик, куда они с Донхуном обычно кидают всякие мелочи. — И твой номер телефона я ему тоже оставил. Встретишь, окей? Донхун кивает. Впрочем, Сэюн знает, что на него можно положиться, а значит, этот новый сосед будет обеспечен жильем, небольшой экскурсией по квартире и даже, вероятно, бутылкой вина, припрятанной Донхуном на подобные случаи. — Я буду скучать. Хорошо поработай и не забывай отдыхать! — Донхун помогает Сэюну спустить сумки и загрузить их в такси. — Джун проведет тебя в аэропорту? — Ага, — Сэюн закрывает багажник, проверяет время и поджимает губы: нужно спешить. — Он приедет ко мне через месяц. Да и ты приезжай, если хочешь. Придумаем, куда тебя поселить. И я тоже буду скучать! Они снова обнимаются. Полгода достаточный срок, чтобы испытывать чувство пустоты. Особенно если за несколько лет привык к совместному быту, тусовкам с общими друзьями да и просто друг к другу. Сэюн рано или поздно все равно бы съехал. С тех пор, как он сошелся с Джуном, они не раз говорили о том, что стоит перевести их отношения на новый этап и попробовать жить вместе. Но неожиданный контракт Сэюна сдвинул планы. — Ты не будешь скучать с Хангемом. Он классный! — обещает Сэюн напоследок. Донхун машет ему через окошко машины. Автомобиль скрывается среди сотни похожих, выезжая на дорогу, и Донхун поднимается на этаж. Непривычная тишина в квартире, даже немного зловещая. Он уже заранее скучает по Сэюну, по их пятничным посиделкам с Джуном, совместным походам в клуб, где к ним присоединяется еще Бёнкван и другие знакомые. Как отнесется этот новый сосед — Хангем — к тому, что они будут время от времени тусоваться на квартире с тем же Бёнкваном? Или к тому, что Чан, называющий Донхуна своим любимым страшим братом, будет приходить к нему каждые выходные? Донхун качает головой. Время перемен. И кто знает, что оно несет? К приходу Хангема Донхун успевает организовать неплохое подобие обеда, поговорить с Джуном, который, едва провел Сэюна, кинулся изливать свою печаль по телефону, почитать новости в интернете и полистать ролики. Сэюн присылает фотку из аэропорта. Ему тоже грустно уезжать. Звонок в двери выводит из перманентной печали, и Донхун, быстро поднявшись с дивана, отправляется встречать Хангема. В том, что они поладят, Сэюн был прав. Едва Хангем заносит свои вещи и они здороваются, как Донхуна посещает предчувствие, что с этим человеком жизнь сталкивает его не просто так. Донхун разглядывает Хангема и не спешит отходить и прятаться от испытывающего взгляда. — А ты… — у Хангема темная аура на первый взгляд, но Донхун видит в нем затаившегося зверька и не боится. Больше того, несмотря на разницу в возрасте (и наверняка жизненном опыте), Донхун сразу снимает всякие преграды, подпуская слишком близко как для незнакомца. Это влияние Сэюна, не иначе. Он считает Хангема подходящим соседом для Донхуна. — Ты, значит, не занят… в смысле, живешь с Сэюном и у тебя никого нет? — Ну, только друзья, — Донхун пожимает плечами. И рассказывает о них всех: о Джуне, Бёнкване и Чане, не забывает про Хеджина. — Я тоже его знаю, — Хангем несет пакет с ванными принадлежностями, а Донхун сдвигает свои, освобождая место на полке. — Правда? Сэюн мне ничего не говорил, — Донхун пытается разминуться с Хангемом в проходе ванной, но места мало. Они естественно сталкиваются. Хангем смотрит своими темными глазами из-под растрепанной челки и осуждающе произносит: — Мне он о тебе тоже не говорил. Донхун не видит в этом ничего необычного. С Хангемом они уживаются запросто. Он не занимает место Сэюна, но отлично находит собственное. В квартире, в буднях Донхуна, и — делает ставку выше — в его жизни. Приезд Хангема что-то вроде неожиданной вспышки света поутру. Он сочиняет музыку по вечерам, наигрывая ее на клавишах, и просит Донхуна послушать. — Я хочу быть композитором, — сообщает Хангем. Он предлагает Донхуну сесть рядом, и Донхун опускается на пол, кладет голову на руки и слушает. — Хочу писать музыку и песни, чтобы все их слушали. Выступать с концертами. Вообще-то, у меня скоро будет выступление. Я всех друзей зову, и ты приходи. Хангем любит рассказывать о своих планах. Донхуну нравится его слушать. Его голос из высокого становится хриплым, потом шелестящим, как осенние листья в ногах прохожих. Звук затихает, убавляется громкость. Исчезает четкая картинка. В сознании отчетливым остается шум ручья, и это успокаивает. Донхун засыпает. Слов больше не разобрать. Донхун открывает рот, чтобы прервать Хангема — удивительно, как он сам не замечает, что Донхун почти отключается, сидя на полу перед ним, — и пойти к себе в комнату, но почему-то изо рта не доносится ни звука. Словно он рыба и потерял возможность говорить. Комната плывет, видится через прозрачную рябь, через прочную толщу темно-синих волн. Донхун крепко зажмуривается, это ж надо, чтобы такое почудилось. Вокруг тишина, плотная и недосягаемая, как при погружении на глубину. Он раскрывает глаза: воды нет, а Хангем спит прямо на своих клавишах. Им двоим пора отдохнуть, а не изматывать себя ночными посиделками. Донхун поднимается и трясет Хангема за плечо: — Эй, иди к себе, тут же неудобно спать. Хангем странно, неестественно шевелится. Донхун настораживается: — Хангем? Он наклоняется к его лицу. И замечает ее: бордовую узкую полоску крови, что стекает от виска к губам. Донхун отскакивает в сторону, цепляя клавиши. Стойка падает, клавиши приземляются следом, а Хангем безжизненно валится на пол. Кровь течет из разбитой головы, собираясь в огромную темно-карминовую лужу. Донхун кричит и закрывает лицо руками. Он ничего не помнит и не понимает, что же произошло. Он кричит до тех пор, пока не чувствует как кто-то встряхивает его за плечи. Отнимает его руки от лица и просит: — Донхун! Донхун, проснись! Что тебе снится… Донхун?.. Свет резко бьет по глазам, и лицо Хангема освещено утренним рассветом. Донхун подскакивает на кровати, в ужасе оглядывая комнату, Хангема, сидящего на его постели. — Наконец-то ты проснулся! Как оно, все нормально? Донхун трясет головой. Какое к черту нормально? Хангем протягивает стакан воды, и Донхун с опаской принимает его. Он пьет, дрожащими руками вытирает подбородок и поворачивается к Хангему. Тот вздыхает. Выдавливает ободряющую улыбку: — Страшно было? — он цокает и качает головой. — Мне редко кошмары снятся. Посидеть с тобой еще? Донхун невнятно соглашается. Хангем кажется нереальным, вся комната и часы — скоро будет звенеть будильник, — и само ощущение времени. Донхун указывает на лицо Хангема и пальцем показывает ему повернуться. — Что? У меня что-то не так? Хангем разворачивается боком, и Донхун трогает: лоб, поднимает волосы, проводит от бровей к скулам. У Хангема небольшой шрам у виска, но видно зажил давно. — А, это, — Хангем трогает кожу. Он берет руку Донхуна в свою, поглаживает пальцы. — В детстве помогал отцу во время ремонта, упал с лестницы и расцарапал всю сторону. Как ты только успел разглядеть? Донхун опускается на подушку. Он сомневается, что замечал такие мелочи. Может, забыл? Хангема он не отпускает, но тот и не собирается уходить. *** Клубная шумиха не самое любимое времяпровождение Донхуна. За исключением тех случаев, когда там выступает Сэюн, или Джунхи играет свои сумасшедшие электронные сеты. А теперь вот Хангем позвал на концерт. Донхун долго копается в шкафу, вынимает все свежие футболки и кофты, чтобы выбрать поновее и получше. На выступление Хангема хочется прийти так, чтобы он понял как это важно для Донхуна — быть там. Музыка Донхуну очень нравится, голос, и его ненавязчивое и легкое общение со зрителями, да и сам элегантно разодетый Хангем — тоже. Донхуну выделено лучшее место под сценой, так что он внимательно смотрит, слушает, не отрывая взгляд. А после они до утра напиваются в том же самом клубе. К ним присоединяется Бёнкван, а еще Хеджин, оказавшийся одинаково хорошим знакомым для Донхуна и Хангема. Донхун звонит Джуну и пьяно шепелявит, зазывая к ним: — Почти как с нашими. Весело. Приходи? Джун и вздыхает, и смеется: — Да мне без Сэюна не в кайф. Развлекайся. Клуб закрывается. После трех попыток вызвать такси и назвать в него правильный адрес Бёнкван ползет к выходу с Хеджином, для них находится одна машина. Донхун поднимается за ними, решив проветрить голову. — А где твой… — Бёнкван оглядывается по сторонам. — Хангем? — Да его какая-то знакомая выцепила, — объясняет Хеджин, делая неопределенный жест рукой. Он указывает к столику, и Донхун оборачивается. Хангем прощается с группой, пожимает руку Ваану и, Хеджин прав, рядом крутится девчонка. Донхун представляет, что Хангем сейчас предложит ей поехать с ними: логичное завершение вечера. Его вмиг накрывает сильнейшей ненавистью. Такой сильной, что хочется ударить ее или толкнуть самого Хангема, чтобы не стоял так близко. Чистые инстинкты, Донхун не позволит себе такую грубость. Но остается острая необходимость исправить неразумное хангемово поведение, и Донхун спрыгивает со ступенек, возвращаясь. Он становится рядом, протискиваясь между девчонкой и Вааном, и повисает на плечах Хангема. Лицо Хангема светлеет, загорается радостью, и он тянет руки Донхуна себе на талию, обнимает его за плечи: — Что ты? — Хангем выглядит так, будто весь вечер только и ждал подобного, и, подумав, Донхун понимает, что так и было: они сидели рядом на узком диване, соприкасаясь бедрами, пили из одного бокала, постоянные случайные касания, внимание и переглядывания. Теперь они обнимаются, и все на своих местах. — Ничего, — Донхун искренне рад тому, как Хангем отреагировал на его появление. — Такси сейчас будет. Они уходят, сопровождаемые однозначными взглядами, не размыкая объятий до самой квартиры. Донхун зевает, поднимаясь по ступенькам, а Хангем придерживает двери, пропуская его в квартиру. Он ждет, чтобы мушка залетела в ловушку, а после все выходы и входы будут перекрыты. Двери он закрывает с несдержанным хлопком и тут же толкает Донхуна к стене, вцепляется в ворот куртки и прижимается к горьким сухим губам. Донхун забирается пальцами в отросшие на затылке волосы Хангема, кусает губы и жмется в него, чувствуя как ладони опускаются вдоль позвоночника к пояснице, и дальше, пробираясь под ткань джинс. Хангем немного мальчишка: нетерпеливый, мало думает о последствиях. Донхун о них не думает вообще, наслаждаясь желанным сладким поцелуем. Стремительное падение или взлет: все одинаково, лишь бы никогда не переставать чувствовать близость Хангема. — Ты уверен? В том, что хочешь этого со мной? — кое-как улучая момент, спрашивает Донхун. И Хангем кивает. Он прихватывает шею Донхуна: гладит, лижет, кусает. Ведет носом, заставляя откинуть голову назад. И жадно терзает поцелуями, заставляя кожу превращаться в хрупкую истлевшую бумагу, что распадается от любого касания. — Такое чувство, — Донхун закусывает губу, соображая, говорить ли Хангему о своих чувствах. Хангем ловит его расфокусированный от алкоголя и желания взгляд. — Что мы пепел. Ты и я… Хангем! Донхун томно выдыхает и забывает, что еще хотел сказать. Хангем поглаживает его через ткань джинсов, надавливает рукой, прикидывая, насколько возбужден Донхун. Он разводит коленом его ноги, и смещает ладони на ягодицы, трется о бедро Донхуна. Время плывет, то быстро, то медленно. Коридор покрывает рябью. Вода заполняет пол: Донхун выставляет ногу, и ему чудится, как она хлюпает у него в кроссовках. По телу мурашки разбегаются мелкими волнами от поясницы, забегая за каждый позвонок. Хангем страдальчески охает: — Я точно знаю, чего хочу. Но, кажется, сейчас так пьян, что у меня ничего не выйдет. Не хочу разочаровать тебя в первый раз. — Как романтично. Придется постараться, когда мы оба будем трезвее. Донхун ласково гладит Хангема по щеке. Кожа все еще горит, следы хангемовых губ ощущаются как ожоги, но это по-своему прекрасно. — Надо бы тебе такой же след оставить. Чтобы никаких девчонок! — Донхун рисует Хангему на шее губы. Хангем дуется и тащит Донхуна к кровати. Спать. — Какие еще девчонки? Не нужны мне никакие бабы! Зато тебя целовать хочу… всегда! Я не могу себе это позволить?.. Хангем сонно бубнит о том, что наконец-то ему все можно. Он широко зевает и, уложив Донхуна себе на плечо, отключается через две минуты. Под веками растекается голубыми красками прозрачное озеро. Тихий прилив, волна полна чистой бирюзы. Озеро почему-то напоминает по форме глаз, к середине, там, где глубина увеличивается, оно синеет и превращается в зрачок. Донхун не понимает, смотрит ли оно на что-то или это нечто разглядывает их с Хангемом, спящих на одной кровати. Донхун уверен, что если раскроет глаза, картинка не исчезнет. Хангем сопит во сне и крепче притягивает к себе. Близость Хангема умиротворяет, и только это помогает Донхуну заснуть. Тихо плещется вода. *** Выходные начинаются с непонятной истерики Хангема. Он неизвестно на что обижается и отказывается присоединиться к обеду, когда приходит Чан. И ведь мог уже привыкнуть, что мелкий частый гость, но нет, не привыкает, а наоборот фыркает и уходит в свою комнату. Вечером Донхуну названивают соседи, потому что у них будто бы течет с потолка. Они поднимаются, чтобы посмотреть лично. Хангем зло провожает их в ванную и на кухню и говорит, что у них все трубы целые, и полы сухие, а Донхун вспоминает звук воды, преследующий его уже несколько дней. Радует, что его психика хоть бы в норме, а с трубами справится сантехник. Донхун устраивается на диване с большой миской салата и курицей, он занимается параллельно рабочими вопросами, договариваясь за студию, где ему нужно репетировать, и переписывается в чате. Хангем наворачивает круги с полчаса. — Что ты делаешь? — спрашивает он. Донхун специально не начинает разговор первым. Хангем обиженный, но пусть набирается смелости, не маленький. — Ну, — Донхун указывает на раскрытый ноутбук и телефон, — работаю вроде бы. И ем. Его телефон мигает сообщением, которое вызывает широкую улыбку. Недоумение так четко читается на лице Хангема, что Донхун решает пожалеть его и отставляет гаджеты в сторону, освобождая место рядом. Два раза звать не нужно, и Хангем уже валит его на лопатки, забираясь сверху. Салат рассыпается по полу, но ими движет совсем другой голод. *** Домой Донхун приходит взбешенным. Ругаться с Хангемом как-то странно, но промолчать значит спустить все на тормозах. Он шагает по ступенькам с такой ненавистью, словно это как-то поможет высвободить чувства. Возмущаться он начинает с порога: — Знаешь, ты такой… эгоист! Я никак не могу понять, — Донхун снимает очки и убирает мешающую челку, глядя сквозь замершего в ожидании Хангема. Очки он кладет на тумбочку, где месяц назад Сэюн оставил ключи от квартиры. — Почему при твоей общительности ты ставишь мне рамки?! На Хангема он смотрит осуждающе, а тот выставляет указательный палец и просит помолчать. Хангем шустро скрывается на кухне, где готовится ужин. Донхун идет на запах и, видя полные кастрюли разной еды, немного успокаивается. Так выходит, что у него всю неделю дел невпроворот, а Хангем, хоть и приходит немногим раньше, но старается ради Донхуна. Они садятся за стол. — Зачем ты сказал Чану, что я не хочу его видеть? — Я не это сказал, — возражает Хангем. — Ты много работаешь. Вот я и попросил его зайти, когда ты будешь свободнее. Донхун неодобрительно качает головой. — Ты даже мне не говорил, что он приходил. Я случайно узнал от Джуна. И снова Хангем превращается в расстроенного зверька. И все-таки теперь он становится решительнее, уверенно доказывает Донхуну свою правоту: — Я всего лишь хочу, чтобы ты больше был дома. Отдыхал. Спал. Говорил со мной. Был со мной, Донхун! Донхун поглубже вдыхает. Мотивы Хангема ясны, нехорошо только, что это цепляет других людей. — Я все объясню Чану… — И больше не будешь так поступать? Хангем принимает условия. *** На следующее выступление Хангем рисует себе губы на шее. Он выходит с этим на сцену. Для Донхуна отведено место прямо внизу, напротив микрофона Хангема. Он затягивает лиричный кавер на популярную песню и не стесняется публики, смотрит на Донхуна. — А он знает, чего хочет, — смеется рядом Бёнкван. Донхун не понимает, стоит ли сбежать или хотя бы спрятаться от смущения за некрупную фигуру Бёнквана. Но продолжает заворожено смотреть, как раскрываются губы Хангема, а по залу разносится звук: — Give your all to me I’ll give my all to you. Бёнкван пинает Донхуна в бок: — Он тебе поет. Я сейчас сдохну от зависти! — Бёнкван тараторит, пока Хангем снимает микрофон и присаживается на краю сцены. Если бы не высокий подъем, он бы сошел, но так остается только подозвать Донхуна ближе. — Зашибись, он признался тебе на глазах у всех. Сколько детей у вас будет? Донхун делает мысленную пометку отомстить Бёнквану после. Он так растроган, что готов зарыдать в зале, на виду у поклонников хангемовой группы, у ехидничающего Бёнквана и перед самим Хангемом. Когда выступление заканчивается, Донхун пробирается к гримерке, его никто не останавливает, и он сразу находит Хангема. Донхун манит его рукой, подзывая в сторону от остальных ребят. У Хангема скромности ни грамма и целовать он начинает без лишних слов. Так легко сойти с ума от неожиданных признаний, от самого факта, что Хангем превращает все происходящее в романтичное кино. Хангем безумен в своем желании быть с Донхуном, и плевать на чужие мнения, реакции. Он целует, и тепло разливается с макушки до пяток, окатывает водопадом чувств. — Не знаю, каких мелодрам ты насмотрелся, но это работает, — Донхун шепчет и не в силах даже убрать руки с хангемовых плеч. Он приклеивается к нему, сшивается прочными нитками, все это сразу. Донхун предлагает: — Поехали домой? — Сейчас? — Хангем хитрит и дразнит. — Сейчас, Господи, Хангем! Немедленно! Донхун не верит в родственные души, предназначения, предсказанные звездами, и прочую ерунду, но рядом с Хангемом оживает мир. Дышит каждое растение, стены расступаются. Воздух золотится, полный волшебной пыльцы. Он прохладный, как и покрывало, которое некогда снимать. Они падают поверх и перекатываются из стороны в сторону. Донхун подставляет шею под губы Хангема, но этого уже мало. Ворот футболки трещит, Хангем тянет его в сторону. Кожа краснеет. На каждое прикосновение Донхуна Хангем реагирует урчанием и вздохами. Он забавный, одновременно напористый, и нежный, и немного неумелый. Это вызывает улыбку: — Эй, я иногда думаю, что у тебя это впервые, — шутит Донхун. — Чего?! — Хангем задирает его футболку, щекоча кожу на боках, и удивленно останавливается. Его лицо выражает обиду. — Я что-то не так делаю? Донхун качает головой и забирается рукой в хангемовы волосы. — Мне нравится, что ты такой… — Какой? — Хангем все-таки раздевает Донхуна, и теперь ничего не мешает ему выцеловывать живот, кусать у пупка и облизывать его следом. — Ну, — Донхун опрокидывает Хангема и вжикает молнией на его джинсах. Он, кажется, забывает, что хотел сказать, занимаясь тем, что стягивает их, отбрасывая с кровати, водит руками по груди, цепляя соски, надавливая и перекатывая между пальцами. Донхун забирается на Хангема и немного ерзает. Никто не спешит сбрасывать остатки одежды, доводя друг друга густым, вязким, как желе, ожиданием. — Ты стараешься для меня. Хангем подминает Донхуна под себя, ловит руки и придавливает к кровати. Терпение — огромный раздувшийся пузырь, что не выдерживает давления. Неудивительно, что Хангем сдается первым. Донхун благосклонно позволяет устроиться между ног, мять ягодицы. Он немного морщится, когда влажные скользкие пальцы Хангема растягивают тугие мышцы. — Что ты там говорил про впервые? — Хангем облизывает сухие губы, лукаво посматривая на разнеженного Донхуна, полностью передавшего инициативу в руки Хангема. Конечно, это не больше, чем заигрывание, но пускай Хангему будет приятно. Донхун говорит: — Если хочешь, чтобы так было, можешь верить. — Я же знаю правду. Не может быть, чтобы ты все это время ждал меня. Донхун шумно тянет горячий воздух. Покрывало слетает с кровати, а за ним и подушка, которую он пытается уложить удобнее. Он быстро забивает, глядя в сосредоточенное лицо Хангема. Хангем дарит опасный, наполненный жаждой поцелуй. Но делает это не столько для себя, сколько для Донхуна, словно читая мысли. Хангем ритмично двигает рукой, и Донхун стонет ему в губы. — Хорошо, — говорит он, чередуя слова с короткими поцелуями-укусами хангемовой шеи. — Пусть не первый, но особенный. Можешь уже?.. Донхун ведет бровями намекая, что достаточно готов. Он приподнимается и шире разводит колени. Гладит Хангема по торсу, цепляя ладонью набухший член. Облизывает губы, и Хангем блаженно прикрывает глаза: — Я так хочу тебя, — говорит он. — Смотрю какой ты сейчас… и так хочу, что кажется кончу, как только войду. Донхун смеется над этим мальчишкой: — А кто мне обещал показать себя во всей красе в первый раз? Хангем насупливается. Обещание есть обещание, и Донхун уверен, что Хангем его выполнит в полной мере. — Ночь долгая, дорогой, — Донхун прикрывает глаза, ощущая приятную заполненность, единение с Хангемом, которого уже давно хотел. — Так что можешь не сдерживать себя. *** — Ну, как твой идеальный бойфренд? — Джунхи смеется, встречая Донхуна. Они пожимают друг другу руки и присаживаются за столик. Джун не слишком часто выбирается гулять в отсутствие Сэюна. Он приехал от него два дня назад и сразу к Донхуну: с подарками и новыми впечатлениями. — Бёнкван сказал у вас медовый месяц каждый день. Донхун отмахивается. Они заказывают ужин и пиво. Первый холодный глоток освежает горло, оседает в желудке приятной тяжестью. — Как там Сэюн? — Их отлично устроили. Впахивает каждый день, с одним выходным и несколькими часами на сон, — Джун передает большой пакет. — Это для тебя. Он скучает, Донхун. Джунхи показывает совместные фотографии, пересказывает все, чем они занимались на протяжении тех дней, что были вместе. Одного пива конечно мало, чтобы наговориться вдоволь. Заканчивается второй бокал, и разговор идет душевней. — Так что твой муженек? Мог бы и с ним прийти. Донхун закатывает глаза. Бокал с пивом приземляется на столешницу с негодующим звуком. — У него работа. Он, скорее всего, даже не знает, где я сейчас. У Донхуна такое явное неудовлетворение на лице, что Джунхи на секунду зависает с открытым ртом. — Что? Противоречит тому, что рассказывал Бёнкван? — Немного, — Джун подается вперед. Он теребит салфетку, складывая из нее кораблик. Ярко красная полоса расчерчивает его по краю. Там, где пальцы Джуна оставили вмятины, Донхун видит кровавые следы. Донхун уже не удивляется очередному видению. Шрам на виске Хангема, кровавые пятна, постоянное журчание воды, что также становится кровью: все умирает, едва начавшись. По ночам он просыпается в полной темноте и, как бы долго ни держал глаза открытыми, не видит ничего, словно ослеп. Он зовет Хангема, шарит руками по кровати, а встречает пустоту. — Мне кажется, даже когда мы занимаемся любовью, это какой-то сон. Я открываю глаза и не нахожу его рядом. Может, он призрак, Бёнкван точно видел его? Рассказывал, как он выглядит? — Донхун мечтательно зажмуривается, представляя. — Черные волосы, крепкая шея и плечи, роста примерно как я… — Джун удивленно таращит глаза, вызывая улыбку у Донхуна. — Я просто шучу. Я не сошел с ума. Джунхи качает головой. Белый кораблик остается лежать рядом с еще несколькими похожими. — А я что-то думаю, сошел. Ты впервые так влюбился, вот и… — Джун разводит руками. — Ожидаю слишком многого? Джунхи задумчиво трет подбородок. Они обмениваются взглядами. Медленно опустошают бокалы. — Хочешь позвонить ему сейчас? Донхун отрицательно качает головой. — Зачем? Чтобы узнать, как он не может говорить, потому что обнимается с поклонницами после выступления?! Все эти девчонки под сценой, у гримерки, у входа в клуб! Кричат, визжат, — Донхун брезгливо взмахивает ладонями, отталкивая воображаемую толпу. Голос дрожит от ненависти ко всему происходящему. Это чертовски мерзко, представлять кого-то рядом с Хангемом. Даже зная, что ему не нравятся девушки. А если это ложь? — Не могу на это все смотреть. — Я верю Сэюну, — произносит Джунхи. — Думаю, это придает ему спокойствия. А ты ревнуешь… — Я не просто ревную, Джун! — возражает Донхун, повышая голос. Похоже, это становится новой манерой общения: только вчера они с Хангемом так орали друг на друга, что соседи стали названивать им в двери. — Иногда мне кажется, я убить его готов за такие выходки! И Хангем… — Донхун устало откидывается на стуле, задирает голову и закрывает лицо сложенными ладонями. Джунхи молчит, ожидая продолжения. Эмоции должны быть высказаны. Они с Хангемом варятся в собственном соку, перемалывая свои чувства друг к другу, пропуская души через мясорубку и кроша что-то важное. — И… что? — осторожно напоминает Джун. Донхун выравнивается, упирается локтями в стол. На губах треснувшая улыбка, а на лице отпечаток скорби: — Мне кажется, Хангем меня тоже… *** Свет бьет по глазам, и Донхун зажмуривается, прикрывает лицо рукой. Он припоминает, что забыл зашторить окно с вечера. Хангем встретил его после работы, вечер был так хорош, что они лениво прогуливались городскими парками. А дома Хангем включил один из романтических фильмов, что так любит Донхун. Досмотреть его, правда, удалось только до середины, и то Донхун едва помнит сюжет. Зато поцелуи Хангема, ладони, оглаживающие бока и саднящий бок — из-за того, что они не смотрели по сторонам, перебираясь в спальню, — Донхун помнит. Закрывать шторы было некогда. Он переворачивается на бок, надеясь переползти на хангемово плечо и поспать еще немного. Хангем почти всегда встает раньше. Он возится с завтраком или хотя бы делает кофе на двоих, он первым принимает утренний душ, чтобы потом не мешать Донхуну и не задерживать его, спешащего на работу. Донхун рад, когда удается поймать Хангема до того, как он встанет с постели. Он обнимает его одной рукой и, как и хотел, ложится на плечо. Хангем тянет одеяло, накрывая их чуть ли не с головой. Спать уже не получается, и Донхун лениво целует Хангема в плечо: — Не сбегай по утрам, — просит он. — Не люблю пустую постель… Хангем зевает. Его ответ кажется смешным и жутко заумным для первой фраз после пробуждения: — Тот, кто не уходил, тот и не возвращался. Они дремлют еще немного. Вставать не хочется, и они говорят о снах, видениях и вере в мистику. — Я когда-то видел огромного муравья в метро. Он сидел прямо напротив меня. Тонкие лапки шевелились в такт движению, — рассказывает Хангем, перебирая волосы Донхуна. Донхун поёживается и ближе придвигается к Хангему, словно насекомое может выползти к ним прямо сейчас. — Говорят, — Донхун откашливается, прочищая горло, и продолжает. — Что насекомых видят одинокие люди. Я где-то слышал об этом, — он задирает голову, чтобы посмотреть в лицо Хангема. Тот задумчиво жует губы: — Ну, не то чтобы я одинок… Главное, что сейчас ты со мной! Донхуну любопытно, где в Хангеме граница между взрослым и детским, между его мужественностью и дурашливым поведением, между нежной романтикой и жестокой ревностью. — Когда я думаю о нас с тобой, — признается Хангем, крепко держа Донхуна за плечи, — то понимаю, что не смогу отпустить. Сейчас все меряется нашими с тобой чувствами. Это исходная точка. Я люблю так сильно, и, — глаза Хангема становятся дьявольски черными, мутными, — если что-то изменится, буду ненавидеть так же сильно. А может и сильнее. В словах Хангема одновременно и просьба не оставлять никогда, не дать пройти их любви, но еще и предупреждение, угроза. Любовь сменяется на пламенный водопад, страх — мелкие насекомые, — преследуют. Ровно как и навязчивые видения, постоянный звук воды, и теперь они оба тонут в ней, захлебываются, жутко и болезненно лишаются остатка кислорода и умирают, клянутся убить друг друга. Донхун кричит и жмется в стены от собственных видений. Хангем рядом, но от внутренних призраков нет спасения. Он влюблен, но если скажет об этом Хангему, не сделает ли все еще хуже? — Что ты делаешь? — Донхун орет, вырывая у Хангема из ладоней свой телефон. Хангем стирает все контакты один за другим, без разбора и логики, лишая Донхуна любой связи с внешним миром. — Ты не можешь контролировать мою жизнь во всем, Хангем! Очнись! Я не принадлежу тебе так, как ты этого хочешь… — Ты вообще не хочешь мне принадлежать! Все, что я делаю, имеет для тебя хоть какое-то значение? — Хангем кричит и бьет руками в стены. Донхун разворачивает его за плечо, и Хангем замахивается в порыве. Он едва останавливается, чтобы не ударить со всей силы, и все же проходится по лицу. Донхун кидает вазой в ответ, и Хангем едва успевает увернуться. Осколки летят за ворот рубашки и царапают спину. Страх ползет: черные мелкие точки ровным строем движутся к воде. И дохнут, подхваченные потоком. Хангем хочет остановиться, но, разозленный, уже не может: — Ты не ходишь на мои выступления, не проводишь время со мной дома. Мы вообще вместе?! Когда Хангем злится, ругается и повышает голос, Донхун чувствует себя виноватым. И ссору хочется прервать, потому что если не замолчать вовремя, любовь сменится ненавистью. А Донхун хочет любви. Эмоции так зашкаливают, разогретые до температуры крошечного Большого взрыва, что одно движение, и Вселенной придется рождаться заново. Опасные взгляды, суженные глаза, они хватают друг друга за руки, и между их телами трещит электричество. Разряд и сильный бросок: Донхун прижимается лопатками к стене и тянет Хангема за ворот рубашки. — От тебя пахнет клубом, чужими духами… — Так сделай так, чтобы пахло тобой! Они застряли в физической постоянной, бесконечно прокручивающей спирали, разорвать которую значит убить все, что есть. Донхун уже и не помнит, кто из них срывается первым, кто говорит о том, что лучше будет расстаться. Донхун боролся бы, просил, чтобы было иначе, но они оба на взводе. Кипят на огне, не желая уступать. — Мы только делаем хуже, — говорит он. — Мне надоело. Твой образ жизни и мой несовместимы. Привычки, слова, что ты говоришь, все, что ты от меня хочешь — это слишком. Ты не слышишь, не понимаешь. — Потому что ты всегда выбираешь кого-то еще: друзей, работу, а я виноват в чем? Да, я просил Чана не приходить, и Джуна с Бёнкваном не влезать, и… Хангем трясет Донхуна за плечи, прося взглянуть на него, но вместо этого получает удар в грудь. Он сталкивается со стеной. — Делай, что хочешь, — говорит Донхун, — так больше нельзя. Я не могу видеть твое счастливое лицо где-то, когда ты зависаешь с друзьями и их девчонками, а потом выслушивать твое недовольство дома. Ты никогда, ни разу не пытался принять меня по-настоящему! Он хлопает дверью, закрываясь от Хангема полностью. И в глубине души надеется, что он пойдет за ним. Что скажет что-то правильное. Хотя бы то, что любит и тогда, — Донхун закрывает глаза и находит опору, спасаясь от головокружения, — он простит ему все. *** — Знаю, что ты хочешь сидеть дома, но пошли. Есть сюрприз! — Джуну как-то удается вытащить Донхуна в клуб. Он вяло натягивает на себя джинсы и футболку, выбирает теплую шапку с курткой. Красоваться не перед кем, он идет туда только потому, что Джунхи просит. Его-то и самого в такие места не загонишь, только если это не связанно с работой. Они выбирают уединенный столик в конце зала. Заказывают один коктейль за другим. Донхун помнит только как в неоне тонет сначала синий, потом кроваво-красный, после что-то безумно сладкое в желто-оранжевых тонах. Потом он заказывает крепкие абсентовые коктейли и подносит зеленый бокал на уровень глаз. — Змеи. Или озера, что наблюдают за тем, как мы спим! — Донхун восхищается тем, как поигрывает свет. От салатового до темного-синего. — Главное, что не насекомые. Насекомых видят только одинокие люди, а я вижу море. Джун соглашается. — Я выйду, — говорит он. И поднимается. Донхун долго ждет его возвращения. Успевает допить коктейль, отмазаться от девчонки в блестящем платье минимальной длины. Он умывается в туалете холодной водой и немного трезвеет. По ощущениям Джунхи нет уже целый час. Он возвращается в общий зал, где гремит электронная музыка. Очень в стиле Джунхи и совершенно не то, что сочиняет Хангем. Донхун останавливается в центре танцпола. По нему проходит красный, а следом белый луч. В этих красках он видит Джунхи. Тот сидит за их столиком. С Сэюном. Донхун припоминает, что до возвращения Сэюна еще черт знает сколько времени. Вряд ли он разорвал свой контракт и вернулся. Нужно приглядеться. Донхун проталкивается через толпу, — влажные тела противно цепляют открытые участки кожи, — хватает салфетки со столика и вытирает руки. Сэюн забирается на колени к Джунхи. Донхуна никто не видит, будто его не существует вовсе. — Эй! — Донхун пытается окликнуть друзей, но его не слышат. Донхун прослеживает: Сэюн расстегивает молнию на джинсах Джуна и его ладонь исчезает под бельем. — Что за черт? — Донхун знает, что его уже никто не слышит, но почему Джун и Сэюн делают это здесь? Кончик языка Джунхи проходится по шее Сэюна. Влажный след блестит неоновыми переливами. Сэюн запрокидывает голову и жмется в Джунхи, активно двигая рукой. Донхун чувствует, как у него самого встает от этой картины. Он оглядывается в поиске какого-то бокала с водой, чтобы остудиться, но Сэюн так сладко стонет, что Донхун понимает: водой уже не помочь. Он разворачивается и бежит к выходу. Все равно лучше оставить Джунхи и Сэюна одних. Через несколько шагов он врезается в чье-то плечо. Донхун сначала смотрит на руки, легко узнавая их даже в темноте, секундой позже слышит парфюм, которым пропахла квартира. Донхун не знает как Хангем оказался здесь. Они не разговаривают уже две недели. — Зачем ты пришел? — Донхун сжимает его ладонь. — Что? — Хангем пятится, отмахивается, когда Донхун делает к нему шаг. — Что ты хочешь? Донхун истерично смеется. Отличная тактика, притвориться, что они не знакомы вовсе. Отбросить все то, что между ними было. Сознание работает в автономном режиме, обеспечивая только жизненно важные функции. И Хангем точно одна из них. Донхун ловит его и ведет за собой. — Где-то здесь, — говорит он, заталкивая Хангема в небольшую гримерку. Если подумать, он не знает, откуда ему известно о ней, но все становится таким неважным: Донхун целует Хангема. Так жадно и сильно, что начинают болеть губы. Он расстегивает рубашку трясущимися пальцами, и Хангем мычит ему в шею. — Я ничего не понимаю, — шепчет Хангем. Он обводит лицо Донхуна, и его прикосновения всегда нежные, полные чувств, о которые они разбиваются день за днем. Неужели это когда-то может пройти? Донхун не верит. Он срывает штаны Хангема до колен и опускается, целуя живот. — Да и черт с ним, — отвечает Донхун. Он и сам уже ничего не понимает. Только все равно хочет Хангема. Скребет короткими ногтями кожу на бедрах, на ребрах, словно хочет выцарапать по всему телу свое имя. Открывает рот и облизывает царапины. Пусть будет больно, это как нельзя лучше подходит их отношениям: вода мерзнет, после тает, жжет пальцы, вызывает покалывания. Донхун искренне наслаждается густым дыханием Хангема и его неконтролируемым шепотом: — Еще, пожалуйста. Донхун активнее двигает головой, придерживая член Хангема рукой. Он проходится по нему ладонью несколько раз, не выпуская изо рта. У самого еле выходит держаться, но он здесь не для того, чтобы было хорошо ему. — Я так хочу тебя, — говорит Хангем. — Так сильно хочу… Донхун чувствует напряжение, близкую разрядку и едва слушает хангемово бормотание. Хангем запрокидывает голову, чертыхаясь. Донхун крепче сжимает губы и делает несколько сильных глотков. — Так сильно хочу тебя. Хочу. Донхун? Донхун поднимается, натягивает обратно джинсы Хангема и смотрит в его лицо. — Ты даже не знаешь меня, — отвечает он жестоко. — Думаешь, мы не убьем друг друга, если будем вместе? Хангем молчит. Его фигура сливается со стеной. Сначала темнеют руки, а после живот, грудь и шея. Еще немного остается видно лицо, но и оно как будто бледнеет. — Скажи, что ты меня любишь? Хоть немного ты меня любишь? Донхун зажмуривается. Свет бьет в глаза. Солнце такое яркое, что будит вместо будильника. Донхун ворчит в подушку, даже отвернувшись, спать невозможно. Он пытается припомнить, какой сегодня день, и не нужно ли куда-то спешить. Мысли формируются с трудом. Голова тяжелая, да и состояние как после долгой комы. — Эй, подъем? Или ты меня провожать не будешь? Голос Сэюна доносится с порога комнаты. И Донхун вяло мычит в ответ. Хочется обратно в сон, чтобы проснуться свежим, а не таким разбитым, как он ощущает себя последние месяцы. — Ну хорошо, — вздыхает Сэюн. Он кряхтит, сопит и будто бы занят. Донхун понемногу просыпается. — Я так и знал. Ты уже который раз так себя ведешь, так что я даже не обижаюсь. Но тебе придется встать и встретить своего соседа. — Что? — Донхун спускает ноги на пол и принимает сидячее положение. Разговор с Сэюном как будто уже происходил. Может быть, ему приснилось? — Какого соседа? Донхун приглаживает волосы и натягивает домашнюю одежду. Он тщетно пытается вспомнить, но память только слабо подкидывает картинки из неоновых огней и целующихся Джуна и Сэюна. Это было вчера? Кажется, там был кто-то еще, Донхун чистит зубы и мысленно рисует лицо этого парня: темные волосы и темные глаза, яркие губы, он что-то говорит ему, о чем-то спрашивает. Донхун роняет зубную щетку. Он быстро умывается водой и выскакивает к Сэюну: — Ты уезжаешь? Сэюн крутит пальцем у виска и показывает на чемодан, пакеты с вещами и несколько коробок. — Я к Джуну переезжаю. Слушай, я знаю, у тебя было много проблем последнее время... работа и этот парень… Но мы же обсуждали мой переезд. Вряд ли ты мог не заметить, как я собираю вещи? — Сэюн похлопывает Донхуна по плечу, подбадривая. Это слабо помогает, и Донхун хлопает ресницами, отказываясь принимать реальность. Он даже не уверен в том, какой сегодня день, не говоря уж о том, чтобы помнить, как Сэюн паковал коробки. — Не кисни. Мы с Джуном всего в нескольких остановках, приходи когда хочешь. Да и твой новый сосед, — Сэюн подмигивает и хитро улыбается, открывая клыки, — кажется, в клубе вы нашли общий язык. — Чего?! — Донхун нервно сглатывает. Почему ночные события, по первой казавшиеся сном или сценой из дешевого порнофильма, подтверждаются? Не мог же он в самом деле… Донхун чувствует как кровь приливает к лицу. — Я что, переспал с ним? Сэюн пялится на Донхуна как на потерянного родственника из бразильских сериалов, что внезапно осознал принадлежность к семье. — Ну, я вообще-то не в курсе, — признается Сэюн после паузы. — Мы так-то с Джуном уехали, а вы остались вдвоем. Но вот он придет, и можешь спросить. Нервное хихикание не прекращается до самого обеда. Джун приезжает в двенадцать, и они вместе сносят вещи Сэюна в машину. Когда за ними закрывается дверь, и Донхун остается один, он вступает в мокрое пятно на полу. — Это еще откуда здесь… Он наклоняется, прослеживая тонкую прозрачную полосу. Поднимает голову к потолку, проверяя, не затопили ли их соседи сверху. Вода шумит и напоминает прибой. Донхун испуганно отступает: комната внезапно заполняется на половину, его руки по локоть в морской пене, а щиколотки щекочут водоросли. Они обвивают ноги и не дают никуда отойти. Вода лезет к горлу, стремительным потоком. Донхун барахтается и зовет всех, кто мог бы его услышать: — Джун…. Джунхииии! Сэюн!! Кто-нибудь! — вода лезет в закрытые глаза, в рот. Донхун удивляется, что еще способен дышать. Он под водой уже несколько минут, невозможно столько продержаться. Это очередной сон, догадывается Донхун. Сэюн ушел, уехал с Джунхи, и он лег спать. А теперь видит это все. Тогда откуда же столько воспоминаний о Хангеме. Точно, он помнит его имя. Помнит, как счастливо все начиналось… И… — Хангем! — имя вырывается изо рта большим пузырем. Донхун раскрывает глаза и пытается выплыть, стучит руками и ногами в стены и потолок. — Хангем! Хангем! Заканчивается воздух, и пузыри поднимаются мелкие и частые. В них отражается концерт, первый секс, первая ссора, и хангемово: «Ты любишь меня? Хоть немного любишь?» У Хангема открытая рана вместо сердца. Он не хочет умирать, убивать их чувства. Он хочет любить. Может быть, он еще не все понимает или не все умеет, но старается свыше своих сил. Донхун зовет: — Вернись! Хангем… вернись… Кажется, сознание отключается, и все сны и реальность смешиваются в одно большое разноцветное пятно, линии становятся расплывчатыми, напоминают кофейные пятна, а точки превращаются в векторы. — Проснись, ну. Донхун! Донхун?! Лицо Хангема обретает очертания: губы, нос, глаза. Спутанная челка. Его голос сухой и испуганный. Донхун хватается за протянутые к нему руки. Хангем обнимает, прижимая Донхуна к плечу. Мягкая пижама приятно щекочет щеку. — Тебе опять что-то приснилось? — Мы так много ссорились, — виновато шепчет Донхун. Прошибает дрожью. Донхун запутывается и хочет надеяться, что Хангем перед ним реален. Он тараторит: — Мы дрались, орали, и совсем не понимали… Хангем, ты правда тут, со мной? Мне это не снится? У Хангема добрый понимающий взгляд, и Донхун на грани отчаяния. Каким дураком надо быть, чтобы отталкивать от себя человека, на всех языках говорящего, что они друг для друга все. Не имеет значения, что снилось, что было видением, а что реальностью. Донхун собирает все три мира в один и неожиданно ощущает покой, переступая воображаемые границы. Хангем его любит и хочет, чтобы ему отвечали тем же. — Забудь обо всем, я здесь, — Хангем касается губами виска. — Да. Здесь. — Донхун говорит сразу всему: Хангемовым словам и своим мыслям. Он знает, что, может быть, однажды, в каком-то из миров они убили друг друга, потому что не могли иначе. Но это все неважно, потому что сейчас Хангем рядом, и Донхун зашьет его открытые раны. А Хангем залечит его. — Оставайся навсегда. Я должен тебе кое-что сказать… кое-что важное! Комната тонет в ярком свете.