Адские машины желаний доктора Готтлиба

В какой-то момент Германн Готтлиб чувствует себя малышом Алексом, распятым перед экраном с открытыми глазами, он не в состоянии отвернуться и перестать смотреть даже после того, как экран гаснет. Он не слышит короткой, но ёмкой проповеди, сопровождающей вакханалию теней, и он почти не вздрагивает, когда к основанию его черепа прикасается холодное дуло пистолета. — Посмотрим, Готтлиб, — выплёвывает Альберт Эган, и губы его кривятся, — посмотрим, дьявольское отродье, поможет ли тебе твоя математика. — Что бы вы делали, Эган, если бы я сам к вам не пришёл? — спросил Германн спокойно, заранее догадываясь, каков будет ответ. — Провидение приводит еретиков в руки слуг Господних, — говорит Эган, и голос его возбуждённо дрожит, — провидение карает виновных. Земля должна была очиститься, чтобы живые вошли в Царствие небесное, а мёртвые не покинули его. И земля очистится. Да. Братья сейчас будут здесь, и лучше бы тебе не дёргаться. — Скажите, Эган, вы действительно когда-то были учёным? — спрашивает Германн. — Чем вы занимались? Биологией? Потрошили божественные творения скальпелем? Тот не отвечает. Судя по всему, думает Германн, у Эгана отчаянно дрожат руки. Не то чтобы это давало ему, Германну Готтлибу, какой-то реальный шанс. Даже наоборот. Пистолет в руках нервного и неуравновешенного типа. Не вздумай дёргаться, прошипел внутренний голос. Окаменей. Коммуникатор на столе, дать знать друзьям не получится. Значит, остаётся только ждать. Ещё ему хочется спросить, при чём здесь антихрист, но он уже догадывается. В конце концов, он действительно приложил руку к закрытию Разлома. Из неподвижности его вырывает голос Эгана: — Отец! Вы пришли сами! Я и не смел надеяться... — Опусти пистолет, Альберт. Мягкий голос человека, называющего себя Роном Хаббардом, раздаётся откуда-то из-за спины. — Я ценю вашу помощь, но сейчас вам лучше уйти. Заберите свой пистолет. С божьей милостью, мы справимся и так. — Но отец, — возразил Эйган непреклонно, — вы не останетесь вдвоём с этим человеком. Я не оставлю вас. — Иди, Альберт, — ласково говорит Хаббард, — тебе воздастся. Зверь выйдет из моря, и всем хватит места в раю. Хлопнула дверь. Стало совсем тихо. Как громко дышал этот сумасшедший, подумал Германн. И как бесшумно дышит Хаббард. Как бесшумно. — Я рад, что вы нашли нас, доктор Готтлиб, — тихо сказал Хаббард за его спиной, — впрочем, если бы вы сразу позвонили мне, то мы бы были… избавлены от этого досадного… инцидента с пистолетом. Альберт хороший мальчик, просто немного… — Фанатичен, — подсказал Германн, — безумен, как мартовский заяц. — Не без того, не без того, — засмеялся Хаббард, — но он наш сын, и мы любим его. Доктор Готтлиб, у меня действительно нет пистолета в руках, расслабьтесь, я пришёл с вами поговорить и предложить сотрудничество. — Погодите-ка, дайте вспомнить, — язвительно сказал Германн, вставая с места и разворачиваясь на каблуках, — давеча ко мне подходил один самоуверенный господин — кстати, очень на вас похожий — и предлагал весь мир и пару коньков в придачу за опытный образец машинки для чтения мыслей и возможность покопаться у меня в голове. — Машинка уже у меня, доктор Готтлиб. Это было несложно. А насчёт остального… Вы всё-таки решили согласиться на коньки? — Спасибо, мне уже неактуально, — сказал Германн, кивнув на трость, стоящую у стены, и посмотрел Хаббарду в глаза. — Что же. Если деньги вас не интересуют, возможно, вы согласитесь с нами сотрудничать в обмен на… некую благую весть? Вам же понравилась наша маленькая месса. Она собирает тысячи последователей. Изумительная работа. — Гроб был пустым, — кивнул Германн, — я уже знаю. На похоронах он выглядел слишком лёгким, так что я навёл кое-какие справки. Но меня больше интересует другое. Зачем вам эти безумные картинки, Хаббард? Неужели вы не могли склеить свою… мессу из чего-нибудь другого? Нарисовать, если угодно, от руки то, что вам нужно? Зачем вам Ньютон? Зачем вам, что более важно, я? Только потому, что мы владеем информацией о том, как оно… было на самом деле? Потому что мы можем вас разоблачить? — Ну что вы. Конечно, нет. Истинную веру разоблачить невозможно. Вы религиозны, доктор Готтлиб? — Вы даже не представляете, сколько человек спрашивали меня об этом за последние двое суток. Собираетесь цитировать “Откровения”? Лучше избавьте меня от этого бреда. — Нет-нет, — мягко улыбнулся Хаббард, — вообще-то я хотел спросить вас про буддизм. Вы, учёные, поразительно толерантны к буддизму. Так, может быть, вы слышали притчу о правдивости? Видите ли, правдивость в буддистском понимании — это особенное понятие. Думаю, мы в английском языке должны изобрести для этого какой-то специальный термин. Германн склонил голову на бок, и он продолжил: — Однажды одна женщина привела своего сына к мудрецу и сказала: мой сын болен, он ест очень много сладкого и не слушается меня, когда я прошу его прекратить. Сделайте с этим что-нибудь. И мудрец сказал женщине: приходите через месяц, приводите сына. И она пришла через месяц, и он сказал мальчику: не ешь сладкого больше. И мальчик перестал есть сладкое. Когда женщина пришла отблагодарить мудреца, она спросила его: но ведь ты просто сказал мальчику перестать, и он послушался тебя. Зачем было ждать месяц? И мудрец ответил ей: но, добрая женщина, весь этот месяц я не ел сладкого. Германн кашлянул. — Наша маленькая месса — настоящая, и люди, простые люди это чувствуют. Они могут с фонарём не отличить грубую подделку от настоящей картинки, но в них есть некий детектор правдивости. То, что заставляет мальчика покорно следовать за мудрецом. Множество людей пришло в церковь Зверя, когда увидело истину. — Но вы лжёте им, Хаббард, — сказал Германн, — это не истина. — Страх — настоящий, — улыбнулся Хаббард, — страх — правдивый. Правдивость, вот что важно. А что вам истина, Германн? Истина — это абстракция. Детектора истины у людей в голове нет. Для этого им необходимо включать мозги. А уж этого они стараются избежать всеми правдами и неправдами. Таких, как вы или доктор Гейзлер, мало. Так вы согласны со мной сотрудничать? — Вы ужасный человек, Хаббард. Я ненавижу лжецов. — А вы невозможный чистоплюй, Германн, — сказал Хаббард, — кроме того, вам кажется, что я лгу своим людям, в то время как на самом деле я просто пытаюсь общаться с вами на вашем же языке. Это не значит, что когда я говорю с прихожанами о Боге, я не верю в то, о чём говорю. Глаза у него сверкнули в полумраке. — Как вы планируете это замять, Хаббард? — У меня… скажем так, могущественные друзья. Не думаю, что воззвание к маршалу Хансену вам поможет. Не создавайте ему лишних проблем, бедняге и так приходится несладко. Просто дайте мне то, чего я хочу. Мне всего-то и нужно, что ваши воспоминания. Германн помедлил секунду, взвешивая варианты. — А что, если я отказываюсь, мистер Хаббард? Вы полагаетесь на то, что я хочу убедиться, что доктор Гейзлер жив. Но если Ньютон с самого начала пошёл на это добровольно, то он и дальше справится без меня. — Не слишком-то много значит для вас ваша дружба, Германн. Ваша большая и чистая дружба. О, или не очень чистая? Как у вас с понятием братской любви, доктор Готтлиб? — Не фамильярничайте, Хаббард. Это не ваше собачье дело. — По праву сильного, Германн. По праву сильного. Итак. Вы отказываетесь. Это ваше последнее слово? — Да. — Что же, очень жаль. Очень… жаль. Добровольное сотрудничество открывает отличные перспективы, — брезгливо сказал Хаббард, — но сгодится и так. И махнул затянутой в перчатку ладонью. Резкий запах хлороформа. И сон без сновидений. *** Волна отступает. Мыслить связно тяжело, и Германн пытается думать короткими предложениями. Думать коротко на немецком сложно, и он с трудом переключается на английский. Надо убедиться. Надо убедиться совершенно точно — но мысли шевелятся медленно и тяжело — если Хаббард так хотел получить меня, — думает Германн, — если он хотел получить меня, когда у него был Ньютон. И был образец. И сколько угодно времени. Значит, что-то с его планом не так. Значит, что-то не так с Ньютоном? Иначе зачем ему потребовался я? Воспоминания из дрифта идентичны. А в целях пропаганды не важно, кому именно залезать в голову. Ох. Надо было с самого начала обо всём рассказать Хансену. Возможно, Ньют не сотрудничает с Хаббардом добровольно. Возможно, он нашёл какой-то способ оставить свои воспоминания при себе. Или сбежал. Или сошёл с ума окончательно. Слетел с катушек. Или умер, хочет подумать он, но ловит себя за руку. Нет. Кто угодно, только не Ньютон Гейзлер. Он родился в рубашке. Он похоронен в пустом гробу. Пусть это станет его хорошей приметой, заклятьем от смерти, думает Германн в тот момент, когда его настигает новая волна и смешиваются запахи звуки крики свет становится оранжевым а воздух кислым голос голос я ненавижу тебя кричит зеркалу зеркало разбивается телевизор огромный зверь далеко не страшно ищи ищи тебе здесь никто не ровня как её зовут каждое утро просыпаться всё раньше огонь удар ты не выберешься отсюда никто ещё не выбирался страшно не страшно ищи решение кто если не ты умер не умер господи можно ещё таблетку нельзя в шесть утра считай минуты считай считай считай я знаю тайну зверя я знаю тайну зверя А после пятой волны думать больше не получается.