Адские машины желаний доктора Готтлиба

— Это старинная задачка про ожидание под часами, — сказал Германн, — собственно, она родом из того времени, когда ни коммуникаторы, ни сотовые телефоны были ещё не в ходу. Представьте себе, мисс Мори, что вы познакомились в поезде, едущем в Нью-Йорк, с, хм, молодым человеком. С ним было настолько интересно разговаривать, что вы, конечно, договорились встретиться — скажем, на следующий день после вашего приезда. Вы расстаётесь на вокзале, входите в метро и вдруг понимаете, что не назначили место встречи. И, конечно, забыли спросить его имя. Но в поезде вы много говорили о математике и логических задачах. И поэтому вы решаете в назначенное время прийти в неназначенное место в надежде на то, что ваш попутчик додумается ровно до того же. — Мало шансов, — грустно сказала Мако и придвинулась к нему ближе. Германн Готтлиб мало кого выносил в своём личном пространстве, но, в конце концов, они были старыми друзьями. — И всё-таки, — сказал Германн, — если бы ты всё-таки пришла, то куда? Мако улыбнулась. — Я же не из Нью-Йорка. Мне в голову почти ничего не приходит, кроме статуи Свободы. Погоди, так мы поэтому здесь? Германн посмотрел на часы. Не то чтобы он на что-то действительно надеялся, но за прошедшие пять дней они искали не покладая рук, объехали все больницы и обзвонили всех общих знакомых, которым можно было хоть как-то доверять. А морги Германн приберёг на потом. Хотя бы, думал он, пусть Мако уже уедет отсюда. — Возможно, я привёл тебя сюда, чтобы попрощаться, — кивнул Германн, — но и поэтому тоже. — Ты должен поехать с нами, — сказала Мако, — тебе здесь не место, и в Токио тоже тебе не место. Я буду переживать, и все будут переживать. — У меня контракт, — мягко напомнил Германн, — и это мой долг, в конце концов. Маленькому рейнджеру Мако Мори никогда не нужно было напоминать о долге дважды. Кто-то вошёл на смотровую площадку, и Германн дёрнулся, обернулся — но это оказались досужие туристы из Европы — немцы или австрийцы. Смотровая площадка статуи Свободы была совсем не таким впечатляющим местом, как площадка Эмпайр Стейт или новых небоскрёбов, но, подумав как следует, Германн Готтлиб выбрал именно её. Австрийцы защёлкали фотоаппаратами. Когда-то город был заполнен туристами из Японии, но сейчас японцам было не до того. Вся Япония как единый организм тратила все силы на то, чтобы восстать из праха. Это было жизнеутверждающе, поэтому Германну нравилось там быть — даже если он неделями не вылезал из лаборатории. Он снова посмотрел на часы. Было ещё без десяти два. Они помолчали. — Строго говоря, эта задачка, — сказал Германн, — была придумана как иллюстрация проблемы, которая может возникнуть у землян при контакте с другими цивилизациями. На какой частоте ждать радиосигнал из космоса, если инопланетяне так же сильно хотят, чтобы мы его услышали, как и мы сами желаем его поймать? Если рассматривать эту проблему как проблему ожидания под часами — ответ очевиден: надо ждать сигнал на частоте излучения атомарного нейтрального водорода *. Подходит для дальней связи и не зависит ни от нашей системы измерения, ни от их. Универсальная космическая константа. — Красиво, — тихонько сказала Мако. — Но сейчас меня больше интересует исходная задача. — Но мы не знаем не только место, но и время. Мы просто сюда пришли и ждём. — О, нет, Мако. Со временем всё очевидно. Почти через две минуты. Мако уставилась на него непонимающе, но Германн смотрел только на часы. Туристы уже покинули смотровую площадку. Спустя ещё четыре минуты молчания он покачал головой и как-то весь выдохнул, ссутулился. — Четырнадцатого марта, — пробормотал Германн, — в час пятьдесят девять минут и двадцать шесть секунд. Три четырнадцать пятнадцать девять двадцать шесть. За пять лет мы ни разу не отмечали дни рождения, не до того было, честно говоря, на день рождения всегда что-нибудь случалось, если не атака, то просто море работы. Ну и на войне как на войне. Но он ни разу не забывал про день π **. Даже если я сам забывал. Даже если мы опять не разговаривали. Если выдавалось время, мы даже изображали какое-то подобие пи-рога и действительно праздновали. Это был такой… привет от студенческих времён. Такая традиция, специально для меня. Он бы не опоздал. Мако взяла его за руку. — Давай подождём ещё немного? — Нет, — покачал головой Германн и оторвался от перил смотровой, — не надо больше ждать. Тебе пора уезжать, и, в конце концов, свой пи-рог я могу съесть и в одиночку. Впрочем, есть ему совершенно не хотелось. *** — Они подбирают бродяг с улицы, — сказал Густав, выдавая Германну на руки очередную бумажку с адресом, — и развозят их по ночлежкам, центрам реабилитации и психушкам. И всё-таки, Герм, кого бы ты там ни искал, может, проще всё-таки объявить в розыск? По каким-нибудь особым приметам? — Никаких особых примет, — ответил Германн, — и в розыск мы уже объявили. К тому же, мало ли, амнезия, эпилептические припадки, то, сё, в Нью-Йорке куча нелегальных эмигрантов, пока они установят личность, куча времени может пройти. Не хотелось бы его потерять. И то, и другое было, конечно, неправдой. Доктор Ньютон Гейзлер был ходячей особой приметой. Начиная с имени. Особой приметой от запястий до чуть пониже спины. И это беспокоило Германна больше всего. Когда он садился в такси, он спросил себя ещё раз: зачем ты это делаешь, Германн Готтлиб? Зачем ты сходишь с ума, если догадываешься, что, скорее всего, ничего у тебя не получится? И сам себе ответил: так надо. Так правильно. В конце концов, уже поздно бояться. *** — Множество людей попадает на улицы не по своей воле, — щебечет мисс Саманта, или мисс Сюзанна, он не запомнил её имени, имени маленькой блондинки с длинноватым лицом, — особенно сейчас, когда в городе безработица. Не такая сильная, как в континентальных штатах, и всё-таки. Они все совсем не плохие люди, просто когда лишаешься всего, невольно падаешь всё ниже. Многие спиваются, — это было сказано страшным шёпотом, — а многие переходят на наркотики. Приходится быть кем-то вроде... санитаров леса. Мы ищем их и помогаем адаптироваться в обществе. Вашего друга здесь, скорее всего, нет, у него ведь не было наркотической зависимости? Потому что если он может оказаться в невменяемом состоянии, из-за наркотиков или по болезни, то вам потребуются специальные документы, чтобы оформить опекунство и забрать его, понимаете? — Не было, — кивает Германн. Он выглядит представительно в своём дурацком пальто, в котором жарко, и белоснежной застёгнутой на все пуговицы рубашке, он старается выглядеть представительно, потому что уже усвоил: если выглядишь представительно, можно надеяться, что тебя выслушают куда внимательней. Возможно даже, предложат чаю. Поэтому он крепко держит чашку и тщательно следит за тем, чтобы перестать сутулиться и не морщиться, когда от отчаянного страха, накатывающего каждый раз в момент ожидания вердикта, скручивает живот. Мисс-Саманта перебирает бумажки, облизывает кончик пальца и что-то быстро набирает на клавиатуре. Монитор старого формата, непрозрачный, и Германн не видит, что на нём происходит. Мисс-Саманта вздыхает с привычным поддельным сочувствием. — Боюсь, что нет, мистер, эээ, Гейзенберг. — Доктор, — машинально поправляет Германн, — не мистер. — Да-да, доктор Гейзенберг. Ничем помочь не можем. Боюсь, что никого похожего у нас нет. Но если кто-то поступит, мы вам непременно сообщим. Оставьте ваш номер?.. — Спасибо, я сам позвоню завтра, — он ставит чашку, полную, но остывшую, на стол и встаёт с места, с трудом, опираясь всем весом на подлокотник. Подлокотник ощутимо шатается в пазах. — Позвольте вас проводить? — чирикает мисс-Сюзанна. — Да, пожалуйста, — просит Германн, — у вас здесь настоящий лабиринт Минотавра. Коридоры до половины выкрашены в грязный холодно-зелёный, массивные санитары в таких же зелёных хирургических костюмах таскают туда-сюда охапки грязной одежды, чистой одежды, водят за собою и перетаскивают на каталках сомнительного вида типов, едва-едва отмытых от улицы, но не переставших ею пахнуть. Германн идёт по коридору и думает о том, что он и не хотел найти здесь Ньютона — то есть, хотел, и хотел мучительно, но как бы это было больно, если бы Ньютону пришлось оказаться в таком месте. Если бы Ньютону пришлось скрываться на улице. Ньютону, блестящему, но совершенно беспомощному в том, что касалось реальной жизни, пришлось бы оказаться здесь. Хорошо, что его здесь нет, — думает Германн помимо воли. Спазм в животе начинает раскручиваться, медленно, как после проваленного экзамена. Когда что-то бросается ему под ноги, Мисс-Саманта (или всё же Сюзанна?) тоненько взвизгивает. Щегольская трость с серебристым набалдашником падает на пол. Германн Готтлиб стоит и не знает, куда девать руки. Тот, кто упал перед ним на колени, тот, кто обнял, обхватил, не даёт пройти дальше, уткнулся лицом в плотное сукно и дрожит мелкой горячечной дрожью. В вороте грязной больничной рубашки он видит цветные картинки, покрытые длинными едва поджившими царапинами. — Простите, доктор, — извиняющимся тоном говорит мисс-Саманта, — санитары не уследили, видимо, кто-то из новеньких. И ещё она говорит: — Они диковаты, когда с улицы, сейчас мы дадим бедняжке успокоительных. Слово "бедняжка" в её устах звучит как самая отвратительная вещь, которую Германн слышал в своей жизни. И тогда Германн кладёт руки ему на плечи и говорит: — Я с тобой, Ньютон. Больше я никуда и никогда не уйду. И ещё он говорит: — Я забираю его сейчас. Где я могу подписать документы? — Но это невозможно, — чирикает птичка-Саманта, — он же невменяемый, — или вы являетесь официальным опекуном? О, или это ваш родственник? В архивах мы сможем найти подтверждение? — О, я уверен, что нет, — отвечает Германн, — но я всё равно забираю его прямо сейчас. Так начинается большая война Германна Готтлиба.