Адские машины желаний доктора Готтлиба

— По инструкции, — сказал Рори, — я должен был завязать вам глаза. Тут принято, чтобы новоприбывшие не знали сюда дорогу. Но мне интересно, док, за кого они меня принимают, чтобы я завязывал вам глаза. Смотрите внимательно — мы приехали. Германн привстал с сиденья, но ничего не увидел. Он чувствовал себя уставшим, и он чувствовал себя стариком. А вот водитель их был бодр, как будто бы не гнал машину по апокалиптическим пейзажам целый день и целую ночь. К утру они едва не напоролись на заставу, на которой у беженцев с побережья проверяли документы и цель поездки. Рори Райт торжествующе улыбнулся и заглушил мотор потрёпанного армейского хамви. Такая машина должна привлекать лишнее внимание, обязательно будет привлекать, подумал Германн, когда увидел её впервые. Но среди огромного количества беженцев, бросивших дома и рванувших вглубь материка, едва ли не десятая часть пользовалась армейскими машинами. Американская армия начала сбрасывать на внутренний рынок списанную военную технику, объяснил Рори, чтобы хоть немного покрыть свои чудовищные расходы, а так как большая часть гражданских заводов встала или переехала на военные рельсы — списанные грузовики расходились как горячие пирожки. По крайней мере, до того момента, как ударил топливный кризис. Впрочем, пока Америке удавалось закупать топливо у стран-союзников по сходной цене. И от политики, подумал с отвращением Германн, бывает польза. Рори спрыгнул легко, обежал капот и подал ему руку — но когда тот неуклюже выбрался из машины сам, не обиделся, а только дружелюбно рассмеялся. — Как вам нравится наша дверь в холме, док? Германн поморщился. Холмы действительно окружали их со всех сторон. Но дверь — дверь он увидел только тогда, когда она окончательно открылась. — Знакомый стиль архитектуры, правда? — любовно сказал Рори. — Я не ожидал встретить что-то подобное… здесь, — сказал Германн, — я полагал, все постройки PPDC расположены на побережье. — Старая база, — пояснил Рори, — её построили здесь на случай прорыва кайдзю на материк. Кроме того, это почти граница. Тут проводились кое-какие эксперименты, довольно секретные, это было вроде как давно, тогда-то её и потёрли со всех карт. А потом она стояла заброшенной, и о ней все забыли окончательно. Вроде как в анекдоте про неуловимого Джо. Так что будите доктора Гейзлера и вперёд, нас уже заждались. — Привет, Тин-Тин, — сказал рассеянно Ньютон, выбираясь из машины, — по-моему, я уже проснулся. Вид у него был порядком измученный. Все шаттердомы строились модульно, из одинаковых блоков, похожих на морские контейнеры, из типовых лифтов и перегородок, и потому походили один на другой как родные братья. Сидней, Лима, Гонконг. Безымянный шаттердом посреди холмов. Или — не безымянный? Дверь-в-холме открывалась в большой и гулкий ангар, до половины заполненный военной техникой. Вдалеке виднелись двери лифтов. Несколько человек в комбинезонах PPDC суетились около машин. Германн издалека узнал человека, спешащего от лифтов им навстречу — и внезапно понял, что всё это время его трясло от волнения и недоверия к их провожатому, — а сейчас вдруг отпустило, и внезапно стало тяжело стоять, и тело налилось усталостью, а голова — резкой, как сирена, болью. Тендо Чои налетел на них вихрем — знакомым, привычным, пахнущим кофе, — и стиснул в объятиях, сразу обоих, прежде чем Германн успел отстраниться. Вслед за Тендо к ним спешил кто-то радостный и незнакомый, высокий, в комбинезоне и белом лабораторном халате. Пока Тендо хлопал его ладонью по спине, Германн пригляделся к нему внимательнее и всё-таки узнал — чужим внутренним зрением: это и был Тони Инграм. *** Когда Германн Готтлиб поднялся в командный отсек LOCCENT, Геркулес Хансен был там один. Он первым протянул ладонь, и, когда Германн принял её, осторожно сжал его пальцы. Словно они были стеклянными. — Вы были правы, доктор Готтлиб, — сказал он, — в конце концов, вы были правы. — Маршал Хансен, — сказал Германн вместо приветствия. — Больше не маршал, — покачал головой Герк Хансен, — меня лишили официального звания. — Но эти люди, — сказал Германн и махнул рукой на стеклянные окна мостика, туда, где внизу кипела жизнь, — они всё ещё называют вас маршалом. Значит, в каком-то смысле, ничего не изменилось. Герк Хансен пожал плечами. — Стекер Пентекост начал готовить эту базу несколько лет назад, когда ситуация внутри PPDC начала накаляться. Когда правительства государств, входящих в тихоокеанский союз, начали использовать боевые ресурсы PPDC для укрепления своего политического влияния. Но мы всё равно не успели подготовиться. Вам уже рассказали, что произошло? — Вкратце, — сказал Германн. — Ваши жена и дочь в Европе, — сказал маршал, — я попросил узнать. — Я знаю, — сказал Германн, — но спасибо, что помните. Расскажите, что вам известно. — Нам удалось собрать кое-каких специалистов. Они говорят, что нового разлома не открывалось, — сказал маршал, — я в терминологии плаваю, а вот вы сможете переговорить с ними немного попозже. У нас на вооружении два егеря, но оба не в строю. Я бы хотел, чтобы вы присоединились к команде, вы оба. Когда доктору Гейзлеру станет немного лучше, разумеется. Германн отвёл глаза. — Что касается кайдзю, — неловко сказал Герк Хансен, — кое-кто предполагает, что кайдзю нашли способ выжить в мировом океане и, возможно, размножаться. В этом случае, необходимо найти гнездо и уничтожить их в зародыше. У нас есть недостроенный Вольтер Вега третьей серии и Гамбит Пиро, про него вы наверняка слышали, но Гамбита инженеры восстанавливают буквально из обломков. И у нас есть пилоты. Если правительство не будет ничего предпринимать и дальше, мы сможем им хоть как-то противостоять. Тот экземпляр, что напал на Нью-Йорк, значительно меньше тех, что мы видели в конце, в лучшем случае, третья категория. Но иногда этого достаточно. — Всё это если у кайдзю вообще есть гнездо. Но я правильно понимаю вас, что есть и другая теория? — спросил Германн. Маршал покачал головой. — Ходят слухи, — сказал он, — что изначально было три проекта. Проект “Егерь”, проект “Береговая стена”. Об этих широко известно. И проект “Мотра”. Герк Хансен постучал пальцами по столу. Повисла нехорошая пауза. — Они клонировали кайдзю, — сказал Германн медленно, — эти люди нашли способ клонировать и вырастить своего собственного кайдзю. Быть того не может. — Если и так, — ответил маршал, — они не нашли способа держать его под контролем. Атака на Нью-Йорк не могла быть спланированной. Германн закрыл глаза. — Я прошу меня простить, доктор Готтлиб, — сказал маршал тихо, — я, возможно, не самый деликатный человек, но думаю, что вы меня поймёте. Мне необходимо было поговорить с вами наедине, чтобы задать вам этот вопрос. Просто скажите мне — вы можете быть уверены, что доктор Ньютон Гейзлер не имеет к проекту “Мотра” никакого отношения? — Вы были рейнджером, маршал, — сказал Германн, не открывая глаз,— всё ли вы знали о собственном сыне? — И всё же. — Нет, — сказал Германн, стараясь, чтобы это прозвучало как можно более уверенно, — ни в дрифте, ни потом я не видел ничего, что могло бы иметь отношение к клонированию кайдзю. Возможно, в каких-то аспектах Ньютон кажется со стороны фанатиком. Но у него есть голова на плечах. По крайней мере, подумал он про себя, была когда-то. Когда Германн вошёл в душевую, Ньютон ещё сидел на металлической скамейке. — Шнурки, — привычно подсказал он, — это называется шнурки, и их надо развязать. — Я не могу, — сказал Ньютон, — я устал. Я никуда больше не пойду. К чёрту шнурки. К чёрту всё. В правой руке он сжимал очки. Поперёк правого стекла тянулась тонкая трещина. — Выронил у медотсека, и вот, — сказал Ньютон беспомощно. Германн вздохнул и, поморщившись, опустился на колени. Пол был жёстким, ребристым и металлическим, а шнурки затянуты так крепко, что пришлось подцеплять узел ногтями, а потом — завалявшейся в кармане зубочисткой. Он аккуратно стащил обе кроссовки и поставил их рядом, как обыкновенно ставил свои собственные оксфорды, а потом посмотрел Ньютону в глаза — снизу вверх — но тот отвернулся, избегая взгляда. Чтобы подняться, пришлось оттолкнуться руками от пола — сгибать правую ногу было ещё больнее, чем обычно. Нужно было отдохнуть. Им обоим надо было просто отдохнуть. Германн раздел его аккуратно, не встречая сопротивления — только манжеты рубашки, крепко зажатые в кулаках, пришлось отбирать силой, — но и помощи тоже не встречая, и сложил вещи — как всегда складывал свои перед стиркой. Разулся сам (не развязывая шнурков), снял пиджак и закатал рукава по локоть. Включил воду, проверил температуру тыльной стороной запястья. А потом стоял и смотрел, как под потоком горячей воды Ньютон Гейзлер не может расслабить плечи и перестать дрожать. И чувствовал себя так, как будто это его собственная кожа покрывается мурашками от чужого, внимательного пристального взгляда — или от холода. Германн торопливо вывернул красный кран — так, чтобы едва терпела рука. Ньютон улыбнулся, потряс головой и рассеянно провёл рукой по мокрым волосам, залепившим глаза. А потом притянул Германна к себе и уткнулся носом в его рубашку. Германн осторожно обнял его. Горячая вода стекала по его спине, вымочив одежду насквозь, но он не двигался, пока Ньютон не отстранился сам, чтобы сказать: — Всё. Я успокоился. Дальше сам. — Вот ещё, — сказал Германн. Последний раз, когда Ньютон пытался побриться самостоятельно, он разобрался с левой половиной лица — но совершенно забыл про правую. Вещи, находящиеся справа, постоянно ускользали из его поля зрения. Правый ботинок, стоящая справа чашка, едущий справа автомобиль. Иногда он двигался так, словно собственная правая рука ускользала от него. И не замечал этого. *** — Док говорит, что такими темпами с программной частью удастся закончить недели за две, — сказал Рори Райт и сонно положил голову на руки, — боже, он наше лучшее приобретение с начала всего проекта. Его стараниями Вега уже практически в строю, значит, когда вернётся Мако, то, может, удастся завести и Гамбита. Чёртов гений и чёртов трудоголик. — Он серьёзно позволяет тебе так его называть? — спросил Тендо и прислонился к перилам. — Гением или трудоголиком? — Доком. — По-моему, он особенно на этом не зацикливается, — сказал Рори. Тендо только головой покачал. — Ладно, — сказал Рори, — я больше не могу это читать. Я пойду спать и закончу эту стопку завтра. Какой идиот додумался хранить секретную документацию в печатном виде? Здесь даже нет кнопки поиска. Тендо фыркнул. — Избалованное поколение, — сказал он, — бумажных книжек не видело. — А сам-то, — мрачно сказал Рори. Он встал, запихнул документы в грандиозный сейф и закрыл его ногой. — А вот и доктор Готтлиб, — сказал Тендо, посмотрев вниз. — Нет, — с сожалением вздохнул Рори, — я бы посидел с вами, ребята, но. Но. Не могу. Пойду спать. Спокойной ночи, коммандер. Пробегая по лестнице мимо Германна, он приподнял воображаемую шляпу. — Привет, Германн, — сказал Тендо, — а сходить тебе за кофе? Очень неплохой. — Добрый вечер, — сказал Германн, — спасибо, мне и так не очень спится. — Сегодня я один на дежурстве, — сказал Тендо, — как в старые добрые времена. В ангарах рук не хватает, вот я и решил тряхнуть стариной. Выгнал всех работать, а сам пинаю балду. Всё равно у меня тоже бессонница. Германн сел и аккуратно вытянул ноги. — Ньютон больше не появляется в лаборатории, — сказал он, — он бы мог помочь в локализации кайдзю, он бы смог разобраться, что происходит, у него есть знания, аналитический ум, интуиция, в конце концов. Но он предпочитает пропадать целый день невесть где. — Дональд Дуглас ему не доверяет, — сказал Тендо, — а Дональд всё-таки тащил эту лабораторию на себе с самого начала. Ты же знаешь. Никто не смог бы работать в такой обстановке. Почему ты пришёл говорить об этом со мной, а не с Дугласом? — Я говорил с маршалом, — сказал Германн. Тендо повернулся к нему на крутящемся стуле. — Герк не сомневается в Ньютоне, — сказал он, — и никогда не сомневался. Но Герк не руководитель. Он герой, он умница, но он не умеет работать с людьми. Он не маршал, он до сих пор рейнджер. Ему очень тяжело приходится, Германн. Не надо грузить его ещё и этим. — У маршала Хансена есть человек, которого называют коммандером Чои, — сказал Германн, — хотя он, конечно, ни разу не коммандер, а просто офицер технической службы. Этот человек умеет работать с людьми, я тебя уверяю. — Все пытаются сесть мне на шею, — сказал Тендо и пробежался пальцами по клавишам, — впрочем, хрен с тобой. Я поговорю с Дугласом и попробую его убедить. Не ради тебя, а ради Ньютона. Германн задумчиво покачал в пальцах рукоятку трости. — Почему вы не позвали его сразу? — сказал он, — когда у вас возникли подозрения насчёт проекта “Мотра”, или когда он искал, куда податься, или когда он уезжал в Америку? Я могу понять, почему сам не получил предложения. Мы расстались с маршалом не очень тепло, и потом, это мой отец пожимает руку Рональду Холланду на обложке Нью-Йорк Таймс. У него не было оснований мне доверять. Но Ньютон? — Ньютон отказался сам. И, кстати, именно он попросил не втягивать в это тебя. Сказал, хватит с вас обоих войны. Герк пытался приглядывать за вами издалека, но чёртов Холланд оказался умнее,— сказал Тендо, — так что если бы не ты... — а потом внезапно пристально на него посмотрел: — Мать твою, Германн Готтлиб, ты до сих пор не поговорил обо всём этом с Ньютом? Германн пожал плечами. — Хватит с нас войны, — сказал он, — действительно хватит. Тендо встал. — Пожалуй, я всё-таки принесу тебе кофе, — сказал он, — всё равно бессонница, а ночь будет долгой. *** Что спасло Геркулеса Хансена от безумия или от самоубийства в те дни, когда закрылся разлом? Только потрясающее воображение количество работы. Хорошо, что у Геркулеса Хансена нет воображения. У Германна Готтлиба тоже нет воображения, — или так говорит он сам. Что у него есть, так это потрясающее умение предсказывать, а ещё привычка задумываться. Впору назвать доктора Готтлиба пессимистом, да вот только он почти никогда не ошибается. В тяжёлые времена живём. Он пришёл утром следующего же дня, полный комплект — трость, нервный прищур, синяки под глазами, кровавый ореол вокруг радужки. Пришёл, щёлкнул каблуками и аккуратно закрыл за собой дверь. — Имея в виду тот факт, что доктор Ньютон Гейзлер и, в некотором смысле, я довольно активно поучаствовали в спасении мира, могу ли я попросить вас об одолжении, сэр? Геркулес Хансен, новоиспечённый маршал, кивнул. — Не вносите в отчёты информацию о дрифте с кайдзю. Этого Хансен не ожидал. — Доктор Гейзлер ещё пока бегает по лаборатории концентрическими кругами и мечтает взорвать весь научный мир своей статьёй, — пояснил Германн, — но он поймёт и согласится. Мне сложно представить, во что превратится его — и моя — жизнь, если информация о дрифте с кайдзю станет доступна широкой общественности. — Доктор Готтлиб, — сказал маршал, — вы понимаете, что вы — и ваш коллега — наш единственный источник информации об… истинной природе разлома? И, в общем-то, предлагая замять ваше участие в этом, вы предлагаете мне скрыть факт вторжения? — А уж вторжение, маршал, вообще не то, о чём следует говорить на публичных пресс-конференциях, — сказал Германн, — я полагал, это очевидно. — Эта информация — всё, что у нас есть сейчас. И если именно от неё будет зависеть судьба нашего мира… — Я подумал об этом, — криво улыбается Германн, — в отчёте совету PPDC вы можете написать про… эксперимент. Просто запишите на роль подопытных кого-нибудь из... мёртвых рейнджеров. Они психически устойчивы и, в конечном счёте, куда лучше подходят на роль дрифт-партнёра для инопланетного разума, чем эмоционально нестабильный доктор Гейзлер. И, конечно, необходимо запретить Ньютону публиковать результаты. Ещё раз говорю, через пару дней он обязательно поймёт. Но я бы предпочёл на эти пару дней связать ему руки. Мёртвых рейнджеров, думает Геркулес Хансен и сжимает кулаки. Мёртвых рейнджеров. Трус. — Чего вы боитесь, Готтлиб? — спрашивает он прямо, потому, что по-другому пока не умеет. В воздухе повисает пауза, большая, как желчный пузырь кайдзю. — Я занимаюсь программой “Егерь” с шестнадцатого года, — тихо сказал Германн Готтлиб и сделал несколько шагов вперёд, — и большую часть этого времени я работал не с разломом. Я работал с программным обеспечением нейромоста. Старого доброго нейромоста, Хансен. Вы знаете, что когда строили первую серию, никто не беспокоился о защите пилотов от радиации и нейроперегрузок. И вы наверняка знаете, что вторая и третья серии получились такими надёжными благодаря результатам проекта под кодовым названием “Авель”, хотя я бы выбрал название и получше. Если им нужно было называние на букву “А”, прекрасно подошёл бы Аушвиц. Когда речь идёт о спасении мира, вскрыть череп одному-двум преступникам не проблема. И, конечно, когда речь идёт о спасении мира, смертником может стать кто угодно. Командование тихоокеанского альянса просто пожмёт плечами. Они всегда в конечном итоге пожимают плечами. Но когда я подписывался быть смертником, я подписывался на это, хм, добровольно. Доктор Готтлиб смотрит на маршала тяжёлым взглядом. — Доктор Готтлиб, ваш отец... — О, спасибо, маршал, я неплохо знаю своего отца. Можно сказать, именно поэтому я сейчас здесь. — Ваш отец, — с нажимом договорил маршал Хансен, — ключевая фигура PPDС. Вы правда считаете, что вам может что-то… угрожать? — Мне — нет, — просто сказал Германн Готтлиб. И маршал Геркулес Хансен вынужден был с ним согласиться. *** В крошечной комнате было душно: вентиляция работала из рук вон плохо. — Не заперто, — сказал Германн, отложил книгу и снял очки для чтения. Ньютон с размаху упал на кровать рядом с ним, потеснив к стене. — Работа, — сказал он, — работа, работа, работа. Мне просто надо найти себе какое-нибудь дело. Я не знаю, ящики таскать. Почему бы и нет. Почему бы и не ящики. Ты торчишь с утра до вечера в лаборатории, а я изображаю привидение, таскаясь от своей комнаты до LOCCENT и обратно. — Тебе уже лучше. Если так пойдёт дальше, скоро вернёшься к работе. — Жалкое зрелище, — сказал Ньютон и развёл руками, — душераздирающее. Не пытайся меня утешить, я учёный, я знаю правду. Мне вряд ли станет настолько лучше. — Никто не знает правду, доктор Гейзлер. Биология неточная наука. — Ну ты и сноб, — сказал Ньютон и вытянулся рядом, закинув руки за голову, — дело уже наверняка к полуночи, ты спи давай. Опять себя загоняешь. Это я страдаю от безделья. Германн отвернулся от него к стене. — Когда-нибудь, — сказал Ньютон и почесал татуировку на запястье, — они запрут меня в палату с белыми стенами. Я думаю, ты будешь навещать меня раз в месяц, рассказывать там обо всём. Я думаю, что найду какой-нибудь способ не скучать. Всегда получалось. В крайнем случае, буду сажать цветочки в местном саду. Почти полноценная жизнь. — Ньютон, — сказал Германн. Под языком у него стало горько. Ньютон повернулся к нему и заворочался, устраиваясь поудобнее. Германн почувствовал на своей шее тёплое, невесомое дыхание. Ньютон тихонько засмеялся. — Господи, Германн, ну ты и динозавр. Сплошные позвонки. — Буду считать это комплиментом, — проворчал Германн, — от тебя. — Поберегись, — сказал Ньютон, обхватил его внезапно руками и ногами — быстрее, чем тот успел выдохнуть — и стиснул в неожиданно сильных объятиях. Что-то громко хрустнуло. — Ньютон Гейзлер, — сказал Германн, осторожно потягиваясь, — если ты сломал мне позвоночник… — Я его выправил, — довольно сообщил Ньютон и покровительственно провёл рукой по его спине, — вот, совсем другое дело. Думаю, из меня мог бы выйти отличный массажист. Я мог бы иногда заниматься этим, когда меня упекут в четыре стены без права на прогулку в какой-нибудь НИИ церебральной патологии и инсульта. Германн резко сел, и Ньютон чуть было не упал с узкой койки, но смешно взмахнул руками и удержался. — Я разговаривал с доктором Инграмом, — сообщил Германн, — и ему тоже кажется, что это может сработать. Что это сработало в прошлый раз и сработает снова. Он сказал, что на твоей томограмме не видно сильных физических повреждений. А значит, нейронные связи могут восстановиться, если задать направляющие. Если достаточно долго задавать направляющие. Просто нужен кто-то, достаточно устойчивый. И совместимый. Здесь есть егерь третьей серии, Ньютон, в нём отличный нейромост. — В конце концов, — ехидно подхватил Ньютон, — вдвоём и с ума сходить веселее. Будем жить в палатах по соседству и перестукиваться. Ты знаешь морзянку? Германн, нет, даже не думай об этом. Я отказываюсь. Плохая, плохая идея. Я вообще имею ещё право голоса? — К сожалению, да, — сказал Германн, — впрочем, ещё немного, и я позволю доктору Инграму огреть тебя по голове и засунуть в нейропривод насильно. Он согласен со всеми моими доводами. — Тони предатель, — сказал Ньютон, — а ты мой самый близкий друг. Я не переживу, если с тобой что-нибудь случится по моей вине. — Не думал, что когда-нибудь это скажу, — заметил Германн, — но я действительно вполне уверен, что выдержу. Я… немного сильнее, чем кажется на первый взгляд. Ньютон грустно рассмеялся и взъерошил отросшие волосы. — Я тебя вообще не узнаю в последнее время, — сказал он, — надо же, стоило им вытряхнуть тебя из твоих дурацких жилеток, как я перестал тебя узнавать. Вроде бы, ты по-прежнему доктор Готтлиб, а вроде бы, кто-то совершенно другой. Германн поёжился под пристальным взглядом и, несмотря на жару, пожалел, что грубый комбинезон j-tech завязан рукавами на поясе, а не застёгнут под горло. В тонкой белой майке, босиком, с подвёрнутыми штанинами слишком свободного комбинезона, ему внезапно стало неуютно и холодно. Ньютон смотрел пристально и улыбался странной, серьёзной улыбкой. — Ты уже был в медотсеке? — спросил Германн, чтобы что-то спросить. — Там сейчас никого нет, — отмахнулся Ньютон, — но я взял шприц и ампулы, которые Марго для меня оставила. — И? Ньютон молча вытащил из кармана помятый бумажный свёрток. — Я никогда этого не пойму, доктор Гейзлер, — сказал Германн, — ты, можно сказать, вырос со скальпелем в руках. Это твоё любимое развлечение. Но стоит показать тебе иголку, как ты зеленеешь. — И ничего не зеленею, — сказал Ньютон, — а просто противно. Я с детства болел только простудой, и как-то обходилось без этого. И, обрати внимание, я никогда не ковырял скальпелем людей. — Татуировки, — сказал Германн и сломал ампулу, — сколько тысяч раз в тебя ткнули иголкой, чтобы нарисовать все эти дурацкие картинки? — Это другое, — благоговейно возразил Ньютон и поддёрнул рукав, — ай. А почему, когда это делаешь ты, то вообще не больно? — Практика, — мрачно сказал Германн. Ньютон пристально посмотрел на его руки, осторожно и очень медленно нажимающие на поршень шприца. На левой, на сгибе локтя — маленькое созвездие едва различимых розоватых точек. — Иди уже спать, — сказал Германн, — представь, какие слухи пойдут, если ты будешь здесь допоздна засиживаться. — Куда уж дальше, — сказал Ньютон. Пустую ампулу он зашвырнул на прикроватный столик, заваленный чертежами, и она немедленно с него скатилась. Кто-нибудь наступит на стекло, думает Германн, и хрупкая скорлупка лопнет, осколок войдёт под кожу и будет блуждать по кровеносной системе, пока не дойдёт до сердца. И сердце остановится. Глупая детская страшилка. Ньютон потянулся к нему неловко. Германн отвернулся, уворачиваясь. — Я всё думал, ты приедешь, — сказал Ньютон, — я намекал как мог. Германн пожал плечами. — Очень выразительная спина, — сказал Ньютон, — спина-я-не-хочу-иметь с тобой дело. — Не надо, — попросил Германн. — Ты опять себя жалеешь, — сказал Ньютон, — тебе просто нравится себя жалеть. Тебе нравится быть несчастным. Ну и будь, пожалуйста. Мне тебя совершенно не жалко. Он встал и принялся искать ампулу, закатившуюся куда-то. Ампула лежала прямо у его ботинка. У правого ботинка. Германн наклонился и поднял её. Ньютон сел рядом, на край кровати, и прислонился к его плечу.