Wordless

— Таканори... Ты здесь?       Тихонько прохожу в приёмную, придерживая и осторожно закрывая за собой, дверь. Выискиваю взглядом ребёнка в неосвещённом помещении. Прохожу, стараясь не удариться об кофейный столик, который стоял где-то поблизости. Просто горький опыт в виде огромного синяка на голени за недолгое время пребывания на данной работе уже имеется. Зато теперь я всегда настороже. Хотя в таком случае, вероятно, я бы додумался включить свет... И какого чёрта здесь так темно в такое время? Свет едва проходил сквозь прожилки гардины у единственного окна.       Стояла глубокая тишина, и лишь где-то неподалёку от стола Изуми, которой, к слову, как обычно не было в кабинете, доносился тихий гул от факса. Сейчас предобеденное время, конечно, но всё же не обед. И он ведь не длится весь рабочий день. Где она так часто пропадает? Не думаю, что быть офисной крысой очень уж здорово, но раз устроилась, то и работать следует по всем стандартам. Видимо, что у неё есть дела гораздо важнее, чем работа... Так-с, не будем заполонять мысли ненужной информацией. А то кто его знает, что у этих молоденьких девушек на уме? Хотя мне это совершенно не интересно.       Вдруг офисную тишину и поток моих бессвязных мыслей нарушили какие-то новые звуки. Послышалось едва уловимое колебание подле окна. Останавливаюсь около дивана и злосчастного столика. Лёгкий ступор. Позже слышу стук карандашей, соприкасающихся с поверхностью подоконника, и шелест бумаги. Он здесь. Вздыхаю с облегчением.       Заметив моё присутствие, Таканори отодвинул занавесь, и выглянул ко мне лицом с полуоборота, подавая рукой знак, что он здесь. Я заворожено проследил за этим жестом, а потом кивнул ему в ответ. Его губы расплылись в столь милой и наивной детской улыбке. Ангел во плоти, вот серьёзно.       Сидит на том же месте, что и вчера, смотрит на меня тем же искренним взглядом. Всё, как и вчера. Ничего не изменилось, кроме даты отмеченной сегодняшним днём на календаре.       Я, наконец, отошёл от оцепенения и подошёл к нему, а он всё тихо наблюдает за моими дальнейшими действиями. Облокотившись о край подоконника своей пятой точкой, пригляделся к тому, чем так увлечённо занимался мальчик уже второй день, как я его вижу.       Таканори рисовал довольно необычные рисунки. В его работах прослеживался, как и постимпрессионизм, так и авангардизм (направление футуризма, если быть конкретнее). И это по правде говоря, не выглядело, как работы ребёнка столь малого возраста. Он рисовал драконов, рыцарей, самураев, гейш, каких-то принцев и королей, неведомых животных. Все они как-то связаны с одной тематикой, но при этом из разных, к сожалению, неизвестных мне культур. Но о Японии я знал достаточно, поэтому все её оттенки в рисунках я прослеживал. Он любил мифологию, и по всей видимости историю, таков мой конечный вердикт.       Акварель, графитовые карандаши и гуашь. Он рисовал тремя художественными материалами, но всегда по-разному. Это… шедеврально? Да, именно. Я слышал, что люди с ограниченными способностями обладают большими талантами, чем люди, которым и так Богом дано всё, чтобы развиваться во всех направлениях.       Изучив в картотеке воспитанников госпиталя документы Таканори, я получил некоторые сведения о его истории. У мальчика под вопросом заболевание врождённой моторной алалии — полное отсутствие речи при хорошем слухе и первично сохранном интеллекте, с достаточно сохранённым понимаем речи. Также имеется частичная атрофия зрительного нерва, зрение минус шесть, как и предполагалось. Есть подозрение на миастению, но этот диагноз не был уточнён и в карточке был записан, как миастеноподобный синдром. Короче говоря, мальчику досталось много проблем по рождению. Он находится в данном учреждении с шести лет, а большую информацию выведать мне не удалось, так как в самый неподходящий момент меня застукали. Это бы грозило мне жёстким предупреждением, если бы зашедшим не был Юу, который зашёл за Сайю-чан, а по чистой случайности натолкнулся на меня. Мне пришлось быстро скрыться, аргументировав это тем, что скоро начнётся урок. Не хотелось, чтобы кто-то узнал о моей небольшой заинтересованности данным ребёнком. Вряд ли бы кто-то правильно понял, почему молодой неженатый парень, занимающий должность педагога, интересуется довольно конфиденциальной информацией о жизни и здоровье одного из воспитанников пансиона, который даже не является его учеником.       Вдруг передо мной возник лист бумаги, оторвавший меня из моих же мыслей. Поднимаю глаза. Таканори с улыбкой протягивает мне какой-то рисунок. Отвожу недоумённый взгляд, переводя его на работу. Глаза вмиг становятся шире. Это же... Я? Господи, он нарисовал меня в облике самурая! Таланту этого ребёнка нельзя было совладать. Увидев меня однажды, ему удалось передать почти все мои черты лица..?       По доспехам можно судить, что он хотел изобразить меня, как богатого самурая в период правления сёгуната Камакура. Шлем кабуто без металлической маски хоатэ, видимо для того, чтобы я понял, что он изобразил именно меня. Панцирь ко, защищающий тело и состоящий из передней и задней пластин, защиты живота харамаки из кожаной пластинчатой юбки кусадзури. Нарукавники, широкие наплечники, поножи... Двухметровый плащ хоро, защищавший зазоры между пластинами от стрел. Тэссен – веер со стальными спицами, служащий в сражении для подачи сигналов... Малыш бы однозначно талантлив и очень умён, что было заметно с первого взгляда на него.       Перевожу взгляд на Таканори, который смущённо улыбался, вероятно, обрадовавшись моей явно выраженной восторженной реакции. Поддавшись какому-то зову сердца, что ли, я вытянул руку и коснулся его тёплой щеки. Глаза ребёнка расширились в удивлении... — Спасибо, Таканори.

***

— Спасибо, Таканори, — саркастично лепечу я, наблюдая, то за дорогой, то за рядом сидящим парнем. — Благодаря тебе я мог лишиться работы, ты хоть это понимаешь?       Дуешься в ответ, закатывая глаза. Совсем ребёнок ещё в свои шестнадцать, как бы не выделывался. — И надо же было полезть ко мне с объятиями тогда, когда Йошимура зашёл в кабинет! — истерю? Да, есть такое, но это уже ни в какие рамки не лезет. — Это тебе не Нишикава, который с трепетом относился и к тебе, и ко мне! Царствие ему небесное...       Скрестил руки на груди, заметно изменившись в лице, и отвернулся к окну. Игнорируешь. Ну ладно. Припомним. Вздыхаю, включая поворотники. — Хватит дуться, прошу тебя. Ты ведь сам понимаешь, что твоё поведение часто выходит за рамки общественного понимания? — продолжаю поглядывать на него через зеркало дальнего вида, а он продолжает делать вид, что меня нет. Только я не успокоюсь, пока он не осознает то, что я пытаюсь ему донести. — Ладно, если для меня твои действия привычны и нормальны, но другие правда могут это неправильно понять. Я — взрослый интеллигентный, по мнению некоторых, мужчина, и ты — мой подопечный и уже совсем не ребёнок на вид, бросающийся на меня с разбегу, не стесняясь никого вокруг.       В детстве я разрешал ему это делать, он был маленьким и все лишь умилялись таким действиям. Сейчас же это выглядит, как минимум, странно, как максимум, очень неоднозначно. Только Таканори головой ещё ребёнок и ничего пока не понимает. Ему всё ещё хочется, чтобы его и на спине катали, и на руках таскали, как лет пять или шесть назад. Я сам скучаю по тем моментам, время от времени погружаясь в тёплые воспоминания о том периоде своей жизни. С недавних пор всё больше и больше.       Когда Нишикава-сан был директором пансиона, всё обстояло гораздо проще. У нас с Таканори была возможность на пару дней отлучаться ко мне домой со спокойной душой, где мы хорошо проводили время вместе, занимались рисованием, гуляли, никто не боялся, что с ним что-то случиться. Мне доверяли, знали, что я отношусь к нему, как к собственному сыну, что я очень ответственный. У меня было документальное разрешение на то, что я забираю его в такое-то время по такое-то, в такой день по такой. Теперь же всё иначе.       После неожиданной кончины Сатори Нишикавы год назад, на его смену пришёл некий Тошия Йошимура, которому всё это кажется неправильным и неразумным, ведь, если с ребёнком что-то случиться, то это будет лежать, в первую очередь, на его совести, а не на моей. И он долгое время не разрешал мне забирать его вовсе. Даже на час, чтобы элементарно прогуляться за пределами пансиона! Сейчас его «Величество» благословило нас, дав разрешение на то, что два дня в неделю ребёнок может уехать из пансиона.       Всё бы обстояло намного лучше, если бы я мог усыновить его.       Почему я не могу этого сделать? Так потому что, я: во-первых, не состою в браке, во-вторых, завален кучей долгов и кредитов, в-третьих… или этот пункт уже отсутствует? Неважно. Главное, что до его совершеннолетия я не смогу забрать его к себе. Кредит на квартиру у меня на пять лет, на машину три года, а ещё долги за неуплату некоторых бытовых платежей… На мою скромную заработную плату ничего не окупится. Поэтому вышло всё именно так.       Но... чтобы видеть это чудо чаще, я всегда чем-то жертвую. Мне кажется, что без него я уже и жизни не представляю, как бы это банально не звучало.       Солнце резко вышло из облаков и начало слепить глаза. Солнцезащитный козырёк не спасает, а до дома пилить ещё минут десять. — Така, достань из бардачка мои солнцезащитные очки, пожалуйста.       Отойдя от своих раздумий, он поворачивается и смотрит на меня. Затем открывает бардачок и достаёт искомый предмет. Русые волосы опадают на его лицо, прикрывая взор на него. Протягивает атрибут, едва касаясь моей протянутой руки своей холодной ладошкой, и даже не смотря в мою сторону. — Ребёнок…       Поправив прядку его волос одной рукой, другой держа руль, замечаю, как уголки его губ случайно вздрагивают. Улыбка, которая так странно проскользнула во время его своеобразной «обиды». Отворачиваюсь с каким-то приятным чувством на душе, вновь наблюдая за дорогой.       "Что же он делает с тобой, а, Койю?" — не в первый раз я задавал себе этот вопрос и не в первый раз не находил на него ответа. Он который год подряд не давал мне покоя.